Фридрих Незнанский - Оборотень
— Да уж не помню, — ответил Александр Борисович, помолчал и вдруг сказал: — Константин Дмитриевич, может, все-таки кого-то другого пошлете... Я тут как раз начал разрабатывать одну версию... Помните, я вам говорил — надо найти осведомителя КГБ по кличке Козочка. Скорее всего, студентка Рижского университета, училась в начале восьмидесятых.
— И что эта Козочка? — спросил Меркулов. — Почему она тебя заинтересовала?
— Да как бы ничего, — объяснил Турецкий, — но она интересовала Ветлугину. Помните, Алена летала в Ульяновск? Так вот, она пыталась проникнуть там в гэбэшные архивы, чтобы узнать имя этой Козочки. При этом за Аленой следили. Слежку проводило агентство нашего Грязнова, поэтому нам стало о нем известно.
— Заказывал слежку наш знакомый Голуб, — кивнул головой Меркулов. — Я в курсе. Так ты что же, думаешь, за Аленой начали следить потому, что она интересовалась Козочкой?
— Нет, — покачал головой Турецкий. — Следили, скорее всего, из-за приватизации. Не удивлюсь, если окажется, что за Голубом стоит Асиновский.
— И тогда окажется, что Асиновский и к рыбоконсервному заводу в Кандалакше имеет отношение?
— Насчет этого не знаю, — развел руками Турецкий. — Голуб мог работать на разных людей. Этакое «профессиональное подставное лицо». Тем более паспорт у него, надо полагать, поддельный, и, возможно, этих паспортов у него не один. Следили из-за приватизации, я уверен. И все-таки линию Козочки мне хотелось бы тоже прощупать.
— Ну вот вернешься — и проверишь.
— Да я уже дал своим орлам задание.
— Вот и отлично.
— А у вас никаких новостей нет?
— Ничего,— ответил Меркулов, и Турецкому показалось, что его любимый шеф стареет буквально на глазах, — никаких, новостей, серьезно меняющих ход расследования, не поступало. Зато поступил еще один запрос из президентских структур. Они требуют немедленного отчета обо всех следственных мероприятиях по делу об убийстве Ветлугиной. На этот раз требование пришло из аналитического центра.
— Делать нечего, — мрачно сказал Турецкий.
— Они там как с цепи сорвались. — Меркулов сокрушенно вздыхал. — Вчера днем им уже послали спецдонесение. И позавчера — три. У них там пооткрывалась за эти годы уйма отделов, центров и канцелярий, как в прежнем Цека, куда-то ведь надо своих детей пристраивать. И как прежде, в соседнем кабинете не знают, чем занимаются рядом. Зато теперь им будет легко работать, у них есть мишень — мы. Такая возможность имитировать деятельность! Один этот Аристов чего стоит! Тут прямо громы и молнии метал на мою голову. Если бы мы сейчас поймали кого угодно и представили ему — вот убийца, он был бы доволен. Ладно, хватит об этом,— остановил сам себя Меркулов.— Ты, Саша, сам знаешь, как поступать. Эта твоя поездка — тоже, скорей всего, демонстрация кипучей следственной деятельности, чтобы там учли, что мы отрабатываем все возникающие версии. Главное — ее дом. Если строение в самом деле богатое, оно могло послужить причиной. Сейчас такие сюжеты стали обычными. Если почувствуешь, что и в самом деле пахнет жареным, не увлекайся, глубоко в одиночку не ныряй, сразу пришлем подмогу.— Он критически взглянул на легкую сумку Турецкого, в которой кроме Ириных бутербродов лежала пара футболок, трусов и носков да зубная паста со щеткой.— Легкомысленным ты курортником будешь выглядеть на фоне нынешних купцов!
13.00. Феодосия
Турецкий никогда бы не подумал, что сможет так быстро добраться до Феодосии. Помогли военные. Узнав, что следователь по особо важным делам занимается расследованием убийства Алены, они сами предложили довезти его из Керчи до родного города Ветлугиной на военном «газике», в результате чего Александр Борисович выиграл еще часа два.
Он оказался в Феодосии в самый разгар жаркого июньского дня. Центральные улицы, застроенные белыми двух - и трехэтажными домами с изящными чугунными балкончиками, были залиты солнцем. И хотя моря не было видно, его присутствие все время ощущалось — что-то такое было в воздухе, что хотелось забыть обо всем, броситься в сине-зеленую волну и уплыть к горизонту.
Турецкий вспомнил, что, когда ребенком он выезжал с матерью и отчимом на море, мама всегда очень волновалась, когда он заплывал слишком далеко, и все говорила:
— Ну, Турецкий, я уж боялась, что ты в Турцию уплывешь.
И Турция почему-то казалась сказочной страной, полной чудес, уплыть в которую очень даже хотелось. Недаром же у него такая фамилия.
Но сейчас было не до моря и не до Турции. Наскоро перекует в обнаружившемся на углу кафе с романтичным названием «Ассоль», Турецкий еще раз обдумал план действий. Собственно, план этот был самым примитивным: отправиться туда, где провела детство и юность всероссийская Аленушка.
Феодосия, как и многие южные города бывшей державы, состояла из нескольких типов застроек. За пределами исторического центра — кварталов, сплошь состоящих из старых, довоенных и дореволюционных домов, шли многоэтажки, в основном трех-пяти-девятиэтажные дома. Затем тянулись кварталы частных домов с палисадниками. Некоторые из них совсем обветшали, особенно за последнее десятилетие, другие, наоборот, становились как бы зеркалом благополучия и процветания своих хозяев.
Пройдя мимо группки женщин, усиленно предлагающих комнаты, Турецкий направился к автобусной остановке. Он с радостью отметил, что все вокруг по-прежнему говорят по-русски, несмотря на строжайшие указы относительно «державной мовы», поступающие из Киева. И тут его внимание привлекла небольшая группка столпившихся около наперсточника.
Прежде наперсточников он встречал лишь в Ташкенте, у входа на Алайский базар. Причем наперсточники того времени и места вели, как ему казалось, настоящую честную игру — играли сами по себе, на свой страх и риск. Нынешние же лихие ловчилы, расселившиеся по всем городам России, играли только на раздевание клиента.
Оглядев компанию, Турецкий мгновенно понял распределение ролей.
Сам наперсточник, парнишка лет двадцати—двадцати двух, сидел на низкой деревянной скамеечке. Перед ним на куске картона, постеленном прямо на пыльную землю, был весь его несложный арсенал — три металлических стаканчика и маленький шарик.
Наперсточник играл на украинские купоны, он вытаскивал свои пятьсот тысяч и предлагал любому из зрителей угадать, под каким стаканчиком находится шарик. Со стороны игра казалась вполне честной. Наперсточник то выигрывал, то проигрывал. Сыпал прибаутками. К нему постоянно подходили зрители. Постояв минуту-две, отходили. На смену им приходили другие.
Вот парень с испитым, сизым, слегка опухшим лицом. На нем лишь майка и шорты. Каждый раз, когда не находится других желающих, он слегка мнется, но в последний момент решается и вытаскивает из кармана шорт очередные купюры. Чаще он выигрывает, но иногда, когда удача от него отворачивается, он раз за разом спускает все. Вот другой — юркий мужичок непонятного возраста. Сам он почти не играет, но зато шума от него больше, чем ото всех остальных вместе взятых, потому что он страстно переживает за каждого игрока и каждому старается помочь. Вот третий — борцовского вида малый. В белой сорочке с галстуком. Этот вступает в игру только тогда, когда подходит кто-нибудь свежий и явно колеблется: играть — не играть. Тут-то он и протягивает свои пятьдесят тысяч, а потом лениво показывает на стаканчик. Выигрыш он забирает так же лениво и спокойно кладет его в карман.
А вот и жертва. Она пока еще и не догадывается о своей судьбе, только останавливается: автобуса нет, время девать некуда. Игра тут же переходит с холостого темпа на рабочий. Веселее и энергичнее звучат реплики наперсточника. Парень с испитым лицом два раза подряд выигрывает, а потом один раз проигрывает, но зато выигрывает малый в белой сорочке, а юркий мужичок переживает за них так страстно, что ему позавидовал бы любой Станиславский. На жертве золотые серьги с маленькими бриллиантами и золотое кольцо. Сама она средних лет, невзрачная: скорее всего, из отдыхающих Местные-то знают, чем кончаются все эти игры.
Наперсточник медленно переставляет свои стаканчики, так что все видят, под которым из них находится шарик.
— Ну, кто угадает, — говорит он, — тому пятьсот тысяч купонов.
Жертва делает нерешительный жест рукой.
— Женщина, вы угадали, вот, держите пятьсот тысяч, — и он протягивает жертве купюру.
От протянутых денег отказаться трудно.
Если она отшатнется в испуге, замашет руками и вскрикнет: «Не нужны мне ваши деньги!», то игра с ней закончена, и она может считать, что спаслась.
Но она протягивает руку за купюрой. И в последний момент наперсточник спрашивает:
— А у вас-то деньги есть, женщина?
