Юрий Иванов-Милюхин - Валютчики
Подсознательно отметил, что приближаюсь к «Кооператору Дона». Осталось перейти поперечную Лермонтовскую. В этот момент краем глаза схватил метрах в полтора надвигающуюся тушу. Протянул руки, как сделал на рынке, когда поймал алкаша, чтобы и здесь поддержать падающего на меня мужчину. И получил в лицо тычок сложенных вместе кулаков. Невесомо отлетел под стену «Почты», сумка вырвалась из пальцев, откатилась к бордюру. Хотел посмотреть на идиота, наткнулся на носок подошвы. Еще один удар пришелся чуть ниже виска. Выкинул ногу, решившись подсечь противника. Почувствовал, как навалился тот телом жрущего все подряд быка. Кулаки продолжали исправно работать. По спине, ребрам с ногами дубасили башмаки, окованные металлическими пластинами. Нападавших было не меньше двух. Лежа в луже, я вновь попробовал достать одного из отморозков ногой. Получилось. Выбросив кулак, напоролся на морду налегающего сверху. Это оказался мордоворот лет под двадцать пять со съехавшей в сторону щекой. Вдолбил еще раз. И едва не потерял сознание. Ботинок второго ударил по затылку. В глазах расплылось, тело обмякло. Я еще таращился выбраться из лужи, силясь уцепиться руками за что угодно. Но под танцами каблуков падал вновь и вновь. Наконец, ногами меня взялись переваливать за угол здания. В один из переворотов увидел, что второй нападавший под два метра ростом, в спортивной шапочке, в бутсах на толстой подошве. Снова мелькнула харя первого. Он сжимал в пальцах заточку, метясь в глаз:
— Где барсетка?
— Нету, — выдавил я сквозь зубы. — Работал на чужих деньгах.
— Барсетку, — придвинулся ближе хряк.
Я успел увернуться. Заточка пробила кожу, ударилась в кость под надбровной дугой. По бокам, по черепу застучали тяжелые башмаки. Изворачиваясь ужом, я силился нанести ответный удар. Не получалось. Длинное жало заточки кружилось перед глазами, попадая в лоб, брови, переносицу.
— Барсетку… барсетку… — приговаривал отморозок, стараясь проткнуть глазные яблоки. — Где барсетка…
— Нету…, - вертя головой едва не вкруговую, шипел я. — Нету, нету…
Несколько минут мы пытались достать друг друга. Я ненавидел насилие, оно вызывало чувство отвращения, от него тянуло рвать. Мразь, возомнившая себя вождем всех народов, ни на что не способная. Ярость добавляла сил. Но запас их был не как в молодости.
— Нашел, — словно сквозь вату послышался голос второго бандита. — Бросай старого козла. Исчезаем…
От туши перло вонью. Усрался, что ли, пока возился со мной. Или запах из пасти. Удары прекратились. Я взялся раздирать веки, чтобы попытаться запомнить отморозков. Знал со школьной скамьи, что даже прямые линии пересекаются. Пусть в бесконечном космосе, неважно. Шея не держала, вертелись мозги. Когда толщиной в лезвие образовались щелки и я увидел харю с перекошенной щекой, щеки оросила белая струя. Вымахавший зародыш опрыскивал из баллончика нервно — паралитическим составом. Кожа взялась огнем, дыхание переклинило. Вложив силу в кулак, он ударил в грудь. Когда я задохнулся от кашля, поднялся с меня с сиплыми всосами воздуха. Они отошли в сторону. Я зацепил из лужи воды, промазал один глаз. От жжения едва удержал вопль. Частица зрачка проморгалась. В руках у высокого была моя сумка с книгами. Скулы свело судорогой. Мразь, грязными лапами животного он будет листать страницы моего труда. Попробовал встать и рухнул в грязь. Успел увидеть, как по тротуару торопились прохожие. Париж пузырится от того, что законодатель моды, Рим велик развалинами, Детройт машиностроением, прекрасными автомобилями. Мы гордимся тем, что наш город носит звание Ростов — папа. В Одессе — маме обувают интеллигентнее. Потому и веса в столице, в других странах, поболее.
Сколько времени прошло с момента, как потерял сознание, не помню. Очнулся от стучащего по голове дождя. Попытался приподняться. Затем доковылял до угла здания с прилепившейся палаткой с горящей лампочкой внутри. Значит, девочки видели, но задницы не оторвали. Проспект был освещен, за спиной тряслась густая тьма. Хотел спросить проходящих где нахожусь, те шарахнулись. Но мир круглый. Кинул камень, через время получил его в спину. Заметив лужу, плеснул в корявое лицо водой. Снова захлебнулся от жжения, которым схватилась кожа. Глаза не промоешь. Наверное, такую особенность имеет баллончик с газом. Но двигаться надо. Высидел, золотые яйца забрали из-под мокрых штанов. Зачерпнув воды, взялся смывать с лица кровь. Все пылало: шея, щеки, лоб, кожа под волосами. И все равно глаза не видели, потому что веки опухли. Протянул руки вперед, пошел к стене здания, на которой засек телефонные автоматы. Повезло. Прохожий — мужчина набрал номер милиции.
— Как фамилия? — спросили на том конце.
Я ответил.
— Где находитесь?
— Возле «Кооператора Дона».
— Что случилось?
— Три тысячи долларов… Ограбили.
— Кто? Как выглядели грабители?
— Примерно так…
— Где они или куда побежали?
— Не заметил.
— Стойте на месте. К вам подъедут.
Через несколько минут подсуетился милицейский «бобик». Проскочив пару кварталов в поисках разбойников, ни с чем мы вернулись. К Татьяне я приехал поздно ночью, перебинтованный, словно вернулся с передовых позиций. Под взглядом тещи прошел в спальню. Утром, когда любовница ушла, поднялась температура. Только на третий день протащился на кухню, поставил чайник на конфорку. Затем оделся, забрал газеты с объявлениями:
— Уходишь? — выросла за спиной теща.
— Надо искать жилье. Не все же время болтаться у вас.
— Оставил бы ключ. Зачем он тебе.
Любовница дала запасной, чтобы не торчал в ожидании домашних. Сын убегал и прибегал, теща гуляла в парке, или засиживалась в гостях. Наказала матери здорово не наседать.
— Почему я должен оставлять ключ вам?
— Зачем он тебе? — теща окинула злыми глазами. — Я дома, Таня приезжает рано.
— Вы решили выгнать меня? — оторопел я. — Таня сама предложила переждать, пока не подыщу размен.
— Ну…с Таней и разговаривай. А ключ отдай, потеряешь.
— Отдам тому, у кого взял, — не глядя, процедил я.
Вечером рассказал Татьяне о стычке.
— Что вы друг на друга валите. Мать звонила старшей сестре, чтобы та забрала ее к себе, — рассердилась любовница. — Она старая, постоянно дома. Страшного ничего не вижу.
— Мне уходить? — спросил я. — Тарелку борща она не подает, хлеб отодвигает в сторону. Прийти смогу лишь тогда, когда кто-то дома.
— А ты что, много приносишь? — уставилась любовница.
— Нет, но усердствовал, — опешил я от неожиданного поворота.
— Одну курицу?
Я вознамерился было напомнить про море, золотые перстеньки с серебряными ложками. Про платья, колготки. Подключенную стиральную машину, починенную сантехнику… Да пошло оно. Опустила до своего уровня.
— Можно воспользоваться телефоном?
— Надумал пожаловаться на тяжелую жизнь? — усмехнулась Татьяна.
— Желаю спросить, кто из друзей примет.
— Кому ты нужен. Обосрался кругом, а строит крутого.
— Я поверил тебе.
— Звони. И волен уходить на четыре стороны.
Все оставил бабам. Обувал, одевал, кормил. Пахал, возил. И бил. За то, что тащил воз один. Сам кобелем обнюхивал всех подряд, им взгляда не прощал. Может, потому и обнюхивал, что, как тот горец, имел право. Теперь, вроде, не за что зацепиться, да на полную катушку. Полистал страницы записной книжки. Дочь отмел. Пустит, но стерпеть ее равнодушия не мог. К сыну некуда. К Даньке сам не пойду. Сосед ответил, чтобы приезжал. Товарищ тоже. Кум сначала спросил совета у своих, потом просветил, никто из родных не против. Татьяна молча внимала переговорам. Оставалось собрать вещи и сматывать удочки из негостеприимной квартиры, в которой у каждого помеченный кошачьей мочой свой угол. Один зал общий, но и он описанный всеми. Мать Татьяны и сын родились в год Кота. Куда мне, откровенному лосю. Да любовница Змея.
— Договорился? — дожевывая печенье, спросила пассия.
— Начну укладываться, — задавливая обиду на женщину, одновременно испытывая чувство благодарности к знакомым с друзьями, встал я из-за стола. — Пусть вещи полежат в гараже. Я заплачу. Спасибо за все.
— Пожалуйста. Но ты никуда не пойдешь, — поднялась и Татьяна.
— Почему?
— Я не пущу…
На рынке Сникерс встретил усмешками. Издевался весь наш угол.
— Опять на бандитскую пулю нарвался. Она мимо летела, а он схватил.
— Нормальный бы уклонился, писателю до всего дело.
Может, ребята были правы. Не рванул бы пешком на пять тыщ как на пятьсот в дождливую погоду, глядишь, пронесло бы. Или надыбали кого бомбануть вместо меня. Папен кривился, но осторожничал. Приблизился белобрысый начальник уголовного розыска. Подал руку, поцокал языком.
— Прими мои сочувствия, — поправляя фуражку на лобастой голове, поморгал он светло — голубыми глазами. — Начинай работать по новой, приходи с утра. Вряд ли удастся вернуть хоть что-то.
