Елена Муравьева - Азбука мести
— Сколько у меня времени? — уточнил Влад.
— Если я заплачу сейчас пару сотен лично вам, и Федор об этом не узнает, сколько потребуется времени для выполнения задания?
— Позвоните вечером. Я не могу сказать точно, не зная объем работы.
— Это ответ профессионала.
Влад пожал плечами. Естественно.
Вечером он доложил: связи пока не обнаружены, тайн тоже не густо. Но кое-что найти удалось. Галина Осина, в девичестве Осадчая, была удочерена в возрасте одного года. Имя матери известно. В графе «отец» — прочерк. С родителями Романа Алексеева тоже не все в порядке. После развода мать отказалась от ребенка. Мальчика усыновила мачеха. А после смерти отца Рому усыновляли два ее следующих мужа.
Виктор Осин
Провести нежданно выпавшие каникулы Осин решил в санатории доктора Кравченко.
— Во сколько мне обойдется это удовольствие? — поинтересовался Осин.
— Тысяча долларов, — ответил доктор. Он лечил только людей состоятельных, поэтому устанавливая цены, не стеснялся.
Виктор ахнул, но заплатил и, забывая о страхах и заботах, растворился в сказочной санаторной жизни.
В лечебном задении царила почти полная вседозволенность. Секс, азартные игры, спорт, сон, медитация, книги, любое занятие или изыск на выбор. В том числе несколько массажных кабинетов.
— Вы очень напряжены, — сказал Кравченко, — назначу-ка я вам расслабляющий курс.
— Мне хорошо тонизирующий помогает, — возразил Осин. Возня с тремя бабами одновременно приводила его в отличное расположение духа.
Олег Иванович насмешливо хмыкнул:
— Доктор здесь я.
— Вы не доктор, вы — диктатор, — чуть было не обиделся Виктор, но смиренно отдал себя в руки специалистов по релаксации. К удивлению тоже трех женщин.
Осина, почти голого, одни бумажные плавки — треугольник и тесемки — уложили на низкий столик. Сверху села полная брюнеточка и легкими щипками стала мять спину. Плечами и руками занялась рыжеватая симпатяга. Ноги достались стройной блондинке.
Из одежды на дамах были лишь серьги, прочее розовело обнаженной плотью, которой они терлись, прижимались, елозили и втискивались в Виктора.
Он мгновенно возбудился и ухватил рыжую за грудь. Барышня не противилась, позволила ласкать себя. Однако едва Осин потянуться к ее бедрам, отстранилась.
— Иди сюда, глупая, — позвал он и почувствовал легкую боль. Брюнеточка твердым пальцем надавила на точку на затылке. По телу разлилось теплая волна истомы. Желание отступило, уступило место ощущениям, менее острым, но не менее сладким. Блаженное чувство умиротворения баюкало нервы. Безбрежный покой ласкал душу. Тело нежили женские ласки.
Движения мягких ладоней и тонких пальцев становились смелее, прикосновение грудей, лобков и ягодиц — откровенней и зазывней, запахи из подмышек и межножья — острей. От вожделения у Виктора закружилась голова. Стремительным рывком, он вывернулся из-под брюнетки и подмял ее под себя. Легкий болезненный тычок под колено вернул в состояние безмятежной эйфории. Осин обмяк, поплыл, распластался бесформенным мешком. Его перевернули на спину и продолжили процедуру.
Брюнетка легла поперек Виктора, и то, вставая на колени, то, простираясь ниц, прокатывалась грудью и животом по его груди и лобку. Тоже делала и рыжая, но с его лицом. Блондинка пальцами и губами перебирала пальцы его ног.
Осин сцепив зубы терпел. Он не желал превращаться в бесчувственный предмет, которым становился после акупунктуры.
От горячечной страсти сворачивалась кровь, сердце захлебывалось в бешеном ритме, рвались легкие судорогой вздохов-выдохов, в паху полыхал ад. Привыкнув возбуждаться мгновенно, Осин не знал каково наполняться желанием, собирать его, скапливать по капле. Он знал примитивные ощущения вулкана, извергающего пламя и лаву. Девочки учили терпению, выдержке, выносливости. Преподавали мужской, хищной сути урок смирения. Жар желания — холод бесчувствия. Жар-холод. Жар-холод. Так куют изысканный булат. Высокопрочную дамасскую сталь, для лучших в мире клинков, сабель и кинжалов.
Огонь, наковальня, молот, вода…Рыхлая основа твердеет, закаляется, обретает жесткость, гибкость, устойчивость.
К третьему сеансу Осин сумел выдержать двадцать минут. В первый он кончил на восьмой минуте.
Возвращаясь в палату, легкий и опустошенный, с мокрыми после душа волосами, Виктор безмятежно улыбался. Пока существуют на свете такие удовольствия, пока он в состоянии их получать, жизнь прекрасна и удивительна, думал весело.
Проходя мимо сестринского поста, с удовольствием отметил, что сегодня дежурит смуглая, похожая на Галю, Наташа.
— Заскочи ко мне вечерком, — предложил игриво.
Барышня полыхнула карими глазками:
— Хорошо.
Секс с пациентами вменялся сестрам в служебные обязанности.
— Вам сейчас спать положено, — напомнила девушка.
Со сном у Осина были проблемы. Даже после массажа он не мог заснуть.
— Хотите, Люба сделает укольчик?
— Хочу, — Виктор вздохнул горько. Как ни боялся он уколов, а перекемарить пару часов хотелось нестерпимо.
Любочка в коротеньком белом халатике смахивала на ангела. Порочного ангела. Она появилась в палате, стремительно распахнув дверь, заявила с порога: «Духота»; сразу стала открывать окно. Совладав с задвижкой, рухнула локтями на подоконник, выглянула наружу. Подол бесстыже задрался, оголив розовую голую попку.
— Красота! Теплынь! Солнышко! — Любочка счастливо рассмеялась. Как в восемеадцать лет не радоваться весне, солнцу, будущему? Деньгам, так легко, плывущим в руки.
— Ты, что же, цыпленок, совсем трусы не носишь? — спросил Осин, не отрывая взгляд от пышных полусфер и складки между ними, сползающей в промежность.
— Нет, — не поворачивая головы, весело сообщила Любочка. — Зачем они мне?
Действительно, зачем? Пока девушка проверяла шприц и протирала предплечье спиртом, Виктор исследовал под халат тайные местечки.
Иголка проткнула кожу, снотворное полилось в кровь. Осин притянул Любу к себе, развязал поясок халата, стиснул мягкую нежную грудь.
— Вы мне еще за прошлый раз не заплатили, — обиженно надула губы девчонка.
За обязательный секс шла надбавка к зарплате. За старание, энтузиазм и фантазию клиенты отстегивали из собственного кармана.
Виктор бросил на тумбочку банкноту.
— Ну, давай, давай… — приказал нетерпеливо и прижал любочкину голову к своему животу.
Он проснулся от холода, потянул на себя одеяло и вздрогнул. С кровати на пол с грохотом упал сверток. Когда Любочка уходила никакого пакета не было. Осин брезгливо поморщился. Пряничная сказка из удовольствий производства made in doctor Кравченко испытаний не выдержала. Поддалась суровой действительности. Впустила нечто требующее внимание. И вызывающее страх.
«Что в пакете?» — Осин облизал пересохшие губы. «Что-то тяжелое», — ответил сам себе.
Захотелось закрыть глаза и представить, будто ничего не произошло. Будто глупая развратная девка снова целует его, гладит, ублажает.
Но нет. Вместо радужных картин в памяти всплывали пережитые кошмары. Три дня в раю не затмили двух лет ада.
«Что в пакете?» — Он смотрел на синеватую оберточную бумагу, аккуратные углы, серебристую ленту.
В клинику не пускали посторонних. Кроме персонала и пациентов на территорию заходить никто не имел права. Для посетителей существовала специальная «карантинная» зона и куръерская служба, занятая доставкой по палатам тех назойливых мелочей, которыми родные и подчиненные напоминали о себе.
Виктор протянул руку, прикоснулся к гладкой бумаге, погладил ее. Палец царапнуло что-то острое. Картонка. Неведомый доброхот вложил под ленту открытку. «Виктору Осину от Дмитрия» — гласил текст.
Осин судорожно сглотнул слюну и ухватил сверток. Сорвал обертку.
На картонной коробке, обвитой изолентой, белела еще одна записка.
«Я могу убить тебя, как бешеную собаку, но брезгую марать руки о такое ничтожество. Посмотрим, каков ты в бою. Не струсишь выйти один на один?»
Внутри коробки лежал пистолет, поблескивал вороненой сталью. Из дула торчал скрученный в трубочку листок.
«Нравится игрушка? Пользуйся! И готовься! Я скоро приду за тобой и не хочу встретить тебя безоружным».
Виктор укутался по плотнее в одеяло и, сжимая в руках пистолет, с грустью уставился в окно. Черт подери, как он устал! Как измучился! Истрадался!
Неужели, этого дурацкого Дмитрия подослал близкий ему человек? Тот кому он доверял, любил, считал своим? Горькая мысль, не взирая на все ухищрения, грызла, томила, изводила нестерпимо. Кто это сделал? Кто?
Галя? Нет! Она, в ущерб себе, вчера подарила сорок тысяч долларов. Подписанная в пользу Даши бумажка фактически ничего не стоит. Появись у него другие дети, и филькиной грамоте одна дорога — в туалет.
