Надежда Лиманская - Бездна смотрит на тебя
Улыбаясь, навис над ней, приблизил лицо. Она замерла. Чистое, белое. Прямой нос, зачёсанные назад густые тёмные волосы. Заступился, накормил. Рот улыбался, показывая ровные белые зубы, красивые серые глаза сверлили жёстко и холодно. А сам весь такой…
— Пошла бы! Хоть на край света!
Улыбка сошла с лица. Внезапно расхотелось смеяться. Встал, слегка отпрянул. Большие синие глаза уставились, не моргая. Там, за перегородкой в полутьме, — уже не были синими. Два тёмных, нет, чёрных круга… Закружились. Образуя одну тёмную бесконечную пропасть… Слились, образуя чёрную воронку. Бездна. Живая. Вновь смотрела на него…
Накануне вечером, собираясь в родной Ленинград после эвакуации, пожилая, интеллигентная профессорская пара впустила переночевать в свой дом худенькую, очень воспитанную девочку. За ужином, с умилением глядя на прекрасное «дитя», так назвал её профессор, закралась мысль увезти, затем удочерить «бедного ребёнка».
— Куда же ты пойдёшь, милая?
Жена профессора, вытерла глаза носовым платочком.
— Как же? Как же так? Аркаша! Прелестная девочка! И куда ей? В детдом?! Лилечка! Деточка! — обратилась к Валентине, прижав к себе ребёнка. — Сколько тебе пришлось пережить! Кошмар!
— Мира, дорогая! Не надо всё усложнять! Лиля едет с нами! Решено!
Ленинград. Она там родилась. На Фонтанке. В коротких, очень скупых обрывках памяти пронеслись большие окна на первом этаже. Широкие двустворчатые парадные двери. Мужчину уводят люди в шляпах, длиннополых пальто. Отец! «Бедная моя девочка! Что с тобой будет? Очередь за мной!», — маме плохо. Сердце не выдержало. Резко пахло лекарствами. Кажется, соседи, вызвали Скорую. Врачи приехали через два часа. К «врагам народа» никто не спешил на помощь. Она помнила лишь, как забрала её к себе соседка из квартиры напротив. Полное, доброе лицо. Её возмущённый шёпот:
— Шпионов нашли! Да квартира ваша кому-то приглянулась! Совсем, ироды, с ума сошли! Надо же такое придумать!
А дальше… Мамочка! Где ты?
Сибирские морозы. Ей постоянно внушала некрасивая женщина в гимнастёрке с грубым, крестьянским лицом, красными большими руками:
— Запомни, девочка! Твоё имя — Валентина! Теперь ты — Валя! Валька! А то ишь, придумали тоже — Виолетта! Имя-то, и впрямь, не наше, шпионское! — И больно дёргала, закручивая её густые светлые косы в своей красной широкой руке. Холод, унижения, побои, — суровое наказание за каждую мелочь. Этот детский, проклятый дом…
Вещи профессорской четы собраны. Баулы, узлы и коробки стояли вдоль стены. Седовласый профессор и его жена не таились. После ужина, пересчитав при ней деньги, разложив по внутренним карманам кое-какие ценности, спокойно легли спать, предоставив в распоряжение девочке целую комнату.
Ночью Валентина тихо, на цыпочках обходит комнаты, наконец, распахивает входную дверь. Пятеро здоровых мужчин врываются в квартиру. Одеваясь, слышит надрывный голос профессора.
— Прошу вас! Не надо! Я отдам всё! — Его жену пытают у него на глазах.
Валентина, улыбаясь, входит в ту самую комнату. Хозяева квартиры связаны.
— Всё, всё берите! Ребёнка не троньте! — исступлённо кричит жена профессора, захлёбываясь кровью.
Равнодушная к происходящему, не обращая внимания, Валентина берёт Захара за руку:
— Убейте, не мучайте их! Я знаю, я покажу…
Грабежи и убийства продолжались около года. Несколько преступлений подряд взбудоражили город. Люди закрывали двери на крепкие запоры не только ночью, но и днём. Все гадали, — в чём секрет, как удаётся банде столь отчаянно, стремительно и гладко совершать преступления. И вот уже зашептались о красивой девочке, что стояла, будто, во главе банды. Некоторые уверяли своих знакомых и соседей, — видели её в своём подъезде, другие — на одной из улиц, под окном очередной жертвы.
И вот однажды Захар вернулся один. Пьяный, грязный, в ссадинах, с пустыми руками.
— Нет её больше! Забрали, сволочи! А она…
Уронив голову на стол, закрылся грязными руками, стал неистово рыдать.
Пилюха, наконец, удовлетворённо, кивнул. Его распирала ревность и обида. В последнее время «на дело» ходил Захар только с Валентиной, а его, Пилюху, преданного, проверенного товарища, взрослого мужика, словно и не было, не существовало вовсе!
Захар ещё неделю беспробудно пил. Затем пришёл в себя, рассказал, как всё произошло. В тот, последний раз, десятое чувство ему нашёптывало, — что-то идёт не так. Слишком тихо и гладко. Долго ходили, наконец, выбрали, что искали. Валентина попросилась переночевать. Впустили без единого вопроса. Ночью, ближе к рассвету, началось. Не успела девочка подойти к двери, как на неё набросились сзади. Следили. Захар, ранив двух милиционеров, едва скрылся.
— Обложили! — сетовал он Пилюхе.
— Говорил тебе! Чуйке доверяй! А то «клад», «сокровище»! Вон оно как вышло!
— Если бы не она! Успела Валюха предупредить, крикнула! — Опомнился. — Пасть закрой, не то…, — пригрозил ножом. Затем, ударив кулаком по столу:
— Эх! Жаль! Валить отсюда надо!
— Куда подадимся-то?
Глава 6
Саломея долго рылась в бумагах, перелистывала папки. Она знала только дату — 1947–1953. Точно ни фамилий, ни имён. Наконец, на глаза попалось:
«В период с 1949 по 1953 годы количество управлений исправительно-трудовых лагерей на местах выросло более чем в два раз. В последние годы жизни Сталина затеваются амбициозные по своим грандиозным масштабам и требуемым капиталовложениям, но бессмысленные проекты строительств…».
Словно кадры исторических хроник замелькали перед глазами. Читала дальше:
— «…При этом не был забыт и детский труд, который также широко использовался. Воспитанники детских трудовых колоний в возрасте от двенадцати до шестнадцати лет обязаны были трудиться по четыре часа в день, для подростков в возрасте от шестнадцати до восемнадцати предусматривался труд в течение восьми часов в день, и два часа отводилось для учёбы…».
Перевернула несколько пожелтевших страниц.
— «… Вслед за смертью Сталина была объявлена амнистия…от 27 марта 1953 года…».
— Детская колония и амнистия. — Произнесла вслух, задумалась. В помещении было душно. Как сообщили сотрудники архива, кондиционер сломался вчера вечером, буквально, после её ухода. Прикрыла глаза, хотелось пить. Психометрический барьер благополучно преодолён. Временная граница растаяла. Другое измерение. Длинные тёмные ресницы хлопнули. Красивое, точёное лицо девочки. Взгляд. Совсем не детский. Тоскливые серые будни не для неё. Даже еда и одежда для неё — не главное. Она, словно акула, чуяла запах крови, он притягивал, манил её…
Нечем дышать. Цвета меняются. Жёлтый, оранжевый, красный. Со всех сторон нестерпимо что-то давит. Саломея, посчитав до трёх, открыла глаза. Огляделась вокруг. Снова, необъяснимо чётко, представила лицо той девочки. Стала рыться в памяти. Как там пишут психологи. «Одиннадцать — четырнадцать лет. Возраст, когда формируются представления о морали и нравственности. И если в этом возрасте ребёнок подвергался физическому и психологическому насилию со стороны взрослых, то влияние этих самых действий гораздо сильнее сказывается на развитии личности».
— Нарушение отношений с матерью в раннем возрасте, — девочка была оторвана от неё, — делилась Саломея с мужем, — по неизвестным причинам, но можно себе представить. Репрессии. Взрослых ссылают. Или расстреливают. Детей отрывают от родителей. Дальше, — тяжёлый подростковый быт, — это детдом, скитания, колония, скорее всего! Вот она и стала…
— В корне не согласен! — вырвал её из размышлений Вадим. — Тогда всё поколение, кто родился во время войны или до неё, должны были стать преступниками! Времена после войны — одно, а сами люди! Хотя и ныне…
— Я лишь хотела сказать о сочетании всех неблагоприятных факторов. Это касается и самой личности, её особенностей, а также степени возбудимости, дальше…
— Нет — нет, извини, ты, всё же, права! Времена не изменились! К сожалению! Волосы дыбом встают, когда показывают о насилии над детьми… Потом, все мы, то есть общество, чего — то хотим, ждём! А наркомания? Это не следствие разве психологического дискомфорта? Не у всех, понятно! Опять же, особенности. — Вадим, заложив руки за спину, нервно прошёл по номеру.
— Тебе приходилось наблюдать? Элементарно! Молодая мать ведёт малыша, лет четырёх-пяти. Что-то не так, дёргает того за руку, трясёт, — думаешь, вот-вот у ребёнка голова оторвётся! Ей, что? Хлеба не хватает? Еды? Одета хорощо, дорого. Вряд ли! Я думаю, дело в другом. Беременные женщины с мужьями, если есть таковые, конечно, ходят на курсы будущих мам и пап. Учат их там пеленать, кормить. А дальше? Что? Дальше что? С ребёнком надо общаться! С ним надо быть! Везде! Всегда! — посмотрел на неё. — Ну, я имею в виду, быть рядом не только физически…
