Федор Московцев - Темные изумрудные волны
Оказалось, что некая Альбина Евсеева, якобы его, Андрея, подружка, показала, будто он состоял в преступной группировке, занимавшейся «машинными убийствами», что совместно с Никитиным спланировал убийство Кондаурова. Что на встречу с коммерсантами привозил на грузовиках похищенный с завода «Каустик» товар, который просто показывали людям, а потом их убивали, забирали деньги, товар же загоняли в Москву.
Подобно фокуснику, следователь извлекал из папки нужные бумаги, показывал Андрею. Какая-то мешанина: несколько фактов, попав в папку с веревочками, перемешались там с чьими-то оговорами, бредом в виде приписываемых преступных умыслов, все это смешалось в какую-то серую, клейкую вермишель. Поверх неё стелились угрозы: оказалось, светлый день был не тот, когда состоялось знакомство со следователем, а сегодняшний, так как если в «офисе» узнают, кто повинен в смерти Кондаурова… А ведь узнают, еще как узнают!
– Гражданин следователь, мне нужно в туалет, – прервал Сташина Андрей.
Тот вздохнул, подошел к двери, негромко позвал. Такие лица бывают у хозяев собак, когда собака в неурочное время просится гулять. Вошёл милиционер. Андрей встал, ноги затекли, при первых шагах подгибались. В туалете он торопливо думал, пока конвоир наблюдал за ним, и на обратном пути торопливо думал.
«Неужели Катя каким-то образом причастна к делу? Неужели главная гнусность припасена на закуску? Или же хочет, рогоносец, меня сломать своими измышлениями, мерзкими намёками? Но откуда он всё знает, все эти сплетни? А может, и не сплетни… Неужели Катя врёт? Нет дыма без огня. А если тут соврала, значит…»
Когда он вернулся из туалета, следователя не было, на его месте сидел молодой человек в форме, с лейтенантскими погонами. Лейтенант посмотрел на Андрея угрюмо, словно ненавидел его всю жизнь.
– Чего стоишь? Садись, ну! Прямо сиди, мудило гороховое, чего спину гнёшь? Дам по горбу, так распрямишься.
«Вот и поговорили, – подумал Андрей. – Да… Неужели это я, свободный и счастливый, несколько недель назад лежал на черноморском пляже?! Много чего мы с Катей напланировали. И вот я вышел из сказки теней в суровую действительность».
Время смешалось: бесконечно давно закрыли его, так недавно был он на море. Лейтенант выпустил облако табачного дыма, и в сером дыму продолжался его голос:
– Вот бумага, ручка. Я, что ли, за тебя писать буду.
Лейтенанту нравилось оскорблять подследственного. А может, в этом была его служба? Ведь приказывают артиллеристам вести беспокоящий огонь по противнику, – они и стреляют день и ночь.
– Как ты сидишь? Ты спать сюда пришёл?
А через несколько минут он снова окликнул подследственного:
– Эй, слушай, я, что ли, тебе говорил, тебя не касается?
Захотелось есть. Голод вместо обезболивающих таблеток и мазей заглушал нестерпимую боль. Минутами мысли о том, что Катя может быть причастна к нынешнему его положению, жгли так сильно, что забывалось о ломоте в спине и пояснице. И тут же мысли о том, что могут с ним сделать, забивали всё остальное: голод и боль, мысли о Кате. Ишачьи головы! Трезора выпустили, не могут доказать то, что на самом деле было! И тут же варят другой компот, из тухлых фруктов!
Снова пришёл следователь.
«Пожрал, небось! – подумал Андрей. – В ночь, что ли, собрался заступать?»
И посмотрел в окно. Уже темнело.
Как рабочий, заступая на смену, оглядывает свой станок, деловито обменивается словцом со своим сменщиком, так следователь глянул на Андрея, на письменный стол, сказал:
– А ну-ка, лейтенант.
Он посмотрел на свои часы, достал из стола папку, развязал шнурки, полистал бумаги и, полный интереса, живой силы, сказал:
– Итак, Разгон, продолжим.
И они занялись.
– Смотрю, ничего вы не написали. А мы так будем сидеть неделю, месяц, год. Пока вы не напишете признание по первым двум эпизодам. Потом дадим вам отдохнуть – и снова вперед. Давайте по-простому: раз вы стали на путь осознания своей вины, подписав первые протоколы, давайте признаваться дальше! А то, что же получается – захотели помочь следствию, а разговор доходит до дела, и в кусты, так, что ли?
Андрею передалось рабочее оживление отдохнувшего следователя. Он посмотрел на него, затем на лейтенанта, уже стоявшего в дверях. И, глядя на стену, сказал тихо, но твёрдо:
– Вы видите моё состояние, и продолжаете издеваться надо мной. Хотя вы прекрасно знаете, что мой отец полковник милиции, а тот человек, что на календаре, вице-губернатор – начальник моей матери. Если мне не будет оказана медицинская помощь, не разрешат свидание с адвокатом и родственниками… Я вас предупредил.
– Как он запел! – взорвался лейтенант, стоявший у дверей. – Папенькин сынок, мажор!
Он навис над Андреем, казалось, вот-вот ударит.
– Кончились твои времена, не будешь больше блатовать! Подпишешь всё, что тебе скажут! Иначе…
– А основные силы я даже не назвал, – упрямо сказал Андрей. – Они себя проявят, причем скоро.
Лейтенант вскинул руку:
– Угрожать нам вздумал, сволочь?!
– Мне нужен врач и адвокат.
– Это будет завтра, – сказал следователь. – А впереди у нас веселенькая ночь.
Эти слова вывели Андрея из сонной одури, в которую он начал было впадать. Он приподнял голову, посмотрел мутным взглядом на Сташина, и устало произнёс:
– О, да, милый.
Ошеломлённый, следователь откинулся на спинку стула. Глаза его сузились, ненавидящий взгляд сверлил Андрея. Так они смотрели друг на друга, очень хорошо понимая, о чём идёт речь. Эти слова – «О да, милая!» – Сташин произносил в момент экстаза – каждый раз одно и то же, с одним и тем же выражением лица, с одной и той же интонацией, на протяжении ряда лет. И Вика, его жена, выговаривала ему за то, что у него не хватает фантазии хотя бы что-то изменить. И если у Сташина оставались какие-то сомнения насчет того, спала она с подследственным, или нет, то теперь всё стало ясно.
Лейтенант, разошедшийся не на шутку, вдруг, улыбнувшись, вышел. Сташин и Андрей, как по команде, посмотрели ему вслед, – один с подозрением, другой с любопытством.
– Позови там!.. – рявкнул Сташин с той интонацией, которую без труда узнают все мужчины, чьи интимные поговорки были когда-либо произнесены на публике.
Пока не пришли конвоиры, они сидели молча в душной давящей тишине, опустив головы.
– Посмотрим, чья возьмет, – отвернувшись к окну, зловеще проговорил Сташин. – Папа, мама…
Повернувшись к Андрею, добавил:
– Ну, ну… Жить будешь, а бабу больше не захочешь.
Андрея вывели из кабинета. Отчаяние, охватившее его поначалу, исчезло. Мусорилы хотят из него сделать мусор – болт, не получится. Только б не заснуть сегодня! Он начал представлять, как собственноручно пытает следователя, отпиливает воображаемые рога. Затем, мысленно подвергнув изощренным пыткам сокамерников, стал делать дыхательные упражнения, и настраиваться на бой – как учили на тренировках.
Только бы хватило сил! Боль в спине и боль в ногах, изнеможение, подминали его. Главное – лечь на койку, поспать. И снова мысленные упражнения, движения по татами, сближение с противником, первые удары…
Заходя в камеру, он слышал голос тренера, гремевший прямо над ухом: «…Вы чувствуете себя полными сил, отдохнувшими, свежими, как после холодного душа!» Такими словами он заканчивал боевой настрой воспитанников после тяжёлой разминки, перед спаррингом.
Дверь лязгнула, Андрей ступил в камеру. Все уже улеглись. Несколько человек с любопытством разглядывали его. В тусклом ночном освещении лица сокамерников казались синюшными лицами мертвецов. Оглоблин приподнялся, сел на койку.
– Ну, как съездил? – просипел он.
Андрей молчал, раздумывая, идти ли к койке, или встретить клиентов здесь, у входа, где не смогут окружить. Оглоблин поднялся, вразвалочку направился к нему. Еще трое уселись на своих койках, как бы нехотя стали подниматься.
– Что молчишь, блатота, впадлу с нами разговаривать?
Андрей удивленно смотрел на приближающегося Оглоблина, точно видел его впервые. Квадратное, с большим количеством мяса, лицо его, мясистые пальцы, серебристо-серый литой и плотный ёжик, – всё это выдвигалось из темноты, как из речного водоворота.
– Красавчик, как мы сразу не разглядели, – медленно произнес Оглоблин мясистыми губами казавшиеся тоже говяжьими, мясистые слова. – Сейчас распакуем тебя. Поймал мыша, еби не спеша. Давай, ребята!
Глаза Андрея расширились и словно потемнели. Зрительные сигналы, минуя кору головного мозга, минуя подкорку, поступили на периферию, возбудили мышцы. Не отводя взгляда от Оглоблина, радостно улыбавшегося всем мясом своего большого лица, Андрей вскинул руки, одновременно нанося удар подъемом левой ноги по правой голени противника. В следующее мгновение он, рванувшись влево, немного присел, левой рукой прикрывая инстинктивно вскинутые руки противника, раскрыл ладонь правой руки, и ударил ею в центр носа, вмяв его внутрь черепа. И тут же, вдогонку, резкий удар в горло. Оглоблин упал навзничь.
