При попытке выйти замуж - Малышева Анна Жановна

— Понятия о красоте со временем меняются, — философски заметила Маша. — Красавицы из прошлого века у нас были бы дурнушками. А красавицы с конкурса, не исключено, будут очень даже котироваться в следующем веке.

— Вот пусть их в следующем веке и показывают, — оборвата ее Наталья. — Нам-то зачем на них смотреть? Мы-то в нашем веке!

— Господи, да не смотри, — не выдержал Тропин, тасуя колоду. — Выключи телевизор и не смотри.

— Но мне же надо быть в курсе дел, — крикнула ему Наталья.

— А мне телки понравились, — пожал плечами Зуб. — Я бы их…

— Паша! — грозно крикнула Маша. — Замолчи.

— Зачем же? — Тропин рассмеялся. — Так вы бы их — что?

В подвале стало шумно, диспут на животрепещущую тему женской привлекательности набирал обороты. Поэтому, когда открылась дверь и на пороге показалась странная фигура в длинном плаще, никто ее не заметил. Наталья кричала, что мужики — грубые скоты, Маша ругалась на Зуба и требовала соблюдать приличия, а Гинзбург, как всегда, пытался всех утихомирить. Первым заметил гостя наемный актер, который в дискуссии не участвовал, потому что «настраивался на роль». Увидев человека наверху лестницы, ведущей из подвала к двери, он встал, расправил плечи, вытянул вперед руку и гортанно произнес:

— Входи, странник, преломи с нами хлеб.

Тропин удивленно вскинул брови и чуть было все не испортил:

— Коллеги, а наш вице-Максимов, похоже, с ума сошел. Фу, какая неприятность.

На Тропина зашикали, и Люда молча указала ему пальцем на пришедшего.

— С добром ли ты пришел к нам, о странник? — не унимался актер. — Нет ли у тебя, брат, камня за пазухой?

— Нет, — глухо ответил человек в плаще. — Зато у меня есть пистолет, о чем я вас и предупреждаю. Сейчас вы все выйдете, сядете в машину и поедете со мной.

— Не многовато ли переездов? — ворчливо спросил Тропин. — Надоели, знаете ли. Мы здесь только-только обосновались. Что вы нас таскаете-то туда-сюда?

— Я намерен вас отпустить, но не здесь, — ответил гость.

— О-о, добрый человек! — взвыл актер. — Красота души твоей мерцающим звездопадом…

— Извините. — Маша подбежала к актеру, зажала ему рот рукой и с мольбой заглянула ему в глаза. — Извините, он у нас не в себе.

— Вижу. — Человек сделал шаг в сторону и крикнул: — Выходите по одному с интервалом в десять секунд и садитесь в фургон.

— А вы кто? — спросил Тропин. — У нас теперь что ни день — то новый начальник.

— Я — никто. Выполняю поручение, не более того. Прошу, уже пора.

Заложники медленно поднялись по лестнице, дошли до машины и расселись в кузове закрытого фургончика. Лже-Максимов по-прежнему простирал руки к спасителю и с пафосом произносил странные тексты, надерганные, вероятно, из различных театральных постановок:

— Смею ли признаться в большой братской любви к тебе, о странник? Пусть благодарность наша, омытая слезами, сделает твой путь чистым и высоким.

— Чур я у окошка! — закричала Маша.

— Нет, я! — запротестовала Люда.

В фургоне не было окон, и, запирая дверь, человек в плаше горестно вздыхал: «Да они здесь все с ума посходили».

Машина тронулась, и все набросились на актера.

— О, дорогой мой, — прошептал Тропин, давясь смехом. — Боюсь, вы плохо знакомы с лексиконом современных предпринимателей. Настоящий Максимов изъяснялся несколько иначе.

— Да уж, — согласилась Люда. — Я бы сказала: строго наоборот.

— А мне кажется, я был неплох, — гордо сказал актер. — И зря вы пытались выдать меня за психа.

— У нас не было выхода, — сказала Маша.

— Дорогие мои, — Гинзбург хлопнул в ладоши, стараясь переключить компанию на другую тему. — Нам было велено его рассмотреть и запомнить. Но это весьма затруднительно, потому как он скрыл от нас свою внешность: темные очки, явно приклеенная борода, шляпа.

— А ты бы как хотел? — спросил Тропин. — Чтобы он специально засветился? И документы еще тебе предъявил? Вот, запоминайте, граждане, я такой-то и такой-то, выгляжу так-то.

— Я понимаю, — протянул Гинзбург, — но все же…

Машина резко затормозила, загремел замок, и поступила команда: «На выход». Заложники вышли и принялись растерянно озираться. Вокруг был темный заснеженный лес, над которым жутковато зависла огромная полная луна.

— Красота-то какая! — воскликнула Маша. — Просто дух захватывает.

— Я рад, что вам здесь нравится, — сказал загримированный «странник». Отсюда до ближайшей станции — пять километров. Больше я вас не задерживаю.

— Пардон, — Наталья вышла вперед. — Вы хотите сказать, что нам придется идти пять километров по сугробам? Да вы за кого нас принимаете?

— Необязательно по сугробам, можно и по дороге. Впрочем, как вам будет угодно.

— Ну уж нет! — возмутилась Наталья. — Мы не альпинисты и не полярники. Вы просто обязаны нас довезти до трассы.

— Увы, это в корне противоречит моим интересам. — Он достал из кармана пистолет и грубо скомандовал: — Отойдите подальше от машины.

— О, благодетель, не бросай нас здесь, в царстве тьмы и ветров! — взвыл актер, и бросился к машине. Маша побежала за ним, Зуб — за Машей. Орали они при этом как резаные. Все остальные с замиранием сердца наблюдали за возникшей у машины свалкой. Больше всех растерялся бандит. Он пятился назад и вертел головой то вправо, то влево, пытаясь удержать на прицеле всех, что было совершенно невозможно, потому что сплоченная прежде группа заложников распалась на две части. Прижавшись спиной к толстой березе, он изо всех сил закричал на Машу, Пал Палыча Зуба и актера, приказывая им вернуться к остальным. Они нехотя, но повиновались. Бандит немного успокоился и с видимым облегчением опустил руку с пистолетом.

— Так-го лучше, — сказал он.

И в этот самый момент где-то совсем рядом послышался шум двигателя, и из темноты на дорогу выскочил милицейский «УАЗ». Уж на что плохая машина, но фары светят ярко. Точнее, слепят. Переход от тьмы к яркому свету был столь резок, что ни заложники, ни бандит не увидели, как из двери милицейской машины посыпались на снег омоновцы, зато все услышали зычный крик капитана Коновалова:

— Всем лежать! Падайте на снег, на землю падайте!

Упали все, кроме бандита. Он, щурясь, как крот, принялся палить во все стороны и успел выстрелить четыре раза. Омоновцы, сопя, сжимали кольцо, и ближайшее будущее разбушевавшегося бандита уже не вызывало сомнений: считанные секунды — и он будет лежать на снегу лицом вниз, придавленный увесистым омоновцем. Но Василий Коновалов не относился к числу тех людей, которые легко отдают лавры победителя бодрым ребятам из отряда особого назначения. И ему смертельно хотелось лично заломать именно этого злодея, с которым у старшего оперуполномоченного были свои счеты. Поэтому Василий повел себя как полный дурак, хотя сам-то он полагал, что совершает подвиг. Он вошел в полосу света и, глядя бандиту в лицо, грозно скомандовал:

— Брось пистолет, сука!

В следующую секунду раздался еще один выстрел, и Василий упал. «Ой, мамочка, ой!» — крикнула Маша, и наступила тишина. Бандит неуклюже попятился и, развернувшись, побежал в лес. Омоновцы дернулись было следом, но капитан Коновалов неожиданно ожил, вскочил на ноги, велел всем «ждать! здесь ждать, я сказал!» и тоже понесся в темную чащу. Через минуту он вернулся с торжествующим видом, волоча за шиворот почти безжизненное тело. Театральным жестом бросив его к ногам омоновцев, Василий плюхнулся в снег, схватился за плечо и сказал обиженно и удивленно:

— Ну ты подумай — попал. Вот сволочь.

Пока Гинзбург и Маша хлопотали вокруг старшего оперуполномоченного, рана на плече которого оказалась пустяковой, омоновцы, весьма удивленные странной выходкой Василия, надели наручники на «клиента» и усадили его под березу.

— Вот и все, — спокойно сказал Василий. — Всем спасибо. Сейчас снимем с товарища грим, все друж-ненько посмотрим на него, запомним его неотразимую внешность — и по домам.

Самый молодой из омоновцев наклонился к человеку в плаще, резко дернул за фальшивую бороду, содрал с него очки и, присев на корточки, добродушно поинтересовался: