Татьяна Степанова - Венчание со страхом
— Я? Кому это?
— Ну, конечно, не мне, — предводитель байкеров осклабился. — Мне ты пообещал уже однажды, но от словечка своего, как я понимаю…
— А еще кому? — быстро перебил его Жуков.
— Ну хотя бы девчонке своей, той, у которой ребенка зарезали. Ты ведь не знаешь, кто это сделал, правда?
— Что ты от меня хочешь?
— Поговорить. Только и всего.
— Ну? О чем? Что я должен обещать?
— Во-первых, не лгать, — тихо попросил Акела и вдруг с силой ударил Ромку под дых…
— Это было ужасно! Так вдруг и так страшно ударить, — рассказывала Кораблина. — Ромка согнулся крючком, я бросилась от окна к двери, но, этот главный заметил меня и припер дверь рукой. Я стучала, но ничего не могла поделать. И снова вернулась к окну…
— Ты… ты чего? — Жуков кое-как распрямился, жадно глотал воздух. — Ты сбесился, что ли, вконец?!
— Сбесился не я, а Крюгер.. Крюгер, у которого ты, зараза такая…
— Да ты что? Я — с ним?! Нет! Я полгода как… — Жуков не закончил фразы — сильный толчок в грудь едва не сбросил его с крыльца.
— Я тебе говорил, чего я не переношу? Говорил — нет? Я тебе дал заработать на мотоцикл, дал — нет? Я тебе что потом сказал, а? Не помнишь? А ты что ответил? Все, мол, куплю железо и больше ни одной ходки, а сам… — Акела сгреб его за куртку, рывком притянул ; к себе и начал бить головой об стену.
— Нацист, нацист, — плакала Кораблина. — Как он с ним… А эти — его свита, сидели, смотрели и только фарами в такт ударов мигали. Стая… А он его так безбожно бил. У Ромки все лицо было в крови!
— Да я вот полгода уж как ничего у него не брал! Ты белены объелся, что ли? — визжал Жуков, пытаясь защищаться, но тщетно — руки его были зажаты словно в тисках. — Я ни «косячка» у него больше не брал! Ты чего? Ты же сам говорил: наш закон… Я что, закона не знаю?!
— Я тебе говорил, когда ты к нам пришел: закон — мое слово? Говорил? То, что ты сам нажрешься или нанюхаешься этой дури, — мне все равно: лопай, подыхай, но не у меня на глазах, понял? Не в моей стае! Я ненави— жу это! И никогда… не позволю тебе… Мое слово вот так… Ты сказал: «Вот соберу только на мотор и завяжу». Ты говорил это мне? Ты обещал?
— Но я же все… как ты сказал… с тех самых пор, — скулил Жуков, размазывая по лицу слезы, кровь, пыль, ползая по крыльцу и все стараясь увернуться от ног, обутых в сапоги-чоперы[5], этих точно железных ног Акелы, нещадно пинающих его в грудь, в живот, под ребра, — я сделал, как ты велел! Я с ним не имел больше дел! Никогда! Никаких! Полгода уж как…
— Лжешь! — новый удар угодил ему в грудь. — Его видели у твоего дома. В тот день, утром видели…
— И тогда, — рассказывала Кораблина, — я… я ничего, я просто слушала, даже к двери не побежала, хотя могла уже ее открыть, в ноги что-то вступило. А Ромка, он завизжал как резаный, я никогда не слыхала такого визга, словно и не парень это голосил…
— Не бей меня!! Ну пожалуйста, Акела! Я не знаю ничего! Я не видел Крюгера! Я был здесь, здесь, здесь!
Акела отпихнул его к двери.
— Ты ведь знаешь, что мне на дела Крюгера до сей поры плевать было? — спросил он почти мягко.
— Да, да, знаю… ты говорил… Это нас не касается… Он дембелю «травку» гонит — это не наше дело… Стая не должна вмешиваться… Такой закон…
— А ты знаешь, почему я выгнал из стаи Хана?
— Ребята что-то болтали… Я не придал значения…
— Знаешь, что Крюгер заставлял его делать?
— Нет… да, знаю.
— И он делал это. За деньги. Крюгер платил ему так же, как и тебе.
— Нет! Слышишь ты — нет!! Никогда! Этого не было! Ну как ты можешь меня сравнивать с… Я не видел его, как тебе еще объяснить?! Ну как?! — Жуков почти рыдал в голос.
— Он был около твоего дома. Его видели. В то самое утро, — Акела наклонился над поверженным парнем. Его лицо заслонило от Жукова луну, плывущую по вечернему небу. — Ребята это выяснили железно. Вот они, спроси их сам. К кому же он приезжал тогда, а?
— Ну я не знаю. Они ошиблись… этого не может быть… Я был у Светки, с ней был, ну спроси ее сам, спроси, пожалуйста!
— Падаль ты, вот что, — Акела пнул его напоследок. — Шакал. Девку еще подставляешь, падаль. Чтоб ноги твоей больше у нас не было! А Крюгеру, этой грязной… передай своему: мы с ним еще встретимся. Мне ножа для него не потребуется. Я ему печень вырву и съесть заставлю. Так и передай. После смерти Зеленого нам вдвоем в этом городишке тесно стало…
— И вот после всего этого ужаса они уехали, — продолжала Кораблина. — Я втащила Ромку в комнату, он был весь избитый, грязный. Я… ну, я тоже кое-что поняла уже тогда. Поэтому я стала спрашивать. Он сначала не хотел говорить, потом признался мне: есть один человек — Крюгер, он работает в какой-то фирме, но это все ерунда, фикция. На самом деле он бабай — он так и сказал, сбывает наркотики. Ему откуда-то привозят партию, он в Москве забирает товар, но сам ни грамма не продает. На это у него какие-то рабы имеются. Ромка, оказывается, два года у него в таких «рабах» ходил, продавал марихуану, потом героин. Он мне объяснил: деньги на мотоцикл копил. Тогда как раз эта стая только начиналась, все городские туда повалили, и он туда же. Этот Акела ему разрешил накопить, а потом сказал: все, увижу с Крюгером — по стенке размажу. Там и другие ребята так же подторговывали, хотели подзаработать. Ромка поклялся мне, что с этим Крюгером давно уже порвал, а я, ему сказала: «Они же говорят, что его видели у твоего дома». А он мне: «Я же был здесь!», а я: «Но не утром же!» А он… ударил меня по щеке, заорал: «Дура! И ты туда же!. Один мордует ни за что, другая сомневается! А я вас всех», — тут он начал ругаться. А потом кричит: «А пошли вы все от меня, я сам все узнаю, сам разберусь, и никого мне не надо!» — хлопнул дверью и убежал. Мальчишка, дурак несчастный… А я… я ревела как корова. Мне было страшно очень…
Катя слушала эти причитания очень внимательно, а в мозгу ее вертелось навязчивое: «Крюгер — где я слышала эту идиотскую кличку? Где, кроме фильма?»
— Всю ночь я не спала, а сегодня утром снова чего-то испугалась, — продолжала Светлана. — Побежала к Жукову домой, меня его бабушка немного знает. Она сказала, что он ночь не ночевал, вернулся под утро. Разбудил младшего Кешку, и они чего-то кричали друг на друга. Потом Ромка уехал куда-то.
— А Кешка?
— И Кешка куда-то пропал. Я его не застала. Бабка сказала — убежал, даже не позавтракал. Я его поискала во дворе — нету. Даже на Канатчики съездила — на автобусе, потом пешком. Там тоже никого: пляж, пристань — пустые. Мне так тревожно стало. Хотела к следователю пойти, потом вспомнила про наркотики: ведь его же, Ромку, посадят. Он мне деньги давал, говорил — вот заработал и еще заработаю, лгал так же, как Сережка-муж, тот тоже, а сам… Мужа посадили и этого посадят, и останусь я снова, — Кораблина плакала уже навзрыд. — Акела, он ведь про нож говорил. Он такой жуткий.
Катя кусала губы, соображала.
— Он не в этом смысле, Света. Совсем не в этом, напротив. Хотя… А ты знала, что мальчишки Стасика Зеленым звали?
— Нет, не знала.
— А про Крюгера Жуков ничего больше не говорил? Может, имя называл или где его найти можно?
— Нет. Сказал только, что тот в фирме работает. И что это — вранье. Я не верила, плакала, кричала на него, а он меня ударил.
— Ты про это забудь. Это он от отчаяния, что ему не верят. Его и самого отодрали как Сидорову козу. Этот Акела… — Катя внезапно вспомнила, как она и предводитель байкеров стояли у реки и он показывал ей на луну. И сердце отчего-то защемило. — А почему ты решила, что он похож на нациста!
— Я его в окно видела, когда он Ромку истязал. У него такое лицо было… бледное, бесстрастное и… ну, он вроде удовольствие получал от своей силы, от своей власти… Такими в кино только нацистов показывают где-нибудь в Дахау. Как машина, как робот — красивый, холодный и бешеный как… как волк!
— Красивый?
— Д-да… Отвратительный он! — крикнула Кораблина. — Ненавижу его, их всех ненавижу! Из-за него Сережка мой сел — тоже на мотоциклах его помешался вконец, в эту стаю проклятую рвался все. Он… он как дьявол в нашем городе, как искуситель, от него все зло!
— Зло не от него, Света, — задумчиво молвила Катя. — Зло от какого-то Крюгера, которого мы не знаем.
«Господи, ну где я уже слышала про него? От кого?»
— А этот байкер с этим злом бороться пытается. Только по-варварски, бесчеловечно, жестоко. Но пытается…
А впрочем, мужики, они всегда дерутся. У них такой метод — и за правое дело, и за неправое — все равно в морду. Странно это и для меня непонятно. Д-да… А ты вот что. Ты не волнуйся. Езжай-ка домой, успокойся. Я сейчас тут кое с кем посоветуюсь. Да не трясись ты, как овца! Ничего твоему Ромке за эти «косячки» не будет, не до них сейчас. Ты, главное, не плачь, все образуется. Я завтра к тебе загляну, в Каменск приеду. А ты, если вдруг Жуков объявится, скажи ему, что мне надо с ним поговорить. Это в его же интересах. Пусть дождется меня.
