Жорж Сименон - Свидетели
— Погодите, дайте припомнить.
Раздался смех, и Ломон взялся за молоток, но не успел поднять его, как смех замер.
— Вспомнил: в Лионе за проезд в товарняке.
— Следствием установлено, что в действительности вы проникли в товарный вагон не ради бесплатного проезда, а с целью похищения груза: у переезда вас ожидал сообщник с машиной.
— Мне же было всего девятнадцать.
Ломон сверился с делом и кивнул головой.
— Правильно. Действительную службу вы отбывали в Алжире?
— Да. Уволился капралом.
— Будьте добры отвечать только на мои вопросы.
— Хорошо, господин председательствующий.
— Когда вы познакомились с Мариеттой Лебра?
— Шесть лет назад в Монлюсоне.
— Что вы делали в Монлюсоне?
— Работал водителем грузовика у Мишлена.
— Она тоже работала на этом предприятии?
— Нет, официанткой в ресторане.
— Сколько ей было лет?
— Тогда?
Наморщив лоб, Ламбер вычислял.
— Восемнадцать.
— Она жила вместе с родителями?
— Родители у нее в Бретани, департамент Финистер.
— Значит она жила одна?
— По крайней мере, когда я с ней познакомился.
Ну, а до того успела пожить со многими.
Ломон случайно взглянул на г-жу Фриссар: она возвела глаза к небу, давая понять, что она обо всем этом думает. Г-жа Фриссар — смуглая брюнетка лет сорока пяти, ужасающе безвкусно накрашенная: рот у нее словно кровоточащая рана. Ее девичья фамилия Крюше; когда Фриссар познакомился с нею, она работала продавщицей в магазине на авеню Гамбетта.
— Вы не сразу женились на Мариетте Лебра?
— Нет, господин председательствующий.
— Тем не менее вы жили, как супруги?
— Мы спали вместе.
— Когда же вы на ней женились?
— Два года спустя.
— Почему вы решили вступить с нею в брак?
— Наверно, потому что она этого хотела.
— А вы?
— Я предпочел бы, чтоб она оставила меня в покое. Тогда я не оказался бы здесь.
По залу прошел шум, стал усиливаться, и Ломону пришлось стукнуть молотком.
— Я прикажу немедленно удалить из зала всех, кто будет нарушать порядок!
В зале восстановилась тишина, а подсудимый, довольно кивнув головой, повернулся к публике, всем видом давая понять, что старался ради нее.
Несколько секунд Ломон просматривал свои заметки. Ему это нужно было отнюдь не для ведения заседания — он прекрасно знал, какие вопросы задаст; если быть честным, он хотел дать присяжным возможность увидеть подсудимого во всей красе и оценить его поведение. Сейчас это казалось ему не менее важным, чем выяснить факты. Если Ламбер не изменит поведения, то всех восстановит против себя, и вины Ломона тут не окажется. Толстяк Деланн, наклонившись, уже пробормотал:
— Циник!
В сорок пять лет Деланн оставался холостяком; ходили упорные слухи, будто он гомосексуалист: действительно, женщин он чурался, предпочитая им общество молодых людей. Вид у него был неряшливый: под ногтями траур, одежда засаленная.
— Где и когда вы сочетались браком?
— В Гавре, не помню, в каком году. Можете сами подсчитать: это было четыре года назад, одиннадцатого июня.
Ламбера понесло: так актер, почувствовав, что зрители ловят каждое его слово, начинает переигрывать.
— Я решил переехать в Канаду, и мне сказали, что если мы не поженимся, я не смогу взять с собой Мариетту.
— Почему же вы не уехали в Канаду?
— Мне отказали в паспорте.
— Детей у вас не было?
— Живых — нет.
На скулах у Ламбера вздулись желваки.
— Вы хотите сказать, что ваша жена родила мертвого ребенка?
— Да.
— Вскрытие установило, что ваша жена была беременна. Вы об этом знали?
— Ну и что?
— Объясните, пожалуйста, суду вашу реакцию.
— За эти четыре года она была беременна раз десять.
— И каждый раз прибегала к прерыванию беременности?
— Она вытравляла плод.
— Сама?
— Да, сама.
— И никто ей не помогал?
— Был у нее хахаль, студент-медик, так он научил ее одной штуке.
— И вы не были против?
— Меня это не касалось.
— Как! Вам было безразлично?
— Скорее всего, я к этому не имел отношения: детишек ей стряпал не я.
Не дожидаясь шума в зале, Ломон взялся за молоток; это подействовало: по рядам пробежал только сдержанный вздох.
— Вы любили свою жену?
— А чего ради я оставался с ней?
— У вас никогда не было намерения расторгнуть брак?
— Никогда.
— У нее были любовники?
— Как собак нерезаных.
Вы их знали?
— Когда знал, когда нет. Сперва она таилась, потом перестала.
— И вы не были против?
Ламбер, не отвечая, презрительно посмотрел на Ломона, и тот пожалел, что не сформулировал вопрос по-другому. И все-таки эту черту в характере подсудимого нужно было обязательно выявить.
— Вы ревновали жену?
— Да.
— Вы признаете, что однажды, примерно год назад, после жестокого скандала между вами, врач вынужден был наложить вашей жене шов на лицо?
Довольная гримаса искривила губы Ламбера.
— Все точно.
— Последние два года вы работали на одном месте?
— У Юло и Сандрини. Они не могут пожаловаться на меня.
— Раз или два в неделю вы возвращались домой пьяным, иногда — до бесчувствия.
Ламбер молчал: ответ подразумевался сам собой; Ломон словно ощутил во рту вкус коньяка.
— К моменту смерти вашей жены у вас была любовница?
Опять молчание.
— Вы признаете это?
— Мне случалось иногда встречаться с девушками.
— Прошлой зимой вы встречались преимущественно с одной. Я имею в виду Элен Ардуэн.
— Мы с ней друзья!
— И никаких других отношений между вами не было?
— А как же! Обязательно были.
— Не случалось ли вам говорить ей, что вы намерены на ней жениться?
— Если я такое и говорил, это еще не значит, что я собирался это сделать.
— Ваша жена была в курсе ваших отношений с Элен Ардуэн?
— Да.
— Она не ревновала?
— При той жизни, которую она вела, ревность — последнее, на что она имела право.
— Тем не менее установлено, что седьмого января ваша жена, застав вас вместе с Элен Ардуэн в баре на улице Галантерейщиков, накинулась на вашу спутницу, вырвала у нее сумочку, выбросила на улицу и при этом кричала: «Если еще раз перейдешь мне дорогу, я тебе глаза выцарапаю!»
Ламбер невозмутимо молчал.
— Вы подтверждаете этот факт?
— Боюсь, Мариетта поступила так не из ревности, а потому что я собирался купить Элен манто.
Было уже двадцать минут первого. Даже при открытых дверях духота стояла невыносимая, однако Ломон не хотел объявлять перерыв и прерывать допрос. И сейчас он не хотел этого отнюдь не из-за присяжных, а из-за себя.
Следователь Каду был убежден в виновности Ламбера. Г-жа Фриссар слишком красноречиво воздевала к небу глаза, чтобы можно было сомневаться в ее мнении, а судья Деланн пробурчал: «Циник!» — и это звучало как окончательный приговор, не подлежащий обжалованию.
И только Люсьена Жирар, женщина в черном с улицы Кармелитов, продолжала улыбаться Ламберу, словно понимала его и они говорили на одном языке.
— Извольте рассказать господам присяжным со всеми подробностями, какие помните, о событиях, происшедших девятнадцатого марта этого года.
Ламбер нерешительно молчал, не зная с чего начать, и даже вопросительно посмотрел на председательствующего, словно просил совета. Но тут вскочил Жув и начал что-то нашептывать на ухо подсудимому.
— Это была суббота. Я работал в гараже до шести и вышел вместе с приятелем. Мы выпили в кафе стаканчика по три и говорили про Желино.
— Кто этот человек, которого вы называете Желино?
— Один из любовников Мариетты, ярмарочный торговец. Каждый раз, возвращаясь в город с карманами, набитыми деньгами, он уводит ее и напаивает.
— Продолжайте.
— Я хотел отыскать Желино и начистить ему морду, но Фред — это мой приятель — отговорил.
Ламбер замолк, словно окончив рассказ.
— Что было дальше?
— Я проводил приятеля до автобуса и зашел в бар.
— Вы были один?
— Да. Там были какие-то люди, но я их не знал.
— Помните, как называется этот бар?
— «Подкова», недалеко от военного госпиталя.
— Продолжайте.
— Я выпил несколько стаканчиков, не помню сколько, и пошел домой.
— Вы не пообедали?
— Нет, время было уже не обеденное.
— В каком вы были расположении духа?
Ламбер не понял вопроса.
— Что вы собирались сделать, придя домой?
— Устроить Мариетте скандал. Стоит мне подумать о Желино или о каком другом ее хахале…
— Что произошло дальше?
— Я зашел в бар.
— В какой?
— Не помню. Недалеко от дома.
В висках у Ломона стучало: пора было заканчивать допрос; по пути домой на обед, пожалуй, стоит зайти к доктору Шуару и попросить лекарство. Ломон чувствовал: температура у него повышенная, и машинально пощупал пульс. Пульс был учащенный.
