Картер Браун - Том 28. Исчезнувший мертвец. Блондинка. Труп. Прекрасная, бессердечная
— Я проверю, — сказал я.
— Сделайте мне одолжение, лейтенант, — взмолился он, — не говорите ничего моей жене. Она с ума сойдет от ревности, если что-нибудь узнает. Не скажете?
— Попытаюсь, — пообещал я ему. — Что еще?
— Я и так наболтал чертовски много, — нахмурился он.
— Если вы не знаете, кому было выгодно убийство Барбары Арнольд, то, может быть, поделитесь своими соображениями насчет того, кому приспичило убить вашу жену?
Руди уставился на меня, нахмурив брови:
— Это что, шутка?
— Ваша жена утверждает, что Барбара убита по ошибке, что Барбару спутали с ней.
— Зачем кому-то убивать Джуди? — медленно произнес он.
— Не знаю, — сказал я. — Она вам ничего не говорила о письмах?
— Каких письмах?
— Значит, ничего. Похоже, что только у этой Камиллы Кловис были причины убить вашу жену.
— У Камиллы? — Он коротко рассмеялся. — Вы с ума сошли! Камилла и мухи не обидит.
— Что ж, возможно, Камилла здесь ни при чем. А вы?
— Я? — Руди посмотрел на меня безумными глазами. — С какой стати мне убивать Джуди?
— Вот и мне тоже интересно. Может, объясните? — сказал я с надеждой в голосе.
— Вы сумасшедший, — сказал он. — И если вы обвиняете меня в том, что я убил Барбару, спутав ее с Джуди, то мне придется отправиться к своему юристу, а вам — в клинику для душевнобольных! — Он презрительно усмехнулся. — Мы женаты уже три года. Вы что думаете, я никогда не видел свою жену голой?
Мысленно я признал счет один — ноль в его пользу и отправился искать сержанта Полника. Тот обретался в комнате убитой секретарши.
— Я уже почти закончил, лейтенант — сказал он. — Машинка стояла на столе. Больше ничего нет.
— Даже писем нет? — спросил я. — Дневника, фотографий с автографами кинозвезд, пластинок?
— Ничего, — сказал он равнодушно. — У этой дамы в комнате нет ничего, кроме печатной машинки и одежды.
— Мне кажется, секретарше больше ничего и не надо, — сказал я. — А самые прогрессивные обходятся одной лишь печатной машинкой.
Глава 4
Когда я вернулся домой, кушетка моя остыла, и Джеки на ней уже не было. Я не чувствовал себя вправе упрекать ее за это: на ее месте я поступил бы так же. Поэтому я лег спать в гордом одиночестве и проснулся около девяти, бодрый как духом, так и телом.
Лейверс уже наверняка ждет меня в управлении, но утро было такое прекрасное, солнце светило так ярко, что мне не хотелось нарушать это очарование и я отправился сначала в отель «Старлайт».
Портье меня узнал.
— В чем дело, лейтенант? — спросил он угрюмо.
— Обычная проверка, — успокоил я его. — Ассоциация девиц легкого поведения обвиняет управление отеля в том, что оно дерет тройную плату с клиентов.
— Как смешно, лейтенант, — сказал он устало. — Вам нужен кто-нибудь из наших клиентов?
— Харкнесс. Дон Харкнесс.
Портье заглянул в книгу.
— Семьсот второй номер, — сказал он. — Позвонить ему?
— И предоставить ему шанс выброситься из окна? — возмутился я.
— Если вы не возражаете, лейтенант, — сказал он холодно, — я попросил бы вас подняться к нему в номер прямо сейчас. Мы теряем клиентов из-за того, что вы стоите в холле. Люди обращают на вас внимание. — Он слегка скривился. — И потом, этот ваш галстук…
— Он вручную разрисован самим Пикассо, — сказал я. — Не думаю, что вы такой где-нибудь достанете дешевле чем за полтора доллара.
Решив, что нервная система портье не выдержит дальнейших перегрузок, я направился к стальной коробке лифта, который доставил меня на седьмой этаж.
Номер Харкнесса был в самом дальнем конце коридора. Прежде чем дверь открылась, мне пришлось постучать четыре раза.
Мужчина в пижамных брюках и черном шелковом халате с любопытством глядел на меня.
Он был высок и лыс, с детским выражением лица и кустистыми черными бровями над серыми настороженными глазами.
— Мистер Харкнесс? — спросил я.
— Точно, — ответил он низким голосом.
— Лейтенант Уилер из управления шерифа, — сообщил я ему. — Я бы хотел задать вам несколько вопросов.
— Заходите, — сказал он. — Я завтракаю.
Я вошел в комнату, и он уселся за стол, весь уставленный тарелками и блюдами, наполненными разнообразной снедью.
— Чашечку кофе, лейтенант?
— Спасибо, — сказал я и уселся в глубокое кресло.
Он налил мне кофе и протянул чашку:
— В чем дело?
— Убийство. Вы разве не знаете, что вчера ночью произошло убийство секретарши Джуди Мэннерс?
— Да, — он кивнул головой, — слышал, — и отправил себе в рот солидный кусок сандвича.
— Что, газетчики уже пронюхали? — спросил я с интересом.
Он покачал головой:
— По крайней мере, в тех газетах, которые читаю я, сообщений еще не было. Просто часа в два ночи мне позвонил Руди Равель.
Я отхлебнул кофе, обдумывая его слова. Харкнесс ухмыльнулся.
— Я знаю, о чем вы думаете, лейтенант. Но он действительно был у меня. Пришел около девяти, ушел в половине одиннадцатого. Вы это хотите знать?
— Нет, — сказал я. — То время, что он был с вами, меня не интересует. Меня интересует, что он делал, когда ушел. Кстати, Равель ваш друг?
Он намазал маслом еще один сандвич и положил сверху большой кусок бекона.
— Деловой компаньон, — сказал он коротко.
Его ровные белые зубы прямо-таки с людоедской жадностью впились в сандвич.
— Руди — оригинальный парень, — промычал он с набитым ртом. — Когда Амур всадил стрелу ему в задницу, он стоял перед зеркалом.
— Вы снимаете кино, мистер Харкнесс?
Он улыбнулся:
— Я продюсер. И с такими кинозвездами, как Руди Равель и Джуди Мэннерс, следующая картина будет иметь бешеный успех.
— Вы знали покойную Барбару Арнольд?
— Встречал несколько раз. В доме на Парадиз-Бич, — сказал он. — По-моему, она была ничего. Но я слишком плохо ее знал.
— Вы никого не подозреваете?
— Нет, лейтенант. — Он взялся за кофейник. — Еще чашечку?
— Спасибо, достаточно, — сказал я.
Он налил себе полную чашку и добавил три ложки с верхом взбитых сливок.
— Руди, наверное, договорился с вашим шерифом, — сказал он, — если уж в газетах об убийстве ни слова.
— Может быть, — сказал я. — Во всяком случае, мне об этом вряд ли станут докладывать.
— Я надеюсь, что вы быстро распутаете это дело, лейтенант, — сказал Харкнесс. — Боюсь, если оно будет предано гласности, вам кое-кто устроит большие неприятности.
— Есть версия, что Барбару Арнольд приняли за Джуди Мэннерс, — сказал я.
Харкнесс выпрямился в своем кресле:
— Джуди? Какого черта кому-то убивать Джуди?
Все они точно сговорились отвечать мне именно так на этот вопрос.
— А среди ваших знакомых нет кандидатов на роль убийцы? — спросил я его.
— Нет, лейтенант. — В подтверждение своих слов он помотал головой. — В это трудно поверить. Джуди безупречна.
— Ее формы тоже, — заметил я.
— Фигура у нее великолепная, — со знанием дела ухмыльнулся Харкнесс. — И она не из глупеньких красоток, у нее есть и талант и ум. О, эта девочка великая актриса! Она умеет играть.
— Так же как и ее муж, — сказал я. — Но только он никак не может остановиться.
— Для Руди это естественно, — сказал он. — Руди старомоден: для него любая сцена в шесть раз больше жизни. Любой педагог выгнал бы его из своей театральной школы, но в определенных ситуациях он незаменим.
— Женщины тоже так считают, — ввернул я. — По крайней мере, так говорят.
— Это точно, — кивнул Харкнесс. — Но не вздумайте упомянуть об этом при Джуди. Стоит ему только взглянуть на какую-нибудь девчонку, и Джуди разбивает об его голову первый попавшийся стул. Руди надо быть поосторожнее, иначе он плохо кончит.
— Насколько неосторожен он был со своей секретаршей? — спросил я.
Харкнесс покачал головой:
— Я думаю, здесь вы ошибаетесь, лейтенант. Руди все-таки не идиот! — Нахмурившись, он окинул взглядом опустевшие тарелки. — Вы извините меня? Я, признаться, все еще голоден.
Он встал, подошел к телефону и набрал номер бюро обслуживания.
Не представляю, как можно пить за завтраком больше двух чашек черного кофе, поэтому я старался не слушать, как он заказывает себе пшеничные пирожки, кленовый сироп, еще кофе и взбитые сливки.
Дверь внезапно открылась, и в комнату вошел высокий широкоплечий мужчина. Я сразу решил, что он собирается пробоваться на главную роль в фильме ужасов. Это был прямо-таки ходячий труп, с пустыми, глубоко запавшими глазами и толстыми пучками седых волос, торчащих из ушей.
Мой желудок начал меня подводить еще тогда, когда Харкнесс поглощал свой завтрак, а теперь он чуть было окончательно не сдал. В отчаянии я закурил сигарету.
