Евгений Монах - Смотрю на мир глазами волка
Но, наконец, железные двери автозака распахнулись и весь этап оказался в «предбаннике» — каменном мешке под бдительной охраной десятка прапорщиков с овчарками на коротких поводках. Псы, к слову, вели себя смирно, раздвинув клыкастые пасти, не лаяли и не рвались из жестких ошейников, глядя на нас умными человечьими глазами. Правда, из каждой собачьей пасти текла почему-то обильная слюна. Но мысль, что они собираются нами пообедать, я сразу отбросил, как неосуществимую. Скорее мы порвем глотки псам. Человечья стая поопаснее волчьей. Псы, наверно, это чувствовали.
Пройдя дотошную регистрацию, мы, построившись в маленькую колонну по двое, посетили вещевую каптерку, где нас переодели в одинаковые рабочие робы и кирзовые сапоги, выдали матрасы, постельное белье и полотенца. Затем, также под конвоем, отвели в «карантин» — двухкомнатное помещение на первом этаже штаба — главного административного здания зоны. Дешево и сердито, как говорится. Штаб был всегда полон ментами, которые, при возникновении возможных эксцессов в карантине, легко могли их локализовать и ликвидировать.
Всех этапников рассадили в ряд на стулья перед длинным столом и положили перед каждым лист бумаги.
— Чтоб через пять минут были написаны заявления на вступление в секцию профилактики правонарушений! — заявил мордоворот-завхоз из зэков. — Иначе буду беседовать с каждым в отдельности. — Для убедительности он продемонстрировал свой кувалдообразный кулак. — Усекли, чайки?
Почти все послушно начали заполнять листочки, когда я встал и заявил:
— Это беспредел! По закону, вступление в общественность дело сугубо добровольное!
— Ого! — искренне удивился завхоз. — Законник нашелся! Запомни, все законы остались по ту сторону забора. А тут действуют только законы Хозяина — начальника колонии. Он и есть для нас всех закон! Не вкурил? Тогда айда ко мне в каптерку. Популярно объясню!
Вторая, меньшая, комната карантина и была каптеркой завхоза. Неплохо он устроился. Здесь стояли телевизор, холодильник и диван. На стенах висели цветные плакаты голых девиц в вызывающих позах.
Не успел я оглядеться, как получил мощный удар в солнечное сплетение, сразу потеряв возможность сопротивляться.
— Мы люди грамотные! — криво улыбнулся хозяин каптерки. — Щас от тебя живого места не останется, а синяков не будет!
Он подошел к умывальнику и, намотав на руку полотенце, подставил под струю холодной воды умывальника. — Учись, салага!
К этому времени я уже успел немного оклематься. Просто повезло, что получил удар при выдохе, а то бы не меньше десяти минут приходил в норму. Завхоз явно о тонкостях каратэ не имел понятия. Ну что ж, ему же, козлу, хуже!
Когда завхоз, без малейшей опаски, приблизился ко мне, я с силой пнул его в голень, а когда он растянулся на полу, тараща на меня изумленные глаза, добавил носком кирзового сапога в печень и уже без всякой надобности, а лишь для собственно удовольствия, по почкам. Мордоворот от болевого шока потерял сознание.
Старясь держаться спокойно, я вышел из каптерки и, не обращая внимания на испуганно-удивленную реакцию собратьев по этапу, порвал свой чистый листок и стал ждать дальнейшего хода событий.
Прошло не меньше четверти часа, прежде чем из каптерки, держась за стены, выбрался завхоз карантина и, кося на меня трусовато-злобным взглядом, исчез за дверью, ведущей в коридор.
Через несколько минут майор, дежурный помощник начальника колонии, зацокав для надежности в стальные браслеты, уже вел меня под охраной двух контролеров в штрафной изолятор — миниатюрную тюрьму при лагере.
— Устрой-ка этого дикого баклана в восьмую камеру! — велел майор прапорщику ШИЗО, злорадно ухмыляясь. — Пусть переспит с опущенными. Полагаю, к утру голубые его живо в свой цвет перекрасят! Дырявые черную воровскую масть на дух не переносят!..
Наручники с меня все же сняли, посчитав, что сокамерники не дадут разгуляться, имея значительный численный перевес.
Лязгнула замками открываемая дверь, и я буквально был катапультирован в камеру хромовым сапогом ДПНК, заржавшего мне вслед.
«Это он не по злобе, — понял я. — Просто таким нехитрым манером ясно показал камерникам, что церемониться с новеньким не следует…»
Квадратное помещение было рассчитано на четыре шконки. Трое голубых стучали костяшками домино на привинченном к полу столе, а двое, явно не по-братски обнявшись, лежали на крайней шконке и занимались делом, которое выглядит нормальным лишь в случае, если партнеры разнополы.
Доминошники, азартно увлеченные игрой, не обращали на безобразно-мерзкую сцену ни малейшего внимания. Да и понятно, они ведь тоже были из голубой армии опущенных.
Парочка, кое-как прикрывшись, поманила меня к себе.
— Отрицаловка, что ли? — поинтересовался жирный бугай, только что с явным удовольствием исполнявший роль пассивного гомика.
— В каком смысле? — не понял я.
— Дурочку из себя не строй! Против администрации буром попер, верно? Ну и бычара! Станешь нынче из кобелька сучкой! Се ля ви! Молоденький, большим спросом будешь в зоне пользоваться. Меньше чем полкило чая с клиента не бери. Договорились? Не сбивай, сосунок, цену! Усек? Кстати, познакомимся. Я Миша, а этот мой милый дружок — Гришуня. Доминошников в расчет можно не брать — банальные терпилы от тюремного беспредела. В зоне отказываются трахаться, хоть и были весьма выгодные предложения. Дешевое быдло, которому наивысший интимный кайф не понять! Колхозники, одним словом!
— Я Евгений. Но сразу предупреждаю, педерастом не буду, хоть убейте!
— Раз к нам кинули, будешь, никуда не денешься! — осклабился Миша. — И успокойся. Убивать тебя никто не собирается. После вечерней проверки-загнем ласточкой — все дела! Метода многократно отработана. Смирись, дорогуша! Если разобраться, ничего страшного — один раз не пидорас, как говорится.
Миша вдруг захохотал-закудахтал:
— Кстати, и имечко у тебя здорово подходящее — Женя! Двуполое! Как нарочно! Выходит — судьба!..
План вчерне у меня уже был составлен. Вплоть до мелочей и с учетом возможных неожиданностей.
По заведенному порядку в девять вечера ввалились два полупьяных опера ДПИК.
— Смотри-ка, жив еще! — наигранно удивился майор. — Погляжу поутряне, что от тебя останется!
Защелкали замки и засовы, отрезая мне последний путь к спасению.
— Ну и как? — заухмылялся Миша. — Как предпочитаешь?..
— Стыдно признаться, — состроил я смущенную физиономию. — Но мне нравится с элементом садизма.
— Как так? — удивился Миша. — А сам говорил, что чистый.
— У каждого свои маленькие секреты и слабости, — промямлил я. — Со связанными руками как-то сильнее кайф. И, признаться, кончаю только в таком положении…
— Каких извращенцев ни встретишь! — загоготал Миша. — Ну, давай! Полотенце сойдет?
— Вполне! Я уже приготовил.
— Гляди-ка, предусмотрительный дырявый попался! Чего только не бывает в жизни! Умора!
Это были последние его слова. Подойдя вплотную, я захлестнул полотенце вокруг его бычьей шеи и во всю мочь мускулов потянул в разные стороны. Тот даже и захрипеть не успел. С выпученными глазами на свекольном лице шлепнулся на цементный пол и застыл в неестественной позе.
Я мигом скинул тяжелый кирзовый сапог и, зажав голенище в руке, приготовился обороняться от остальных дырявых.
Но никто из них не сдвинулся с места.
— Зря хипишуешь, Евгений! — в глазах Гришуни застыл страх. — Мишке давно пора было крякнуть. Плакать по нему некому. А мы, к твоему сведению, все это время спали и ничего не слыхали и не видали… Кстати, надо бы его подвесить, авось, за самоубийство проканает.
— Действуй, — распорядился я, но сапог из руки все же на всякий случай не выпустил.
Гришуня, стараясь не смотреть в лицо трупу, затянул полотенце петлей и зацепил конец, с помощью подавленно молчавших дружков, за оконную решетку.
— Кажись, выглядит натурально, — заметил Гришуня, явно рассчитывая на мою похвалу.
— Сойдет, — я кивнул. — А теперь всем спать!
Подъем и утренняя проверка в штрафном изоляторе в пять утра. Менты, ошалело уставившись на повешенного, некоторое время стояли, разинув рты, а потом побежали за врачом, хотя сразу было ясно, что тело уже окоченело. Все-таки в лагерях работают одни дураки и дебилы.
Всех сокамерников, естественно, оперативники тут же раскидали по одиночкам, чтобы поймать на несоответствиях в показаниях.
Я твердо держался версии, что спал и ничего не знаю, несмотря на неинтеллигентное ведение допроса, выразившееся в нескольких ударах по почкам и по голове.
Через два часа меня вызвали в кабинет начальника колонии.
— Ну что, дорогой? — пятидесятилетний полковник закурил «Кэмел» и оценивающе уставился в мои глаза. — Не успел прибыть в учреждение и сразу пришил осужденного, не говоря уж о дерзком избиении завхоза карантина. Ты хоть осознаешь, что идешь на раскрутку минимум лет на десять строго режима? А может, ты у нас просто маньяк-садист?
