Федор Московцев - M&D
На следующее утро заговорщики встретились непосредственно у дома на улице Калинина. Морозко прихватил из дома нунчаки, японское боевое оружие. Подчуфаров одобрил выбор. Морозко занял позицию у дверей лифта, Подчуфаров ждал его на лестнице.
Час спустя женщины вышли из лифта на площадку, где их поджидал убийца.
Заказчик понимал, что в роли наёмного убийцы найденный по объявлению соискатель, мягко говоря, неубедителен. Никиту толкала на риск жажда острых ощущений, а также обещанные шесть тысяч долларов, которых, к слову, у заказчика, в помине не было. Поэтому Подчуфаров сам спланировал преступление по минутам. Морозко лишь надо было точно выполнить его указания.
Но с самого начала всё пошло не по сценарию. Заметив у лифта незнакомца, Рукавишникова-старшая попыталась закрыть за собой дверь тамбура, чтобы убийца не вошёл на площадку. Но Морозко оказался сильнее. Тогда она бросилась к двери квартиры в надежде успеть укрыться там. Но Морозко был уже рядом. Он поочерёдно бил женщин по головам тяжёлыми чушками нунчак.
Когда жертвы перестали подавать признаки жизни, Морозко бросился к Подчуфарову, поджидавшему его на лестничном пролёте. По замыслу последнего, оба трупа предстояло сбросить с балкона. Тогда, мол, решат, что душевнобольная Людмила в припадке столкнула свою мать вниз, а затем бросилась следом.
На месте преступления следователь уточнил:
– То есть ты наносишь женщинам удары по голове, оглушаешь их, переходишь к Подчуфарову, говоришь, что всё в порядке; вы возвращаетесь к квартире, и поочередно скидываете их с 12-го этажа?
Морозко подтвердил, и показал, как было изначально запланировано, и как всё происходило на самом деле. От первоначальной идеи пришлось отказаться.
– Я просто сказал, там что плохо получилось, сказал, крови полно, он сказал: ну, уходим, – объяснил Никита.
Морозко с головы до ног выпачкался кровью, и Подчуфаров не мог себе позволить просто прикоснуться к нему, не то, чтобы помогать тащить трупы. Исполнитель заикнулся было о деньгах, но заказчик оборвал его: «Созвонимся!»
Один из этих звонков и позволил распутать дело.
Следствие было закончено, но у Галеева остался вопрос, но который он так и не мог найти ответ: как Никита Морозко (сразу же прозванный «отморозко»), фактически уже состоявшийся преступник, разгуливал на свободе, и его, после всех задержаний, ни разу не дактилоскопировали? Двадцать семь эпизодов – угон машин, кражи со взломом, уличные ограбления. Оказалось, он был дилетантом только в убийствах. И каждый раз он каким-то мистическим образом избегал наказания, отделываясь максимум исправительными работами. То шёл в группе, и на нём не оказывалось должного количества вины, то активное вмешательство матери. А может, внешность заставляла искать более виноватого среди других соучастников, а его, отморозко, обеляла, делала невинной жертвой, которого плохие парни заманили на место преступления?
Но почему же всё-таки не сняли отпечатки пальцев, ведь должны были? Это сэкономило бы время, усилия, и средства налогоплательщиков! На этот вопрос Галеев так и не нашёл ответ.
Из материалов дела:
Следователь Галеев: «Мотивы совершения преступления?»
Морозко: «Деньги были нужны, кроме того, как бы ответственность больше на заказчике».
Следователь Галеев: «Ты считаешь, что в этом повинен больше Подчуфаров, заказчик?»
Морозко: «От него всё исходило, я-то в общем-то палач».
Таким образом, убийца никак не мог сказать, что же его заставило пойти на преступление, он просто говорил (не без некоторой гордости) следующую фразу: «Что я? Я – киллер!»
Подчуфаров, в свою очередь, когда его прижали к стенке, также попытался переложить вину – с себя на исполнителя:
«А киллер – это престижно, говорит он мне. Вы представляете?! Нормальный человек может так сказать?!»
Морозко и раненый им оперативник Григорьев почти ровесники. Увы, нынешней молодёжи фигура преступника кажется куда более романтической и притягательной, нежели страж закона.
* * *Слово было за судом. Следствие предоставило в его распоряжение исчерпывающие доказательства. Макара Подчуфарова городской суд приговорил к 15 годам лишения свободы за соучастие и подстрекательство к убийству. Никиту Морозко медицинская комиссия признала невменяемым. Диагноз: шизофрения.
И, возможно, следователь Галеев остался бы доволен результатами своей работы, если бы не два обстоятельства. Во-первых, Морозко вышел на суд как сложившийся рецидивист.
Во-вторых, суд превратился в шоу благодаря стараниям профессора Синельникова, бывшего предпринимателя, который с некоторого времени активно включился в работу партийного движения «Интеллектуальный резерв России», и завоёвывавшего электорат левацкими лозунгами. Узнав о предстоящем процессе, он добился, чтобы это был суд присяжных, и привлёк грамотных адвокатов.
Не имея возможности что-либо возразить против предъявленных улик, защитник приводил доводы, которые могли подействовать на кого угодно, но только не на профессионального судью.
«…Никита рос без отца, а тех многочисленных мужчин, которые приходили к его матери, глубоко презирал. В детстве он часто заставал мать в сильном опьянении. Но он остался с ней, даже после того, как его брат и сестра ушли из дома. Ему пришлось бросить школу, чтобы пойти на работу…
…Как знать, может болезнь толкнула его на преступление; а может, наоборот – преступление, спланированное и совершённое Подчуфаровым, спровоцировало развитие недуга. Медицине предстоит разобраться в скрытых причинах произошедшего…
…во всяком случае, в отличие от Подчуфарова, продолжающего отрицать свою вину, Никита Морозко, возможно, болен, но не безнадёжно. Посмотрите на него, он раскаивается, и его раскаяние искренно…»
И эта речь, рассчитанная разве что на плаксивых дур, сработала. Присяжные забыли о предыдущих двадцати семи эпизодах, где обвиняемый Морозко был в деле, так же как забыл о двух залитых кровью жертвах на лестничной площадке. И не приняли во внимание, что если исполнитель и не был профессиональным убийцей, то скоро станет. Морозко был отправлен на принудительное лечение, хоть обвинитель и настаивал на переосвидетельствовании, справедливо полагая, что результаты медкомиссии – дело рук Синельникова, всё-таки он профессор медакадемии. После процесса никто не стал подавать кассацию – родственников, или других заинтересованных лиц, у Рукавишниковых не оказалось. А газеты запестрели заголовками:
«Справедливость восторжествовала благодаря Интеллектуальному резерву России», «Ещё одна жертва произвола властей спасена», и т. д.
У сотрудников милиции, видевших Морозко, было стойкое ощущение, что когда-нибудь произойдёт другой эпизод, эпизод его борьбы против того мира, в который ему закрыт доступ, потому что он недоучившийся, недоразвитый, потому что все вокруг говорят человеческим языком, который ему непонятен. Ему хотелось туда проникнуть оттого, что там были деньги, хорошие квартиры и автомобили, там были недоступные женщины. И его побуждало даже не только это, а ещё и какое-то смутное осознание того, что есть другая, лучшая жизнь, для перехода в которую достаточно перешагнуть через трупы неспособных защищаться людей. В этом заключалась его отвлечённая ошибка – в этом желании уйти от тех условий жизни, в которых он родился и вырос. Он наивно полагал, что для осуществления этой цели у него в руках есть оружие – нунчаки. Он рассчитывал, что случайное вмешательство провидения в лице Синельникова введёт в заблуждение следователя, суд, и всех остальных. Партийный функционер, взявшийся его защищать, даже не удосужился встретиться с ним – ему это было совершенно незачем. Синельников рассматривал обвиняемого Морозко только как удобный предлог для того, чтобы раздуть шумиху в прессе и продвинуть свою оппозиционную партию, а самому стать медийной фигурой. В конце концов, что значит для профессора, живущего в удобной квартире, хорошо зарабатывающего и уважаемого человека, имеющего нормальную семью, читающего книги современных авторов, разбирающегося в искусстве, регулярно отдыхающего за границей, – что значит для этого далёкого господина судьба какого-то гопника.
И Морозко не мог понять, что не только убитые им мать с дочерью Рукавишниковы были беззащитны, но и он сам беззащитен перед миром, как ребёнок, и что за эту отчаянную и незаконную попытку изменить существующий порядок вещей в конце концов заплатит своей собственной жизнью. Он был осужден заранее, и судьба его была давно предрешена, каковы бы ни были обстоятельства его существования. Конечно, так же как и в этом случае с газетным объявлением, всё покажется случайным: возможно, другое объявление или заказ бригады, другой уголовный эпизод. Но внутренний смысл этих случайностей останется неизменным, и будет таким же, если вместо них будут другие. Это не изменит ничего, или почти ничего.
