Станислав Родионов - Долгое дело
Рябинин набрал номер петельниковской квартиры:
— Вадим, это ты?
— Разумеется.
— Не на дежурстве?
— Нет, коли с тобой говорю.
— Не спишь?
— Сергей, я не сплю, не ем и не сижу в ванной. Говори, что случилось?
— Вадим, вы за Калязиной приглядывали… Как же она встречалась со своим помощником?
— Сначала у себя на работе через второй ход, а вот потом…
— Когда она входила в наше здание, вы за ней следили?
— Конечно, нет. Она же к тебе шла.
— Вот тут она с ним и встречалась.
— Ты его знаешь?
— Ага.
— Ну так скажи.
— Вадим, это комендант.
Из дневника следователя.
Где-то накопали руды, наплавили металла и наделали струн и труб. Где-то наготовили дерева и наделали скрипок, контрабасов и арф. Где-то и когда-то сидел человек и писал на линованной бумаге кружочки и крючочки. Где-то и когда-то мальчишек и девчонок выучили в определённом порядке нажимать на клавиши, водить смычки и дуть в трубы. Всё просто.
Почему же Лида слушала и плакала?
Чем ближе они подходили к дому, тем сильнее въедались сомнения. Логика логикой, но жизнь, пожалуй, наполовину состоит из нелогичностей. И, уже поднимаясь по лестнице, Рябинин пожалел, что вовлёк в эту непроверенную акцию и Петельникова, и участкового инспектора, и понятых.
Он позвонил в хорошо обитую, чёрную, как и костюмы коменданта, дверь. В квартире что-то звякнуло и покатилось, не останавливаясь, через комнату, через кухню… И когда докатилось туда, куда надо, дверь открыли.
Комендант был одет так, как и на работе: чернющий костюм, серая рубашка, мрачный галстук и синие носки домашней окраски. Рябинин тревожно разглядывал косую чёлку и тёмные глаза, отыскивая знаки беспокойства или недоумения. Но косая чёлка косела спокойно, тёмные глаза не удивились, тонкие бескровные губы ничего не выдали… Петельников и участковый инспектор, привыкшие к немым сценам, стояли тихо. Понятые заглядывали через плечи: что там, не пускают?
И тогда Рябинин уверенно улыбнулся и свободно переступил порог чужой квартиры — комендант не удивился, а ведь должен бы удивиться. Выходит, что ждал.
— Здравствуйте, Александр Иванович. А мы к вам с обыском…
— Ищите, — с готовностью отозвался комендант, отходя в глубину комнаты.
— А где всё лежит? — весело спросил Рябинин.
— Вон там, в ящичке.
Рябинин и Петельников переглянулись, ошарашенные признанием. Вместо обыска — добровольная выдача. За один день размышлений найти соучастника и все ценности… Так не бывает. Нет, так бывает только в лёгких детективных романах. Нет, в детективных романах так не бывает — там закрутили бы. Так бывает лишь в жизни.
— Молодец, — тихо похвалил Петельников.
— На моём месте ты бы догадался раньше…
Ящик платяного шкафа казался сундуком из приключенческих фильмов. Пачки денег, драгоценности, старинное письмо, серебряная посуда… Сразу отыскался перстень с бриллиантом. Заворожённые понятые смотрели в сказочное чрево шкафа блестящими глазами, — о подобном они читали только в детективах.
Рябинин считал деньги, разглядывал пробы, определял названия посуды и драгоценностей, писал в протоколе до онемения — и всё это время не спускал края своего взгляда с коменданта.
Александр Иванович сидел на задрипанном диванчике и вроде бы не очень интересовался происходящим. Но Рябинина занимало не это — занимало лицо коменданта, на которое легло, как пало с небес, странное выражение, не поддающееся названию. На работе он ходил с другим лицом, словно заштукатуренным его родными известками и цементами. Но почему Рябинин сравнил его с небесами — пало с небес? На нём блаженство, небесное блаженство человека, порвавшего с земными делами. С чего это?
Составление протокола кончилось. Рябинин вспотел от горы написанных им бумаг. Теперь бы отдохнуть, но они решили немедленно приступить к допросу. Проводив понятых и участкового инспектора, Рябинин устало сказал:
— Садитесь, Александр Иванович, к столу…
Круглый шаткий стол посреди комнаты под синтетической скатертью, похожей на клеёнку. На тумбочке телевизор старой марки. Заезженная кушетка. Полочка с книгами — одни мемуары да технические справочники.
— Ты глянь на кухню, — перехватил Петельников его взгляд, а может быть, и мысль.
Рябинин пошёл быстро, снедаемый любопытством…
Может быть, на кухне была и плита, и раковина, и посуда. Он их не увидел, поразившись не ожидаемой тут картиной. Ему показалось, что он шагнул в нутро гигантского телевизора. Десятиметровая комната имела только пол и кусок потолка — все остальные поверхности были заняты металлом, имеющим самые невероятные формы. На полках, на стеллажах, на крюках, на каких-то рамах висели и лежали моторы и моторчики, гайки и болтики, цепи и шланги, свёрла и зубила… Была раковина, к которой примазался столик с чайником и алюминиевой кастрюлей.
Рябинин вернулся в комнату и глянул на Александра Ивановича, словно увидел его впервые, словно не встречал его много лет в коридорах и не видел у себя в кабинете. Кем он его считал? Человеком, который собственноручно красит нитяные носки. Человеком, который не живёт, а присутствует на нескончаемых похоронах. А он оказался соучастником крупной преступницы. А он оказался не просто умельцем, а механиком по призванию. Рябинин спрашивал его о смысле жизни… Там его смысл жизни, на кухне.
Теперь комендант сидел за столом, но всё с тем же лёгким и отрешённым от земных дел лицом. Рябинин разложил протокол допроса и начал переписывать сведения с паспорта.
— Вам пятьдесят пять лет?
— Нет, пятьдесят три.
— Но по паспорту пятьдесят пять…
— Моя рожа в милиции не понравилась, вот они два года и добавили.
Рябинин не стал узнавать подробности, сразу поверив, что его «рожа» могла не понравиться, — были вопросы интересней.
— Какое у вас образование?
— В размере десяти классов.
И промелькнуло, исчезая…
…Глупец не может быть образован, он бывает только грамотен…
Лицо коменданта было так благожелательно и так сияло готовностью к ответам, что, отбросив все следственные приёмы, Рябинин сказал:
— Александр Иванович, сарай вы подожгли?
— Я.
— Цистерну вы?
— Она дала склянку, а я плюханул.
— Часы вы остановили?
— Я.
— Фальшивый перстень с бриллиантом вы сделали?
— Я.
— Ко мне на квартиру вы приходили?
— Книжек у вас много, как у меня железок.
— Почему у неё спичка ходила?
— Я в спиченку иголочку, а в её рукав магнитик.
— А ожог?
— Она какой-то дрянью мазала.
— Ну а чему вы радуетесь? — всё-таки не выдержал Рябинин: ведь там, в коридорах своего здания, комендант ни разу не улыбнулся.
Александр Иванович помолчал, не подозревая, что радуется. Его мелкое лицо на эту минуту задумчивости сделалось как-то ещё меньше, словно ушло вглубь.
— А стало легше.
— Почему?
— Чаша терпения перелилась через край.
— Нельзя ли яснее?
— Видите, я дышу. Мне теперь беззаботно. А до вас-то вздохну и оглянусь. Теперь я свободный.
Рябинин посмотрел на инспектора — понимает ли тот? Инспектор посмотрел на Рябинина — понимает ли тот? Человек, которого ждал арест, говорил о своём освобождении. Да он сумасшедший. Или они чего-то не знают…
— Александр Иванович, вы имеете в виду освобождение от денег и золота? — спросил Рябинин.
— Я не какой-нибудь зелёный отщепенец.
— То есть? — не понял инспектор.
— Золота и бриллиантов не уважаю.
— Почему ж? — недоверчиво усмехнулся инспектор, поглядывая на тёмное, давно не чищенное серебро.
— А есть жизненный пример. Бывал я завхозом в экспедиции, и кантовался там один буровик курчавый. Спросишь его, сколько время, а он рубаху распахнёт, где у него на цепочке золотые часы старинной работы. Одну крышечку откроет, вторую… Ему говорили, дураку: отдай, мол, часы на хранение начальнику в сейф. Ухмылялся. Ну, пошёл в кино и не пришёл. В кустах нашли с пробитой головой и без часов. С тех пор я к золоту ни-ни.
Говорил он легко, без понуканий, словно сидел не на допросе, а с друзьями, зашедшими на ночь глядя.
— Кому принадлежат эти ценности? — официально спросил Петельников.
— Ей, Адели.
— Почему они у вас?
— Она так порешила.
— Что значит она?.. А вы?
— Моё дело подневольное.
— Как это подневольное? — удивился Рябинин, опередив удивление инспектора.
— Это будет неинтересный разговор, — впервые нахмурился комендант.
— Александр Иванович, мы и пришли для неинтересного разговора.
— Вы её любите, что ли? — спросил инспектор, подвергнув этим «что ли» сомнению такую любовь.
