Василий Веденеев - Игра без правил
— Да, Татьяна Ставич. Но она отпуска не оформляла. Мне не нравятся совпадения посещения женой Котенева милиции, его ухода из дома и оформления отпуска.
— Есть много, друг Горацио… — нахмурился Рогачев и неожиданно спросил: — Тебе такая фамилия, как Саранина, не знакома?
— Саранина? — наморщив лоб, переспросил Иван. — Нет, не припоминаю. Может, напомните?
— Напомню. — Вздохнув, Рогачев полез в сейф и достал тоненькую папочку в синих корочках. Вынув из нее лист бумаги, исписанный округлым, почти ученическим почерком, протянул Купцову: — На вот, ознакомься.
Иван взял, пробежал глазами по строкам и неожиданно наткнулся на свою фамилию.
Совершенно неизвестная ему Марина Владимировна Саранина, проживающая в том самом курортном городке, где Купцов трудился в должности начальника городского отдела милиции, излагала трогательную историю знакомства с приехавшим к ним из столицы обаятельным мужчиной Иваном Николаевичем Купцовым, с которым она намеревалась создать семью. Означенный Иван Николаевич красиво ухаживал за Мариной Владимировной, бывал у нее дома — что могут подтвердить соседи по площадке — и даже оставался ночевать. Цветы и майорские погоны, вкупе с высокой для их города должностью Ивана Николаевича, вскружили голову бедной Марине Владимировне, и она, забыв про мужское коварство, позволила себе поверить Купцову, а когда опомнилась — того и след простыл. Теперь бедная Саранина родила ребенка и стала матерью-одиночкой при живом отце ее чада. Мало того что Купцов совершенно не интересуется ребенком, он еще и скрывается от Марины Владимировны, желающей получать алименты. С великим трудом ей удалось разыскать майора милиции Ивана Николаевича Купцова по его новому месту службы, и она просит администрацию и партийную организацию принять к нему все необходимые меры.
Строчки запрыгали перед глазами Ивана, и он потер веки — что за чушь, кто эта Марина Саранина, какие дети, какие знакомства и ухаживания? Фантастическая ересь!
— Чушь, — возвращая бумагу Рогачеву, поморщился он.
Алексей Семенович положил заявление на стол и, порывшись в уже начавшей пугать Ивана синей папочке, вытянул за уголок еще один листок. Нашел нужное место и, надев очки, с сарказмом сказал:
— Ну, о том, что такое поведение недостойно офицера милиции и члена партии, я зачитывать не стану. А вот другое послушай. Здесь есть письмецо из юридического кооператива, один из членов которого взялся защищать интересы Сараниной. Они нам напоминают, что Основной Закон СССР гарантирует гражданину право на жалобу, что это может быть одним из средств, к которому прибегает Саранина в борьбе за интересы ребенка, рожденного вне брака. За матерью ребенка право обращения в суд, а невыполнение или ненадлежащее выполнение должностным лицом обязанностей по рассмотрению жалоб граждан влечет ответственность по статье сто семьдесят второй Уголовного кодекса РСФСР. Это нам напоминают!
Рогачев, отбросив листки, откинулся на спинку стула, снял очки и устало прикрыл глаза. Веки его вздрагивали, словно он видел какой-то мимолетный, беспокойный сон.
Жил Ваня Купцов, работал, занимался делом, а тут вдруг откуда ни возьмись выскочила из-за угла неизвестная гражданка Саранина и хлесть в тебя из ведра помоями! Да еще смешанными с вонючим дерьмом.
— Чего молчишь? — дернул под столом ногой Рогачев и открыл глаза. — Не молчи, объясняй, оправдывайся!
— Я же сказал: чушь! — повторил Иван. — Никогда в жизни не был знаком с Сараниной, не говоря уже об остальном.
Кому-то, значит, надо, чтобы ни Иван, ни Рогачев, ни Бондарев и их товарищи не дотянулись до преступников, не схватили их за руку, а занялись разбором отношений Купцова с Мариной Сараниной? Истрепали нервы, осипли от доказываний на собраниях и заседаниях, извели чернила на протоколы и объяснительные записки, истощили мозги на борьбу друг с другом. А в это время драконы будут спокойненько делать свои дела, совершенно не опасаясь расплаты?
Но кому, кому надо, чтобы он не мог отдавать все силы делу драконов? Самим драконам? Откуда они знают о существовании майора милиции Ивана Николаевича Купцова и осведомлены о фактах его биографии?
— Чушь, — передразнил Рогачев, — заладил, как попугай, одно и то же… — Он вытянул из кармана носовой платок и начал вытирать им шею. — Как в бане, право слово… Ты мне давай факты, аргументы, как в той известной газете, — пряча платок, буркнул Алексей Семенович, — чтобы я мог ими оперировать на должном уровне, когда о тебе речь пойдет. А ты заладил: чушь да чушь! Не маленький, сам понимаю, что ты успел кому-то перца с солью на хвост насыпать, но вот кому? Дорого бы я дал, чтобы точно знать. Видишь, как оперативно сработано? Теперь будешь оправдываться в политчасти.
— Оправдаюсь, — глухо ответил Иван. — Не все же на свете подлецы? Есть и приличные люди.
— Ага, есть, — согласился Рогачев, — даже много, но редко попадаются на нашем жизненном пути. А ты еще ершистый, кланяться не умеешь, в баню с нужными людьми не ходишь.
— При чем тут баня? — огрызнулся Купцов.
— При том, — отрезал Алексей Семенович, складывая бумаги в папку, — не умеешь карьеру строить, все горбом норовишь добыть. Я тебя за это уважаю и ценю, но не все такие, как я.
Бросив папку в сейф, он захлопнул тяжелую дверцу и вздохнул: эх, Ваня, заварили для тебя крутую кашку, как-то будешь расхлебывать?
Вспомнилось, как ему самому досталось по первое число, когда на похоронах одного из сотрудников он, выступая на панихиде, сказал, что нужно беречь людей и не гробить их раньше времени. Пожевали тогда у руководства и по партийной линии. Правда, те времена теперь окрестили «застоем», но ведь до сих пор помнится. А недоверия к собственным сотрудникам, привнесенного людьми, пришедшими в органы из других ведомств и сразу на начальственные должности, еще хватает. Как говорится, не изжили.
— Давай конкретные предложения, где и когда ставить засады на драконов, — давая понять, что разговор закончен, приказал Рогачев. — Иди работай, разберемся с этой бодягой…
От такого обещания у Ивана болезненно сжалось сердце. Он прекрасно понимал, что разбираться будет совсем не Рогачев и, более того, его могут даже не спросить, когда придет пора принимать решение по проверке заявления гражданки Сараниной. Отчего же у нас человек, призванный по должности и по велению собственного сердца защищать других людей, сам столь часто оказывается беззащитным?..
Лучи солнца золотым квадратом лежали на натертом до зеркального блеска паркете, весело играла на свету соломка плетеных тапочек, длинными рядами выстроившихся под вешалкой, — обувь для гостей, которых некогда так любили собирать в своем доме супруги Хомчик.
Некогда? Неужели это было так давно, что уже успело порасти травой забвения? Разве не месяц назад шумно праздновали в кругу «своих» и «нужных» людей, обутых заботливыми хозяевами в плетенные из соломки тапочки, день рождения драгоценной супруги Рафаила Яковлевича? Разве давно приходили молодые люди на именины дочери, и ее мать, скрывая свой интерес, присматривалась к ним — как знать, может быть, кто-то из этих юношей со временем войдет в дом в качестве зятя?
Хомчик уныло вздохнул и начал взбивать пену в маленькой чаше для бритья — природа наградила его грубой и жесткой щетиной, успевавшей расти не по дням и часам, а буквально по минутам. Никакие электробритвы не могли с ней справиться, как и модные «тандемы»: хватало максимум на полдня, а потом снова пожалуйте бриться. Поэтому Рафаил Яковлевич всегда пользовался испытанной еще отцом и дедом опасной золингеновской бритвой — чуть проведешь ею по ремню, направишь блестящее, как зеркало, жало, и только держись проклятая щетина! До завтрашнего утра можно о бритве не вспоминать.
— Рафаил! Где твой синий костюм?! — крикнула из комнаты замотанная сборами и укладыванием вещей жена. Ей тоже достается, бедняжке.
— Посмотри как следует в шкафу, — терпеливо ответил Хомчик, втирая мыло в щеки легкими привычными движениями длинных, сильных пальцев.
— Я уже смотрела. — Она встала в дверях ванной, поправляя съезжавшие с потной переносицы очки.
— Бог мой, — не прекращая своего занятия, чуть повысил голос хозяин дома, — ну, посмотри еще. Неужели это так трудно сделать?
Жена дернула плечом и ушла, а Хомчик подпер щеку языком, осторожно повел бритвой сверху вниз, выбривая жесткую щетину «по волосу», чтобы потом повторить эту процедуру в обратном порядке, выбривая уже «против волоса».
М-да, как все смешалось и закрутилось после звонка Котенева, прямо предупредившего о необходимости отъезда в сжатые сроки. Хорошо Михаилу говорить о быстрых отъездах, когда у него нет детей, больной тещи на руках, родни и хозяйства. А потом кто сказал, что можно ехать даже к лучшим друзьям просто так, не предупредив их заблаговременно о своем прибытии? Где жить, когда приедешь, на чем спать, куда пристраивать детей учиться — нельзя же месяцами стеснять давших тебе приют знакомых? Они тоже люди, у них есть конец терпению и свои дела.
