Джеймс Чейз - Кое-что по случаю
Кэлворт не ответил, он искал в это время сигареты в кармане.
Мейер продолжал:
– Я скажу тебе проще. Куда легче найти другую жену, чем работу, которую ты у меня имеешь.
Кэлворт поднялся.
– Это все, Чарли?
Мейер смущенно добавил:
– Не сердись, Гарри. Разве я тебя чем-нибудь обидел?
– Нисколько… Я пойду к себе, если ты не возражаешь?
– Скажу только еще одно. Возможно, это простое совпадение, но заметь… да ты и сам знаешь. Когда я стал получать хороший доход? После того, как от меня ушла жена. Вот я тогда-то и понял: женщин куда больше, чем карьер. Тогда я стал зашибать деньги.
– Хорошо, Чарли, я все понял. Ты влил в меня новый поток энергии. Спасибо, я буду у себя.
– Вот и хорошо. Знаешь, Гарри, давай позавтракаем вместе. Мне надо поговорить с тобой. Из чисто эгоистических соображений. Хочу попробовать спасти тебя от себя самого.
Кэлворт вернулся в свой кабинет. В 12.00 позвонил Мейер и сказал, что совместный ленч придется отменить, и извинился.
– Все сорвалось из-за этого Дайсона. С ним мне нужно очень срочно поговорить. Он возвращается на побережье во второй половине дня.
– Ничего, я переживу, – ответил Кэлворт.
– Молодец, а как насчет обеда?
– Я уже приглашен на обед, Чарли.
– Жаль, – сказал Мейер. – Тогда перенесем нашу беседу на понедельник.
В час Кэлворт послал за сандвичами и кофе. Держа бутерброд в одной руке, а чашку кофе в другой, он повернулся в кресле и стал через окно смотреть на город, на это скопление гигантских коробок, как деревьев-великанов в гротескном лесу. Город символизировался у него с Грейс. Это был их город, их квартира, их рестораны, куда они вместе ходили, их театры, улицы, по которым они бродили, наполненные близостью разделенной любви.
Теперь все в нем переменилось: он без Грейс, пейзаж поблек, все дорогое и близкое стало чужим и безликим.
Прошло уже пять или шесть недель, он не помнил точно, с тех пор, как она ушла…
Говорят, что время – великий исцелитель и что во всем есть какой-то внутренний смысл…
Стоит ли так печалиться? Ведь не будь их разрыва, он бы не повстречался с Люси Бостон. Он почувствовал неожиданное движение внутри себя, кровь заиграла в жилах. Его предложение обменять расписку на поцелуй было неожиданным для него самого импульсивным порывом. В эти последние несколько дней у него было много таких необдуманных поступков – он не раскаивался.
А этот поцелуй! Он даже вздрогнул в кресле и улыбнулся. Должно быть, у него был глупый и растерянный вид, как у школьника, которого вдруг поцеловала красивая молодая девушка. Он все еще чувствовал прикосновение ее губ, мягкое и нежное, и пленительный аромат ее волос… А ведь он знал ее всего лишь два дня, две скоротечные встречи, три телефонных звонка… И единственное, что он узнал о ней, было не в ее пользу…
Ее имя каким-то непостижимым образом переплетено с такими личностями, как Гастингс, Плейер, Род…
Влюбиться в нее даже при нормальном стечении обстоятельств было нелепо, но при таких порочащих связях – просто абсурдно. В худшем случае, она полностью увязла в грехах этой компании и разделяла всю меру ответственности как равноправная соучастница, в лучшем случае – она простая авантюристка. Это старомодное слово заставило его улыбнуться.
Нет, на эту удочку он не попадется, даже в его положении. Голову он еще не потерял. Нельзя сказать, чтобы Грейс к нему плохо относилась, если не считать эту измену, но он не станет бросаться из огня да в полымя из-за этого. Грейс преподнесла ему хороший урок в любви.
Настоящий мужчина не должен дважды совершать одну и ту же ошибку.
Он с грустью уставился в чашку с кофе, как будто надеялся на дне ее, в кофейной гуще, увидеть свое отражение.
Он встал из-за стола и выкинул остатки завтрака в корзину для бумаг, а сам сел за стол и погрузился в работу.
Глава 8
В витрине была выставлена картина, изображавшая ребенка, сидящего на коленях у старушки.
Картина была выполнена смелыми и яркими мазками в манере, напоминающей ранних немецких экспрессионистов.
С одной стороны ее красовался небольшой белый плакат с надписью:
«ФРЭНК ЛАЗАРУС»РЕТРОСПЕКТИВНАЯ ЭКСПОЗИЦИЯ1931–1947 гг.Когда Кэлворт открывал дверь, до его слуха донесся мерный гул голосов. Он направился в сторону доносившегося шума, как вдруг остановился, с любопытством уставившись на развешанные на равных интервалах по стене картины. По-видимому, «Бостон гэлери» специализировалась на современной живописи.
Здесь была небольшая, смело написанная работа Роулта, еще меньшего размера – Дюфи, «Снег» работы Фламинка, Писсарро, Лоуренс, пастель Дега, Сислей и Артур Дави.
Но Кэлворт не приметил ни одного полотна Иоганнеса де Гроота и не понял, что богатая по краскам, детализированная по фактуре, сочная живопись фламандского мастера совершенно бы выпадала из стиля представленных здесь в большинстве своем импрессионистов.
Кто-то дал ему в руку бокал с каким-то напитком, и он, извиняясь, потихоньку раздвигая локтями людей, небольшими группками обсуждавших то или иное произведение, стал продвигаться ко входу в большой зал, который, по-видимому, был центром всей экспозиции.
В этом зале было развешано 40 или 50 картин, разных размеров и форм, по стилю сродни тому полотну, которое он видел у входа на витрине.
Находившиеся в этом зале, по-видимому, давно уже на все насмотрелись, так как Кэлворт заметил, что никто не обращал на картины ни малейшего внимания… Его же внимание привлекла небольшая, выполненная гуашью работа под названием «МИНОТАВР НА ИСХОДЕ ДНЯ».
Кто-то рядом с его плечом сказал:
– Великолепная вещица!
Кэлворт обернулся и встретился лицом к лицу с Фрэнком Лазарусом.
Лазарус дружелюбно подхватил его под руку.
– Рад, что вы зашли! Ну как, нравится?
– Очень, все довольно интересно, – сказал Кэлворт.
– Вот как! Но не более того! – сухо произнес Лазарус.
– Не совсем понимаю, – усмехнулся Кэлворт.
– Вы совсем не понимаете, – с ударением поправил Кэлворта Лазарус. – Интересно, и только! Я уже присмотрелся ко всей этой публике… Я наблюдаю за выражением глаз людей весь день… В них одна пустота.
Помолчав, он с горечью продолжал:
– Эту пустоту во взгляде я наблюдаю уже в течение 17 лет. Поэтому я и собираюсь бросить живопись и заняться бизнесом.
– Вы, наверное, шутите?
– Нисколько.
За массивными линзами глаза его были непроницаемы.
– Я вовсе не хочу сказать, что потерял в себя веру. Ничуть! Картины великолепны! Но я уже 17 лет безуспешно пытаюсь поднять мир до их понимания, но это мне не удается. Люди остаются тупыми, как молотки. В этом моя ошибка, я слишком много времени потратил на это, и понять никчемность своей затеи я должен был уже через 6–8 лет.
В комнату быстрыми шагами вошла девушка с волосами цвета меди и с живым лицом.
– Иди сюда, Фил, – позвал Лазарус.
Он обнял ее за плечи.
– Скажи-ка этому человеку, что ты думаешь о выставке?
Она с восхищением взглянула на него и улыбнулась.
– Колоссально… Фрэнк на сто лет опередил свое время. Критики не понимают его манеры письма, потому что безнадежно тупы, и никто не покупает этих картин, потому что они кажутся им безобразными и непонятными… Но ничто лучше их не выражает сути современной Америки.
Луч улыбки озарил лицо Лазаруса.
– Знакомьтесь, Филлис Лэсмор. Отец ее – владелец универсального магазина, а это мистер Кэлворт.
Гарри и Филлис Лэсмор обменялись вежливыми улыбками. Лазарус с горькой усмешкой посмотрел на девушку.
– Самое смешное заключается в том, что Филлис ни черта не смыслит в живописи, особенно в моей. Но так как она покупает мои картины, то считает, что она в них разбирается. Парадокс!
Девушка воскликнула:
– О, Джек пришел! Я оставлю вас всего на минутку.
– Она пыталась меня пристроить к одному делу возле своего отца. Но из этого ничего не вышло, так как он даже немного на мне прогорел и не захотел больше иметь со мной дела.
Где-то в толпе мелькнуло лицо Рода, но тут же исчезло. Поверх общего шума послышался чей-то раскатистый бас.
– Это мистер Бостон? – спросил Кэлворт.
– Нет, это Росс Леонетти. Я думал, что вы знаете Бостона.
– Никогда не встречался с ним. Кстати, а где Люси? Она здесь?
– Конечно. Я ее где-то видел… Подождите минутку.
Он обхватил какого-то смуглого человека, который собирался уходить, и втащил его обратно в комнату.
– Куда это вы собрались, Кислер?
– С меня достаточно, Лазарус. Вы ведь знаете, я не могу много пить.
– А я вас и не приглашаю пить. Что вы думаете о моей выставке?
Кислер устало вымолвил:
– Я вам много раз уже это говорил… Что вы хотите всем этим сказать? Ни черта не понимаю.
– А вы и не пытаетесь понять. Вы и не пытаетесь очистить мозги от широко распространенных предрассудков.
