Станислав Родионов - Долгое дело
— Не на базаре.
— Ну шестьсот.
— И девятьсот девяносто девять не возьму.
— Чёрт с тобой, с грабителем…
— Правильно, Серафима Никитична, дом стоит того.
Ливенцова умолкла, сухо всхлипнув. Ей нужен был крохотный перерывчик Калязина его дала; сейчас, именно сейчас хозяйка дачи прощалась со своей тысячью.
— Куда доставить? — безголосо спросила Ливенцова.
— Серафима Никитична, у тебя есть голубой плащ…
— Есть.
— И синего цвета сумка, похожая на ведро.
— Есть.
— Завтра в этом плаще и с этой сумкой ровно в десять утра садись у своего дома на «шестёрку» автобуса и поезжай в сторону центра. Деньги запечатай в пакет. Выйди у Центрального универмага. К тебе подойдёт женщина и скажет: «Какой чудесный плащик». Ей и отдай. Всё понятно?
— Всё, — вяло отозвалась Ливенцова.
Теперь тихую минутку, которая была нужна ей для выделения того, что она собиралась сказать, взяла Калязина.
— Серафима Никитична, никому не проболталась?
— Никому.
— Маленькая справка. Если завтра с этой женщиной что-нибудь произойдёт, то тебе не захочется жить.
— Как?..
— Если насчёт хрустиков заправляешь мне фуфель, то не только пустим в дачку красного петуха, но и твоему Володьке краплёный мужик заделает пёрышко под ребро. Ясно?
— Господи, — только и успела сказать Ливенцова уходящим голосом.
Калязина повесила трубку, выплыла на улицу, огляделась и неторопливо пошла к центру, к остановке такси. Но через десять шагов она поняла, что силы у неё последние, на исходе. Стоило бы подкрепиться.
Шантаж… Чего он ей стоит. Вот идти невмоготу. А если глянуть в суть чьи она берёт деньги? Трудовые, сиротские, выигранные в лотерею? Принадлежащие Ливенцовой или её взрослому балбесу? Нет, деньги покойника. Только дура считает своими деньги того мужика, с которым спала. Это лишь повод получить с него деньги, а не суть. По сути, деньги ничьи.
Она шла мимо школьной ограды, за которой полный мужчина в шляпе опробовал фонарь над зелёным щитом с оранжевыми буквами: «Срубил дерево посади новое».
— Гражданин, не скажете, где тут ближайший бар юга что-нибудь подобное?
— За углом есть «Рюмочная».
— Спасибо. А это вы придумали? — Она кивнула на оранжевые буквы.
— Да, у нас школа с биологическим уклоном.
— Хотите, я подарю вам целую кучу изящных лозунгов с биологическим уклоном?
— Буду рад, — любезно улыбнулся мужчина.
— Записывайте. Съел сосиску — вырасти поросёнка. Выпил пиво — сдай бутылку.
Из дневника следователя.
Да разве его можно полюбить — человечество? Оно огромное — безликое, далёкое, расселённое по стране, рассыпанное по земному шару… Можно ли полюбить того, с кем не соприкасаешься, не говоришь, кого не видишь? Вряд ли.
Но у него, у человечества, есть свои представители — это твои домашние, твои друзья, твои товарищи по работе, твои соседи… Полюби их — это и есть человечество.
Добровольная исповедь.
Сегодня у меня неплохой день, поэтому я выпила энное количество солнечного напитка и чувствую себя богиней. Кстати, могу изложить всю историю религии двумя строчками…
Сначала молились на камни-идолы. Затем поклонялись Зевсу-Юпитеру… Потом Христу-Магомету-Будде. А теперь все молятся самому могущественному богу из всех богов — Комфорту. Хотите жить комфортабельно — молитесь всемогущему Комфорту.
Из приёмника рвался походный марш. Пылесос выл истерично, почти комариным голосом. Вода гулко — слышно на всех этажах — лилась в ванну какой-то вскипающей струёй. На кухне, как пневматическая дверь, вздыхала паром кастрюля. Не квартира, а горячий цех.
Лида стояла в передней у зеркала и примеривала джинсовые босоножки. Может она позволить себе в субботу примерить обновку? Пусть квартира побушует звуками.
Звонок она услышала только потому, что стояла рядом с телефоном.
— Слушаю…
— Здравствуйте, Лида. Вы что, купили трактор?
— Вадим, подождите, я их утихомирю…
Она выключила пылесос и приёмник, закрыла воду и подвернула огонь под кастрюлей.
— Не трактор, а генеральная уборка перед приездом дочери.
— А хозяин, наверное, подсинивает бельё или замешивает тесто?
— Хозяин услан в магазин.
— А он мне нужен…
— Может быть, я передам?
— Желательно, чтобы Сергей завтра был дома.
— Завтра воскресенье, — напомнила она.
— Лида, мы же эти, как их, оперативники.
Вадим вздохнул — далеко и беззвучно. Или ей показалось? Иногда в трубке шуршит… Иногда кажется. Иногда думается.
— Давно у нас не были, — отозвалась она на тихие шумы в трубке.
— Вчера у вас грибы ел с компанией.
— Нет, как раньше, по-семейному, с девушкой…
— Всё, Лида, завязано.
— А поиск невесты?
— Теперь и под наркозом не женюсь.
— Легко вы отказались от пленительной Светы.
— Какой?
— Боже, забыто такое чудесное слово. Ну, миловидной.
— Она не миловидная, а похожая.
— На кого, Вадим?
— Так… На идеал.
Лида вспыхнула и хотела что-то сказать, что-то спросить, но голос инспектора, почему-то жутко далёкий и безжизненный, лишил силы и её.
— Вадим, тогда ответьте мне на глупый вопрос…
— Я отвечу на все вопросы, кроме одного.
Она отчётливо слышала это «кроме одного», но её сознание отторгло странные два слова, как чужеродные, сказанные не им и не для неё. Мог кто-нибудь вмешаться, случайно подключиться. Зачем ему намекать, что есть один какой-то запретный вопрос? Чтобы она спросила? Да? А он бы отшутился.
— Вадим, вы Светлане объяснялись в любви?
— Больше — я сделал предложение.
— Это не больше.
— В любви объясняться пошло.
— Вадим, с каких это пор?
— Разве та, кому объясняешься, не знает про твою любовь?
— Знает, — безвольно согласилась она.
— А той, для которой ты есть-не-есть, нужно ли объясняться?
— Не нужно.
— А вы говорили, что я ничего не понимаю в любви, — далеко усмехнулся Петельников.
— Вадим, вы понимаете любовь, — покорно подтвердила она.
— Любовь тоже регулируется, как вода из крана. Не так ли?
— Так…
— Влюбляются только в тех, кто может ответить на любовь. Влюбляются в досягаемых. Не так ли?
— Так…
— Лида, а знаете, что такое истинная любовь, а?
— Догадалась — безответная.
— Да, когда любишь без всякой надежды.
— Вадим, мне хочется плакать…
— Но вы же не закончили уборку.
Она вздохнула. Зачем этот разговор? О чём этот разговор? Боже, боже, дай ему силы не опуститься до банальности. Дай ему силы не скатиться до пошлости. Боже, дай силы этому самому сильному мужчине…
— Вадим, вы ждёте от меня каких-то слов?
— Я знаю, что их не будет.
— Не будет…
— Да я бы их и не принял.
— Вы бы их и не приняли…
— Но чего-то я жду.
— Вадим, вы надейтесь на время.
Он не ответил. Лида нервно передёрнула плечами.
— Вам холодно? — спросил Вадим.
— Дует с улицы…
— Скоро зима.
— Да, выпадет снег, встанем на лыжи…
— Потом, Лида, весна.
— А весной нужно влюбляться.
— Потом лето.
— А летом загорать и ходить в лес.
— А что, Лида, нужно делать сейчас, осенью?
— А осенью нужно плакать.
— О чём?
— О том, что не сбылось зимой, весной и летом.
— Я не умею плакать.
— Да, вы сильный.
— Сильные на плачут, а тихо сходят с ума.
— Но ведь мы знакомы много лет… И сегодня ничего не произошло и ничего не изменилось.
— Только ушло время, которое почему-то не рубцует и не исцеляет.
Боясь потерять себя в этом сжигающем разговоре, она торопливо сказала уже своим обычным голосом:
— Вадим, завтра я делаю пельмени, приходите.
— Спасибо, не могу, — завтра я варю полуфабрикаты.
Из дневника следователя.
Любовь к близкому человеку — это частный случай любви к людям вообще. Любовь к одному человеку не абсолютна и не всеобъемлюща, а лишь частичка большой любви ко всем. Частичка большой души, её яркий всплеск. Любовь — как солнце: близкому человеку жарко, но и остальным тепло.
Если кто-то тебя сильно любит, а всех остальных не очень, не стоит обольщаться…
Добровольная исповедь.
Человечество состоит из умных, коих мало, и дураков, коим нет числа. Природой устроено так, что первые должны жить за счёт вторых. Человек ездит на лошади и ест корову не потому, что он сильнее их, а потому, что он умнее. Обезьяны глупее человека, поэтому стадами идут на сыворотку от полиомиелита…
Я хочу сказать, что нет такого дурака, которого я бы не использовала в своих интересах. Да они и не возражают, — я же их не на сыворотку пускаю.
