Игорь Чубаха - Пепел и золото Акелы
Освобождать от пут Сергея Пиночет пока не спешил. Он считал, что Пепел и так уже успел зафиксировать компроментирующих подробностей выше крыши, и отсюда Сергею одна дорожка – ногами вперед. Если стороны не договорятся.
Пиночет, растянувшись на просторном топчане, пощипывал струны крутобокой гитары, обляпанной полустертыми переводками красоток. И вид у него был, как у турецкого паши, кайфующего в личном гареме. Безмятежность и радушие лучились с довольной физиономии Пиночета. Только масляные глазки нет-нет, да и чиркнут, будто бритвой. Занимавшие прежде рассохшийся топчан оцинкованные лейки были небрежно сброшены в декоративные лопухи на клумбе. Клепа и Байбак колдовали с мясом у мангала, экономно скармливая костру древки тяпок и граблей. Силантий прилег под заморским кустом с обильными, будто рыбья чешуя, плотными темно-зелеными листьями.
– Я в весеннем лесу пил березовый сок… – мурлыкал Пиночет, расслаблено улыбаясь, но фиксируя малейшие движения вокруг. Пусть внешне он оставался балагуром и этаким рубахой-парнем, на душе скребли кошки. Слишком много неразгаданных вопросов скопилось, слишком сильно приходилось полагаться на интуицию. – …С ненаглядной певуньей в стогу ночевал, – пропел Пиночет, покосившись на Фрола.
Фрол присел около еще не очухавшейся дочки барыги и внимательно ее осматривал, как крыса обнюхивает трофей, прежде чем вцепиться зубами. Пиночет мельком подумал, что совершенно правильно распорядился оставить скукоженный труп горбуна в багажнике, нечего зазря глаза мозолить, да богомольцев раздражать. Но тут Пиночет заметил, что не один он приглядывает за Фролом. Оказывается, связанный Пепел тоже буравил зрачками могучую спину. Пиночет взял сие на заметку. Ведь вообще-то лишнего сочувствия к жертвам за Пеплом не отмечалось, а тут ерзает, ногами песок на дорожке волнует. Запал он, что ли, на Соню, или как?
– …С ненаглядной певуньей в стогу ночевал, – повторил задумчиво Пиночет. – А че там дальше будет, не помнишь, Серега? Молчишь? Ладно, проехали. …Вот бы бросить всю жизнь, да с начала начать. К ненаглядной вернуться певунье своей. Только вряд ли… Только что же мне с тобой делать, Серега, как поступить? Может, пытку попробовать, авось расколешься?
Клепа осклабился и отодвинулся от костра. Деловито вытер руки в уксусе прямо о мятые брюки и полез доставать из кармана ножик. Пиночет зафиксировал и это вкрадчивое движение. Но, к сожалению, он слишком хорошо знал Пепла, чтобы поверить в успех пыток. Можно и доиграться, и в финале вместо заветной цепочки цифр получить второй труп в придачу к Акеле.
– Согласись, нежданный друг, эффектно я расположился? – Пиночет решил по-детски похвастаться. – Это тебе не какая-нибудь баня. Это для души. И, главное, ни один лютый враг не додумается здесь меня искать. Враг же – не баран. Опять же, здесь тепло в любое время года. Лепота. Вот только экскурсанты днем болтаются. Впрочем, они – днем, а мы – вечером. Так что практически не пересекаемся. А ты, Клепа, зря вскочил. Не будем мы ремни резать из моего зоновского кореша. Безнадежно это, мы другой ключик к его сердцу подберем.
Клепа покорно вернулся к нанизыванию душистых кусков свинины на шампуры. И эта покорность хоть самую малость, но порадовала вожака. Клепа и Байбак, пусть слабаки, пусть гниль, зато верные, как цуцики, конечно, пока Пиночет в силе. Не то, что приблудные богомольцы, которые по каждому поводу дикий норов дыбят. Пиночету предстояло решить эту непростую головоломку: расколоть Пепла на цифры, удержать в узде сектантов, уйти от всех, кого успел обидеть в этом городе, да еще и уйти красиво, с сектантским золотым запасом.
– А власть не беспокоит? – Пепел, насколько возможно в его ситуации, иронизировал.
Пиночет задумчиво тронул струны. Дальше тянуть не имело смысла, пора было начинать большой развод. Сейчас он кое-что предпримет и, как минимум, выбьет Пепла из душевного равновесия. А потом? А потом начнется спектакль, в котором Пиночет отводит себе роль режиссера. Приценим, насколько из Пепла получится отзывчивый зритель?
– Очень беспокоит. – Пиночет картинно озаботился. – …Только вряд ли узнает Родина-мать одного из пропа-а-авших своих сыновей! Так меня наша власть беспокоит, даже кушать не могу. Глупые все какие-то. Истеричные. Живут не по понятиям. Надо бы самому собраться с мыслями, избратся, продепутироваться. Помочь, подсказать, насадить разумное, доброе, вечное... Осадить, кого надо. Упс, кстати, ты сейчас прибалдеешь. То, что Питер – город маленький, наша встреча с тобой лишний раз подтвердила. Но то, что он маленький настолько... даже ты вряд ли ожидал.
Пионочет вальяжно махнул дланью в конец песчаной дорожки, поперек которой сгрузили Пепла. Сергей неловко повернул голову и с чувством сплюнул прилипший к губе песок. По этой самой дорожке, держа в руке секатор[6], к нему приближалась эффектная девчонка в бикини. Смуглянка с иссиня-смоляной ниспадающей до локтей гривой и губами, пухлыми, как черешни. Причем лицо подруги хранило суровую надменность. Причем лицо девчонки было знакомо до микроскопической родинки на персиковой щеке.
– Узнаешь подругу Верку? – Пиночет тренькнул на гитаре свежий аккорд. – У любви, как у пташки крылья! Тарам-тарам-тарарам-там-там! Я, когда вспоминаю ваши отношения, верю в любовь. Зона от таких высоких отношений балдела. А ты забил болт на бабу... Хотя я тебя понимаю. Шлюха она редкостная.
– Ну что, мальчик, соскучился по моим ласкам? – Вероника пнула Пепла ногой и, склонившись, многообещающе пощелкала ножницами в опасной близости от глаз.
После внезапной встречи с Пиночетом и последовавших заморочек Пепел вроде бы удивляться перестал абсолютно всему. Но здесь удивиться пришлось опять и по полной схеме, поскольку наличие под питерскими пальмами фигуристой и не шибко одетой Верки воспринималось как нечто совсем нереальное. Действительно, между ними давным-давно полыхал пожар. Вероника сперва ездила к брату на свиданку, стоит подчеркнуть, к парню, которого Пепел замочил в организованной Пиночетом драке. Потом ездила к Пеплу, а потом Пеплу прибавили срок...
– Пина, у этого мальчика есть штучка, которая мне дорога, как память. Можно, я ее отрежу?
– Если мы с ним не добазаримся, он весь твой. Режь вдоль и поперек. А пока тему обсуждаем, нишкни, шалава. Иди, вон, Байбаку приятное сделай.
Пиончет был сто раз прав насчет тесного для всех города Питера. Особенно этот город был тесен для двоих – Пепла и Пиночета.
* * *Фамилию свою Таныч увидел и услыхал почти одновременно. Над козырьком на фронтоне здания издали угадывалось тысячу раз выцветшее «Продажа соков», а перед дверью бестолковый адепт вещал троим зевакам:
– ...Соков! Не жалейте жизненных соков, ибо каждый день следует завершать, выжав себя насухо, будто день сей последний! И тогда изможденным, но счастливым, вам улыбнется Господь. И имя той улыбке будет – истина.
Таныч Соков вразвалочку подгреб к крайнему из трех зевак и стал умышленно тяжело сопеть тому в затылок. Ведь не надо было ни поганить язык черными словами, ни сворачивать челюсти; было достаточно посопеть в затылок, чтобы через пару секунд человечишка возмущенно оглянулся, а еще через секунду, разглядев недобрую ухмылку Таныча и, авось, запомнив ее на веки вечные, зевака поспешно удалился. Далее, ясное дело, Таныч выжидательно посмотрел в упор на двоих оставшихся зевак. Тем тоже по уши хватило этого замораживающего взгляда, и проповедник остался один на один с Танычем.
– ...Мои неудачи – это тьма, как темная земля, в которую бросают зерно. Вырастет ли зерно, зависит от прихоти природы, я же сам достоин выбирать себе судьбу. Сам в праве выбирать Господа, которому возносить молитвы. Сам должен выбирать, каким зерном, чечевичным или гречневым, следует начинать свой путь просветления, и из какого ростка следует тянуться колосом к истинному солнцу, – заторопился проповедник, будто боясь, что ему не дадут выговориться до конца.
Таныч Соков внимал. Таныч Соков облизывал хмурым взглядом горло проповедника, словно примериваясь.
– …Я могу сто раз споткнуться на пути к свету, но сие меня не огорчит, потому что только червь не спотыкается!
– Слышь, блаженный? – наконец соизволил открыть пасть Таныч. – Разве тебе не объясняли, что проповедовать следует не ближе десяти поворотов от дверей Храма?
– Так вы наш? – обрадовался проповедник, что сегодня не доведется пострадать за веру.
– Свои бьют всегда больнее, – зевнул Таныч и двинул в глубь проходных дворов.
На лавочке вроде бы невзначай обмяк позевывающий мужичок с шустрыми глазками. На движение Таныча мужичок не спохватился – признал своего. Далее путь преградила железная дверь с кодовым замком. Таныч, набирая код, кивнул мужичку и вдвинулся в пропахший бродячими кошками подъезд. Все квартиры здесь принадлежали разным людям. Все жильцы принадлежали к Храму Голубя. Ибо покинул бог человека, устроил всемирный потоп, но дух святой в образе голубя указал путь к вершине Арарата, к истине – во всяком случае, так учили неофитов.
