Татьяна Гармаш-Роффе - Тайна моего отражения
– Отчего же?!
– А оттого, что жадность ее сгубила!
– ?
– Да-да, за длинным рублем Лена погналась. Я понимаю, каково ей жить было на пенсию, без доходов, без связей… Раньше ведь как: мы были уважаемыми людьми, если что достать надо, то все к нашим услугам, все могли! А сейчас? Доставать уже ничего не требуется – все есть, иди и купи, были бы только деньги. Вот тут-то и загвоздка: денег-то всего – пенсия! Не разживешься. И вот вбила она себе в голову заработать на старом секрете…
Явилась она ко мне в конце сентября. «Помнишь, – говорит, – ту историю с подмененным ребеночком?» – «Помню, – отвечаю, – а чего это ты вспоминать взялась?» – «Да так… – хитрит Лена. – А фамилию, – говорит, – той женщины, которой девочку отдали, тоже помнишь?» Я ей в ответ: «Ты чо, мать, через столько-то лет помнить? Да я ее сразу и забыла!»
А я тогда и вправду не помнила. «Колись, – говорю, – Елена, чего темнишь?» – «Да я вот думаю, можно было бы подзаработать теперь… Не можешь узнать фамилию-то?» – «Это в архивах надо смотреть, а кто же меня туда так просто пустит, я там уж семь лет как не работаю, и персонал весь сменился!» – «Ну не весь же! Кто-нибудь да остался из старых коллег, вот ты и попроси…» – «Ты смешная, о чем я просить стану? Если бы я сама перебрала карты рожениц, так я бы наткнулась и вспомнила фамилию, а так – чего я говорить буду? Найди мне всех, кто рожал в таком-то году в таком-то месяце? Я уж и не помню, какой год и месяц был…» – «Май, – говорит Лена, – семьдесят четвертого года». – «Ну слушай, не знаю я. Подумаю… А кто же это тебе заплатит? Найду я тебе, допустим, фамилию, а ты явишься к женщине: здрасте, а ребеночек-то не ваш! И думаешь, побежала она тебе платить за такую радостную новость? Лишь беду в семью принесешь! Вот только если ты к другой собираешься, к той, которая родила…» – «Тоже мысль. Еще лучше даже…» – «Ленка, ты спятила. Шантажом решила заниматься?» – «Ладно, ты не хочешь помочь? А то и сама бы заработала». – «Нет, – говорю я ей, – ты спятила, и все тут!» – «Да успокойся, я пошутила. Никуда я не пойду». – «Слава богу», – говорю… Больше меня Лена не просила, но разговор этот мне запал. Я действительно попросила знакомых, оставшихся работать в роддоме Ганди, показать мне архивы. Толком даже не знаю зачем. Нашла-таки: Самарина Вера… А Ленке я ничего не сказала. Мне эти дела не нравились. К тому же я уже оформляла отъезд в Америку, к детям, и зачем мне лишние хлопоты? Деньги мне бы, конечно, пригодились для отъезда, разве ж я возражаю, чтобы заработать! Но шантаж – это дело дурное! И опасное! Вон, как фильм какой смотришь, так всегда шантажистов убивают. То, конечно, кино… Да только через несколько дней Лена под машину попала. Мне отчего-то не по себе сделалось, мысль мелькнула, что уж не отправилась ли она и впрямь шантажировать мамашу той девочки, то есть твою мамашу, настоящую… А уж когда спустя еще пару недель я через общих знакомых услышала, что и главврач Демченко погибла, и снова несчастный случай, мне и вовсе нехорошо стало. Ну, думаю, пора мне к детям ехать! И уехала.
С нашего стола давно уже убрали грязную посуду, и метрдотель поглядывал на нас с нетерпением. Ресторан опустел, и ему, видимо, хотелось спокойно отдохнуть несколько оставшихся часов до вечернего налета посетителей. Джонатан сделал знак, чтобы расплатиться.
Колесникова, закончив свою историю, как-то потухла, лицо ее озаботилось, закрылось. Пожив полтора часа воспоминаниями о прошлой жизни, в которой она являлась значительной фигурой, вершащей судьбы, причем в самом прямом смысле этого слова: в ее руках были жизни и смерти, в ее руках находилось будущее младенцев и их счастливых – или несчастных – матерей, она вернулась мыслями к настоящему, к Брайтон-Бич, к невеселой и одинокой жизни «по талонам»… Эмигрантская жизнь, о которой я знала мало и понаслышке, мне показалась удручающей. Во всяком случае, та, которую я увидела здесь.
В машине мы молчали, думая каждый о своем, и только уже около ее дома я сказала:
– У вас, Наталья Семеновна, нет причин бояться. Вы не знаете, кто моя настоящая мать, а именно ей мешают люди, знающие тайну моего рождения. Ей мешаю я. Ей мешают – мешали – те, кто принимал у нее роды: Куркина и Демченко. А вы – вы тут ни при чем. Они наверняка даже не догадываются, что вы сыграли в этом деле какую-то роль. Так что спите спокойно.
– Твоими бы устами… Ну, спасибо за обед.
Она было дернулась, чтобы идти, но осталась на месте и, помявшись, спросила:
– Ты… Ты правда счастлива со своей матерью?
– Правда!
– На меня зла не держи… Что делать-то будешь теперь? Чем-нибудь тебе помог мой рассказ?
– Наверняка. Хотя пока не знаю как.
– Смотри, берегись. Дружок-то у тебя хороший. Спокойный такой, внимательный. Даром что не понимает, а все сечет. Глаза такие – ух! Он у тебя прямо как этот, бодигард. Все видит, все примечает, все оценивает.
– Да? – удивилась я. – Я не обращала внимания…
– Куда тебе! Ты разговоры ведешь, занята. А он свое дело знает. Хороший парень. Смотри, не упусти! А то, «друг», понимаешь… Будешь в «другах» держать, так он себе другую найдет – за ним небось прихлестывают девки! Нынче девицы разбитные такие, на мужиков прямо кидаются! Раньше мужчины за дамами ухаживали, теперь – девушки все обхаживают, а парни ломаются да глазки строят… Так что гляди, Оля Самарина, не упусти своего «друга»! Это я тебе говорю, как…
Она запнулась на мгновенье.
– Ты мне как крестница, можно сказать… Даже больше. Ведь это ятвою судьбу определила.
Она дотронулась до меня как-то легко, почти робко и с неуклюжей нежностью потрепала по плечу. Мне показалось, что ей хотелось меня обнять, но она постеснялась. Я протянула ей руки навстречу.
Колесникова обхватила меня, и я пропала в ее мощных, крепких руках. Она постояла так, легонько похлопывая меня по спине, словно я была плачущим младенцем и меня надо было успокоить, затем взяла меня за плечи и отодвинула от себя на расстояние вытянутых рук, вглядываясь в мое лицо. В глазах ее блестели слезы.
– У тебя адрес мой есть… Черкни открыточку-то… Жива, мол, здорова… Я через год к детям должна переехать, ну я тебе тогда адресок пришлю тоже… А? Черкнешь?
– Обязательно, – сказала я искренне.
Вот уж не думала я, что моя ложь сделается почти правдой и я найду-таки свою «крестную»! Что ж, с прибавлением в семействе, поздравила я себя. Семья растет не по дням, а по часам: едва новенькая мамаша обнаружилась, как и крестная подоспела… Но я испытывала нежность к этой здоровой, крепкой бабище, не умеющей выражать свои эмоции. Неприступная и властная начальница в былые времена, гроза робких рожениц и их нервных родственников, деловая по-советски дама, умевшая поддерживать нужные связи, проворачивать аферы и зарабатывать деньги, она при этом сумела сохранить в неприкосновенности свою душу, чувство справедливости, основные, базовые понятия добра и зла…
Без которых люди превращаются в равнодушные ничтожества, в убийц.
В таких, как Дима.
В таких, как моя родная мать.
Расставшись с Колесниковой, мы вернулись на Манхэттен – нужно было зайти в агентство «Дельты» и проставить даты в обратные билеты на Москву.
Места были и на сегодняшний рейс, и на завтрашний. Глядя на мое измученное лицо, Джонатан предложил провести вечер на Манхэттене, отдохнуть и лететь завтра. Я колебалась. Я хотела бы отдохнуть; я чувствовала, что силы мои на пределе, что нервы мои измочалены, что тело парализовано безнадежной, свинцовой усталостью… Но я не могла отдыхать, не доведя это дело до конца. Я уже ничего не хотела видеть, меня не интересовали достопримечательности Нью-Йорка, мне уже не нужен был Манхэттен с его небоскребами, которые я, впрочем, и так видела – мы шли мимо них, мы проходили мимо них. Чтобы понять, что это и есть знаменитые небоскребы Нью-Йорка, нужно было задрать голову, а еще лучше – полетать над ними на вертолете – оттуда хорошо видно, как они украшены, как они сверкают огнями… Недаром Нью-Йорк обычно показывают с высоты птичьего полета – внизу там смотреть особенно не на что. Ну разве что на крыс, разбегающихся от мусорных баков. Да еще на пересекающие Пятую авеню боковые улочки, которые поражали трущобным видом – не где-то там, в Гарлеме, а тут, рядом, сразу же за углом роскошной Пятой авеню…
– В Москву, – сказала я, – поедем в Москву…
Глава II
ВИЗИТ К ДЕТОУБИЙЦЕ
В самолете я спала, скатившись головой на грудь Джонатана. Он запустил свою пятерню в мои волосы и задумчиво ворошил их. Я отказалась есть, я отказалась пить – я спала.
Только один раз, помню, я проснулась. Мне было холодно. Джонатан прижал меня к себе и прикрыл сверху моей дубленкой (купленной еще в Англии на случай больших морозов).
– Так хорошо? – прошептал он, склонив свою голову к моим волосам.
