Татьяна Степанова - Все оттенки черного
Колосов вызвался ехать сам. «Пусть, пусть покричит, — думала Катя. — Хоть когда-нибудь и Никите надо привыкать к тому, что жизнь продолжается и за стенами его служебного кабинета, и Волоколамского следственного изолятора».
Как ей было доподлинно известно, в Волоколамском изоляторе все последние недели Колосов дневал и ночевал вместе со следственной бригадой областной прокуратуры и сыщиками из отдела убийств. Именно там содержали Кузнецова все месяцы предварительного следствия.
Итак, как говорят в розыске, точку в этом деле поставили. Но у Кати по-прежнему было такое чувство, что это не точка, а всего лишь многоточие, потому что результаты расследования, которые стали ей известны, объясняя многое из того, что случилось, все же не объясняли всего…
А может, и не нужно ничего было больше объяснять? В какой-то миг Кате даже так и казалось. Если быть точной — то она думала так наутро после задержания Кузнецова, о чем их с Ниной известил Колосов, приехавший на дачу прямо с места происшествия. Известие в тот миг казалось чем угодно — громом среди ясного неба, парадоксальной ошибкой, трагическим стечением обстоятельств, подлой провокацией, только не правдой, но…
Катя не могла забыть глаза Нины, когда Колосов объявил, что Александр Кузнецов задержан этой ночью при попытке убийства Смирнова, инсценированного им под самоубийство. У Кати аж ноги подкосились. И в тот миг никаких других объяснений не последовало, Никита просто не успел ничего сказать, потому что… Потому что у ворот дачи с визгом затормозила старая, хорошо знакомая Кате «Волга — „синяя ночь“ и на садовой дорожке появился, словно принц из сказки со счастливым концом, тот, чья тень незримо все эти дни витала на даче Картвели — Борис Берг, Нинин муж, и…
И Колосов быстренько-быстренько ретировался. Улетучился безо всяких объяснений — у него, мол, масса дел с «закреплением достигнутого по делу результата».
А Катя… ее бросало то в жар, то в холод. Она не находила себе места. И была чертовски зла на бедного Борьку, что его принесло с повинной к жене в такую минуту. Так некстати. Господи ты боже мой…
Борис же, как он бурно и взволнованно объяснял — больше Кате, потому что Нина хранила молчание, был «ну только-только с поезда, застал квартиру пустой, чуть с ума не сошел, обзвонил близких и дальних родичей и… тут вдруг вспомнил о даче». Как некогда сыгранный им в дипломном спектакле «Щуки» Чацкий, он «чуть свет был на ногах» и «у ваших ног». А взгляды, которые он бросал на Нину…
Катя сразу же ушла в сад, чтобы не мешать им выяснять отношения. И, как никогда в жизни, чувствовала в ту минуту в душе своей тоскливое одиночество, которое давило ее, как…
А Май-гору она последний раз увидела с поворота дачной дороги: после полуторачасового объяснения с женой Борька забрал их «вместе со всеми котомками и вареньем» домой, в Москву. Май-гора, при последнем взгляде на нее, снова показалась Кате похожей на перевернутую чашу, на упавший с небес, вросший в землю старый колокол, на могильный курган, тайна которого так еще далека от разгадки.
Нина тоже смотрела в окно — мимо машины проплывал лес, лес, лес. Она покорно кивала в такт словам мужа, а тот говорил, говорил, говорил, улыбался, бодрился, пытался шутить, словно демонстрируя Кате, человеку со стороны, что в их с Ниной отношениях снова все в полном ажуре. Все наладилось, вошло в прежнюю колею, что семья — снова семья, и третий, кем бы он ни был, тут абсолютно лишний, и они снова «плоть едина» — муж и жена, и…
Катя встретилась с Ниной взглядом: темные, темные глаза как ночь, как черная стылая осенняя вода. О чем Нина думала в тот миг? О ком?
Потом по ее смуглым щекам покатились слезы, как бисеринки…
— Нина, что? Что такое? — Борис беспокойно заерзал на сиденье, крепче вцепился в руль, озабоченно следя за женой в верхнее зеркальце.
— Ничего, сейчас все пройдет, — Катя крепко обняла подругу, ладонью стерла соленые капли. — Ты поезжай, Борь… ничего. Это она от счастья… Она просто рада, что ты вернулся… Что все кончилось.
Потом, уже в Москве, Катя долго ждала, что Нина позвонит, ведь… положение дел с Кузнецовым, хотя он и был арестован и ему уже предъявили, на основании фактов задержания, «рабочее» обвинение в покушении на убийство Смирнова, по остальным май-горским эпизодам было еще очень сложным и неопределенным. Катя ждала, что Нина спросит о ходе следствия, вообще как-то проявит себя, но… Но Нина хранила упорное молчание. Кате позвонил Борис — сообщил, что роды начались преждевременно и что Нину на «Скорой» увезли в роддом. Потом он снова позвонил среди ночи, разбудил Катю и Кравченко и громогласно сообщил, что он — отец. У них с Ниной родилась дочь.
Именно на этом счастливом событии Катя в какой-то момент и хотела бы для самой себя поставить в ЭТОМ ДЕЛЕ точку. Чувствовала: от объяснений будет только хуже, больнее. Не лучше ли все вообще забыть? Вычеркнуть из памяти, словно и не было ничего? Кому, в конце концов, нужна эта проклятая истина? Истина, ответ на вопрос: ПОЧЕМУ ОН УБИЛ? Почему он убил всех этих людей и покушался на убийство еще одного человека? ОН, который сначала даже не привлек к себе Катиного внимания, а потом стал даже симпатичен, потому что сделал добро Нине. Потому что при взгляде в его глаза Катя всегда, как ей казалось, читала как по открытой книге только о его любви к Нине Картвели. В его глазах там, в Май-Горе, была только любовь, ничего кроме — ни холодного расчета, ни желания смерти другим, ни жажды крови…
МОТИВ ПРЕСТУПЛЕНИЯ? КАКОЙ ОН? Этот вопрос, повисший в воздухе, надолго стал навязчивой идеей и для Колосова. Май-горское дело трудно расставалось со своей главной тайной и даже после задержания фигуранта с поличным преподносило очередные сюрпризы. Допросы Кузнецова почти не давали результатов. Он отрицал всё, все обвинения. А после вступления в дело защитника и вообще замолчал.
Катя день за днем, неделю за неделей справлялась в розыске — есть ли новости? Ждала, что же будет дальше… И вот… Она хорошо помнила тот день — была среда и за окном лил дождь словно из ведра. На пороге кабинета Колосова она столкнулась с хорошо одетым, слишком уж хорошо и дорого для этих мрачных официальных стен одетым человеком: чернявым, быстрым как ртуть, несколько суетливым. Колосов говорил с ним подчеркнуто вежливо: что его, мол, сейчас на машине сотрудники розыска доставят в областную прокуратуру и там он подтвердит следователю свои показания, в том числе и на очной ставке с обвиняемым Кузнецовым, чем очень, ну очень-очень поможет установлению истины по делу. Человек не возражал, хотя по его озабоченному лицу и было заметно, что визит в прокуратуру доставит ему мало радости.
А Катя в тот миг не обратила даже на этого свидетеля особого внимания, хотела только, чтобы он поскорее ушел. Мысли ее были заняты совсем другим. Едва лишь за собеседником Колосова закрылась дверь, она, подскочив к столу, выпалила то, что только утром пришло ей в голову и целый день— не давало покоя, хотя эта «гениальная» догадка, как Катя сама; впоследствии признала, была на уровне полного бреда.
— Никита! — пылко воскликнула Катя, созерцая начальника отдела убийств, прислонившегося спиной к сейфу в состоянии глубокой задумчивости. — Никита, я вот что подумала… а может… Кузнецов молчит потому, что он ничего не помнит? Может, он не отдавал себе отчета в своих действиях? Действовал под гипнозом! Может быть, она его и вправду околдовала, эта ведьма?
— Сядь, не шуми. — Никита отлепился от сейфа, кивнул на стул, а сам подошел к окну — во внутреннем дворике свидетеля, с которым он только что расстался, усадили в служебные «Жигули» и конвой уже открывал ворота. — Не шуми, Катя. — Он достал сигарету, щелкнул зажигалкой, прикуривая. Секунду она не видела его лица в облаке сизого дыма. А когда увидела — он был спокоен. — Все, Кать. Слышишь? ВСЕ. ФИНИТА. ТОЧКА В КОНЦЕ. И… забыл, кто из классиков говорил, что глупо быть, суеверным? Просто смешно…
— Никита, я хочу тебе сказать о…
— Помолчи. Послушай меня. Ведьма, ты говоришь… Катя, все дело в том, что с самого начала нам и пытались подсунуть в качестве главного кандидата в убийцы «май-горскую ведьму». — Колосов облокотился о стол. — Нам пытались внушить мысль; что все жертвы имеют отношение к одному человеку — Хованской. Что вокруг нее этакая роковая аура, смерть. В этом и заключался его замысел. Поэтому-то он и вынужден был совершить три убийства, а не одно-единственное, как планировал вначале.
— Он хотел убить? Кузнецов? Шурка? Кого?!
— Свою родную тетку. Александру Модестовну Чебукиани. Она и была его главной целью.
— Но вы же сами проверили! Корыстный мотив не подтвердился. Кузнецов ничего не получал после ее смерти, ни квартиры, ни особого наследства… Дача, и та наполовину принадлежала Хованской… Неужели он убивал за шесть соток земли, за эту рухлядь дачную?!
