Сергей Белошников - Палач
Она всегда загорала голяком, нимфоманка сраная, и гордилась своей псевдораскрепощенностью — хотя и слов-то таких наверняка не знала, — до посинения.
Я ввалилась в квартиру и с грохотом захлопнула за собой дверь. Наклонилась над ней. Она замотала головой, приходя в себя. Я схватила ее за отворот халата левой рукой, а правой тут же врезала по морде так, что у нее лязгнули зубы. Вздернула и мгновенно потащила в глубину квартиры. Все же во мне почти шестьдесят, а в ней едва бы набралось килограммов сорок пять. Да и выше я ее почти на голову.
Она не издала ни звука. Ее порочно-красивое, кукольное личико было искажено животным ужасом. Я проволокла ее по коридору, втолкнула в комнату и швырнула в кресло рядом с полированным обеденным столом. И еще раз хлестнула по морде рукой — для вящего эффекта. Теперь точно по носу. У нее сразу же тонкой струйкой потекла кровь. Она, даже не смея шевельнуться, смотрела на меня выпученными глазами. Губы у нее прыгали.
— Я пришла с тобой побеседовать по душам, сучка, — прошипела я, нависая над ней. — Ты будешь вести себя тихо, как ангел, и говорить только тогда, когда я тебе разрешу. Поняла? Говори!
— Да… — прошептала она.
Я достала из кармана куртки большой медицинский пузырек с широким горлышком. Он был полон прозрачной жидкости. Я открыла плотно притертую стеклянную пробку. Очень осторожно.
— Слушай меня внимательно, гнида, — я сунула пузырек поближе к ее лицу. — В этой склянке — двести граммов концентрированной серной кислоты. Если я плесну это тебе в лицо, у тебя не останется ни кожи, ни глаз. Ничего. Только обугленные кости. Может быть, ты и выживешь, хотя и это будет весьма проблематично. Может быть, если тебя спасут и ты проведешь полгода на больничной койке, завывая от боли двадцать четыре часа в сутки — ты выживешь. Но ты уже не будешь женщиной. Никогда. Ты станешь уродом. Мерзким уродом с изъеденной язвами образиной. У тебя вылезут волосы и брови. Про ресницы я уж и не говорю. Людей будет тошнить от одного взгляда на то, что когда-то было твоим лицом. Ты меня слышишь, Светочка? Ты понимаешь, что будет? Для тебя все будет кончено в твои двадцать три года. Ты понимаешь?..
Она быстро-быстро закивала, не сводя глаз с пузырька. Она вжималась все глубже и глубже в кресло. Надеюсь, она верила в то, что я сейчас ей говорила. Сама-то я еще не знала толком — действительно ли хватит ли у меня решимости сделать такое со Светочкой.
Я по-прежнему нависала над ней:
— А меня, когда я это с тобой сделаю, оправдает любой суд. Подумают-подумают и решат, что я, бедная несчастная жертва, действовала в состоянии аффекта, изуродовав соучастницу преступления. А на хорошего адвоката я уж не поскуплюсь, поверь мне.
— Я не со… Не со…участница, — наконец еле слышно пролепетала она.
— Я не разрешала тебе говорить, сучка!
Я хлестнула ее по щеке. Она сжалась.
— Ты будешь соучастницей, если не сделаешь все, что я тебе прикажу, — безжизненным голосом сказала я. — Слепой соучастницей. Без лица.
Свободной рукой я достала из кармана блокнот и шариковую ручку. Положила на стол перед ней.
— Ты ведь всех их хорошо знаешь, Светочка, не правда ли? Это же твои старые дружки, да?.. Ты ведь не в первый раз к ним ездила? На эту дачу — ты ведь мне давно пела песни про их милую интеллигентную компанию, а? Новые видеоленты, милые беседы у камелька?.. Ездила потрахаться сразу со всеми или по очереди с каждым? Да, я права? И поставляла им таких же поблядушек, как ты, да? Говори, ездила? Возила девок? Говори, сучка поганая!
— Я не виновата, — прошептала почти беззвучно она. — Я не хотела, Оля… Правда… Я не думала, что они с тобой так… Я просила их…
— Не ври, сволочь, — перебила я ее.
Я наклонила пузырек. И расчетливо-точным движением плеснула кислотой на стол. Темно-ореховая лакированная поверхность стола там, где кислота попала на дерево, зашипела и задымилась. И на глазах начала образовываться широкая обугленная прогалина не правильной формы. По комнате поплыл тошнотворный запах — он мгновенно вернул меня на школьные уроки химии — пробирки, мензурки, валентность и мой сосед по парте, толстый очкастый отличник Леша, который, помогая делать мне опыт, всегда ненароком старался коснуться носом моих волос. Я делала вид, что не замечаю этого: в конце концов он и контрольные писал за меня.
Я смотрела на обугливающееся пятно. Как же звали нашу химичку?.. Рыжую сухопарую даму лет сорока… Антонина Ивановна — почему я вспомнила не сразу?
У Светочки из широко раскрытых глаз скатились две крупные слезы. Они сползли по щекам на подбородок и смешались с кровью, по-прежнему текущей из носа.
— Сейчас ты напишешь мне имена, фамилии, адреса всех четверых. — сказала я. — Телефоны — домашние и рабочие. И все про них. Подробно и тщательно. Кто где работает. Кем работает. Поняла? Говори, поняла?
— Да, поняла, поняла…
— Пиши, — сказала я, сунув ручку ей в пальцы.
Я подтянула себе ногой стул, села рядом с ней. Поставила пузырек на стол — неподалеку от себя, но так, чтобы она не могла до него дотянуться. Хотя вряд ли она бы осмелилась сделать это. Достала сигареты и неторопливо прикурила от бесцветного в дневном свете огонька зажигалки.
Светочка, косясь время от времени то на меня, то на пузырек, стала быстро писать. Ручка прыгала у нее в руке. Строчки кривыми тропками ложились на бумагу.
— Пиши разборчивей. Не торопись, у тебя пока что есть время, — сказала я, пуская струю дыма ей в лицо.
Она ниже склонилась над блокнотом. Я смотрела на ее темя, на волосы, разделенные аккуратным девичьим пробором и мне хотелось ее убить. Вернее — убивать. Долго и сладко. Чем-нибудь тяжелым, — молотком или медным пестиком, — кстати, именно такой я видела как-то у нее на кухне. Подходящая в данную минуту для меня вещь.
Светочка подняла на меня умоляющие глаза.
— Оля, прости, а как правильно писать: «менеджер» или «мениджир»? — тихо спросила она.
— Все равно. Давай, пиши.
Я сидела и ждала. В комнате было тихо, только слышно было время от времени, как она шмыгает носом, пытаясь остановить кровавые сопли.
Она дописала последнюю строчку.
— Все, — пробормотала она.
— Ты что — нарочно? — рявкнула я. — Где их телефоны? Забыла написать? Так я тебе быстро напомню! Пиши — домашние и рабочие. Каждого из четверых.
— Я не помню на память, Оля, честно! — зачастила она, непроизвольно отодвигаясь от меня. — Можно я посмотрю в своей записной книжке?
— Где она?
— В сумочке, вон там, — кивнула она головой на столик у окна.
— Возьми ее. Но только смотри, без фокусов.
— Конечно, конечно, Оля.
Она юркнула к столику. Дрожащими руками открыла сумочку и, достав потрепанную записную книжку, вернулась на свое место за столом.
Снова наклонилась над блокнотом, начала писать, сверяясь со страничками записной книжки. С подбородка у нее сорвалась капля крови и шмякнулась на бумагу. Она быстро затерла ее пальцем.
Я равнодушно загасила сигарету прямо о стол. Пятном больше, пятном меньше — какая разница. Все равно его теперь либо на помойку, либо реставрировать. Достала из пачки новую сигарету. Щелкнула зажигалкой. Она закончила царапать ручкой и робко пододвинула блокнот ко мне.
Я взяла блокнот. Быстро просмотрела листы, исписанные корявым полудетским почерком. Я перевернула страницу, открыв чистый лист. Подтолкнула блокнот к ней.
— А теперь пиши под мою диктовку.
— Что?
— Пиши. Я, такая-то — фамилия, имя, отчество, заранее сговорившись с такими-то, — перечисляй их фамилии и имена…
Она писала, стараясь успеть за моими словами. Я замолчала, наблюдая за тем, как она пишет их фамилии.
— Шестнадцатого октября…такого-то года, — продолжала я. — Обманным способом завлекла свою знакомую Драгомирову Ольгу Матвеевну на дачу, принадлежащую…
Я диктовала ей пустые суконные фразы, которые не могли передать и тысячную долю того ужаса, что случился со мной в прошедшую субботу, — а она послушно писала и писала. В какой-то момент я почувствовала полную нереальность происходящего, — неужели это я сижу здесь и как автомат сухо перечисляю порядок событий? Это сбило меня, Светочка подняла голову и вопросительно уставилась на меня; я опомнилась и додиктовала ей все до конца.
— А теперь распишись внизу, — сказала я. — И поставь сегодняшнее число.
Она расписалась. Я закрыла блокнот и наклонилась к ней. Она дернулась назад.
— Учти, меня сегодня вызвал к себе следователь. — Я смотрела ей прямо в расширенные зрачки. — И я пойду к нему, потому что мне терять уже нечего. Пойду подавать заявление о том, что случилось. А если ты хоть заикнешься своим дружкам о том, что я приходила, то я положу на стол следователя этот милый рассказ, написанный твоей рукой. И ты мгновенно сядешь вместе с ними. Или они сами с тобой разберутся. За то, что ты их заложила. А ты только что именно это и сделала. Но если ты будешь молчать и во всем подчиняться мне, я ничего не расскажу в милиции про тебя и про твои милые выходки. И никто никогда не увидит этой бумаги. Так что не делай лишних телодвижений. Ты меня поняла?..
