Леонид Влодавец - Приговоренный
Клык посмотрел на нее почти с жалостью. Не верилось… Сидела какая-то чужая баба, незнакомая, злая, растерянная, почти в истерике. А перед глазами все маячила та, из детства, синеглазочка-беляночка. Любой другой заразе, пойманной при такой неженской работенке, — не говоря о мужике, само собой, — Клык всадил бы иголку с ядом или пулю. Не мучая и не добираясь до корешков. Он не гестапо, ему вся подноготная без разницы. Потому что любая другая была бы чужой. Эта — нет. Клык немало в жизни побесился, немало полакомился всякими курвами, но до сей поры вспоминал, как было ему тепло и радостно на душе от никчемушних, вроде бы совсем пустых разговоров с той самой девчушечкой. Как же ее поломало, если она так сильно изменилась?!
— Да уж, — пробормотал Клык, — не думал не гадал, что так увидимся. Ты ведь замуж выходила, кажется? И дети у тебя были, мне бабка Веркина говорила…
— Бабка… — горько усмехнулась Люба. — Они, бабки, одна от другой все узнают, как в «испорченном телефоне». Была замужем, верно, и ребенок был. Только не от мужа, а хрен знает от кого…
— Это я слыхал. Не повезло тебе…
Вера впервые за долгое время поглядела на Любу более-менее осмысленно и даже с интересом. Ее шок проходил постепенно. После сна и некоторой заторможенности, когда она выполняла приказы Клыка будто робот, к ней помаленьку возвращался разум.
— Не повезло… — У Любы на лице появилась горькая улыбка. — Я три раза руки на себя накладывала, только жива осталась — вот это не повезло. Вены резала, вешалась, уксус пила. Уцелела. Мать увезла к тетке, в Москву. Тетка и сосватала за чувака какого-то. А мне после того, что в общаге случилось, все мужики казались зверьем. Я в постель как на каторгу шла. Запаха не выносила, понимаешь? Может, если б ты был, так еще куда ни шло… А этот озлился. Да еще ребенок родился слишком рано. Муж этот не дурак был, все просек. А деться уже некуда: зарегистрирован на него, мало того, что до тех пор, пока год не исполнится, развода не дают, так еще и алименты выдергивают. И этот гад, паскуда, простудил его нарочно. Он маленький совсем был. Крошка. Много ли надо? Воспаление легких — и все. Сгорел Петенька.
— Петенька… — прошептал Клык, ощущая боль какую-то и злость.
— Да. Я бы тебе родить хотела, но уж не судьба. Если б не этот гад… В общем, только мы ребенка схоронили, как он, пидор, на развод подал. Мне-то с ним разойтись не жалко было. Если б он, козел, под конец не решил поиздеваться и не сказал мне, как нарочно ребенка голым оставлял при распахнутом окне — мол, все равно ничего не докажешь, один на один говорили. Болтанул — и у меня последние тормоза выбило. Не помню, как зарезала. По сто четвертой два года дали. Прокурор была баба, судья — тоже. Поняли, но осудили. Села в Мордву, там с Соней познакомилась. Она девятый год за мокруху отбывала. Вместе выходили.
— А на зоне семьей были? — спросила Вера.
— Помолчи, а? — попросила Люба. — Не с тобой говорю. Ты сама-то сидела?
— Пока нет, — сказал Клык, прислушиваясь к шумам, доносившимся с улицы. Похоже, что к забору дачи подкатили машины с мигалками, но не слышно было, чтоб менты разгуливали по двору. Они бы уже шуршали и здесь, на тыльной стороне дома. Окружали бы, блокировали. А потом в матюгальник: «Гражданин Гладышев по кличке Клык! Вы окружены! Просьба выходить без оружия и с поднятыми руками». Небось пару колец уже обмотали вокруг участка. Но не лезут — значит, ждут. Возможно, Цезаря. Им-то ведь шухер тоже не нужен. На охраняемой территории стрельба, четыре трупа. Эдак кто-то из здешних отдыхающих жильцов может обидеться и от халявной работы отстранить. С другой стороны, ежели тут какая личная разборка у Цезаря, то с него можно детишкам на молочишко слупить…
Вера об этих тонкостях не подумала, а вот слово «пока», произнесенное Клыком, ее покоробило. Пуще смерти ее испугала перспектива угодить куда-нибудь за решетку…
— То-то и оно, что пока не сидела, — проворчала Люба. — Она мне как мать была, понятно? Родней родной. Она, Сонечка, меня к жизни вернула…
Люба всхлипнула, а Клык посмотрел на посеревшее, неживое лицо лежавшей на полу покойницы и надавил ей пальцами на веки. Еще одна, третья женщина умерла от его руки. И еще одну рану он нанес своей первой любви. Невзначай, но нанес.
— Давай, — сказал Клык, обращаясь к плачущей Любе, — я тебе сейчас руки развяжу. Хоть лицо утрешь…
Что он еще мог сделать для нее? Если придут менты, — а они определенно дождутся Цезаря, — то ей хана. Она лишняя. А Клык может надеяться только на то, что он и Вера нужны Цезарю для каких-то дел. Иванцова в руках держать, проводить через него своих ребят в прокуратуру, вертеть-крутить… Сказать: «Вали отсюда по-быстрому!»? Куда она побежит, если дача окружена? Даже если переодеть ее во что-нибудь, все равно задержат. Хотя бы как свидетеля. А это значит, что к Цезарю она так и так попадет. Тот сам следствие заведет. Легко не отпустит на тот свет.
Клык разрезал путы. Не боясь, что она выкинет какой-нибудь неприятный финт.
Люба размяла запястья, утерла лицо рукавом своего черного комбеза. Вздохнула:
— Что ж ты сделал, а?
— Кому-то надо было сегодня помереть… — сказал Клык как-то очень виновато, хотя мог бы, наверно, озлиться — не он ведь пришел их убивать, а они его. Слишком уж зацепило его за сердце прошлое.
— Я не о том… — пробормотала Люба. — Я не про сегодня…
И только тут до Клыка дошло, что она упрекает его за давнишнее, за то, чего не было.
— Так уж вышло… — сказал Клык.
Опять затюлюкал радиотелефон.
— Привет, — услышав Клыково «алло», произнес Цезарь, — мы у ворот, с ментами. Вы там в порядке, нас яйцами не закидают?
— Заходите, — произнес Клык, — некому кидаться.
— Смотри, — предупредил Цезарь недоверчиво, — если тебя на крючке держат — не оправдывайся потом. Лучше сейчас кашляни, и я пойму.
— На хрен мне кашлять, — проворчал Клык, — нет тут никого лишних.
— Хорошо. Но если что подозрительное — шорохи, шаги какие-то, предупреди, понял?
— Номера-то я не знаю…
Цезарь назвал номер и добавил:
— Смотри, я тебе верю.
— Верь. — Клык попробовал сказать это потверже.
Сказал — и почуял, что теперь у него только два выхода. Один — красивый, но, по правде говоря, очень дурной. Взять все оружие, что есть в доме, вооружить Любашку, Верку и начать безнадежную оборону. Положить, быть может, Цезаря с его мужиками, но потом наверняка угодить к ментам. Хорошо, если в виде трупа. А если он живым достанется, то придется по новой проходить все, что уже было. И опять сидеть в вечно освещенной, лишенной окон коробочке, на сей раз долго. Потому что будут допрашивать по делу Иванцова, по всем «посмертным» делам, а потом кончат. Так, как могли бы кончить две недели назад. Но хрен с ним — он и так мертвец юридический. Верка и Люба тоже с ним влипнут. Им тоже не жить — обеим.
Второй выход — паскудный, но смертей меньше. Успокоить Любаньку пулькой из ее струмента, а потом спокойно Цезаря ждать.
Нет человека — нет проблемы.
— Они сейчас придут? — спросила Люба, глядя Клыку в глаза.
— Придут, наверно… — промямлил тот, угодя взгляд в сторону.
— Не отдавай меня. Живой не отдавай, ладно? Сделай добро…
Словно мысли прочла.
Со двора отдаленно долетел лязг открываемых ворот, фырчание автомобиля. Цезарь будет здесь минут через п^ть, не больше. И думать надо быстро. Пока подъезжает, открывает двери, поднимается наверх.
— Как ты сюда прошла? — спросил Клык. — Ни собаки не учуяли, ни люди…
— Просто. Собак и первого сняла из дома напротив. Через ночной прицел, из вот этой бесшумки, только ствол другой, удлиненный. Потом — через забор. Вместе с Соней. Дверь отмычкой открыли, положили двоих сонными. Потом Соня сумки взяла, а я к вам пошла… Все так просто. А сперва напридумывали — чуть ли не через подземный ход…
— Ход? — переспросил Клык. — Подкоп копать хотели?
— Нет. — Тут у Любы изменилось лицо. Что-то на нем промелькнуло: не то надежда, не то тоска.
— А как?
— Тут под домами убежища… На соседнюю дачу можно выйти.
— Уходи! — прошептал Клык. — Живее! Где спуск в подвал?
— Из подземного гаража…
— Дуй! Я их застопорю.
Клык набрал номер, который ему дал Цезарь.
— Корефан, ты где сейчас?
— У гаража, — ответил Цезарь, — ключ электронный забыли, сейчас мужик к машине сбегает, войдем…
— Погоди малость, там внизу что-то шуршануло. Не нарвись. Лучше иди через крыльцо, я его, правда, на засов запер, но сейчас спущусь. Заодно пригляжу…
— Осторожней смотри, — позаботился Цезарь.
Люба нерешительно встала с места и двинулась к лестнице.
Клык, держа в руках ее пистолет со шприц-пульками, пошел следом.
Вера только удивленно проводила их взглядом…
