Татьяна Степанова - Родео для прекрасных дам
Батон понял, о чем речь. Прижал уши. Сделал вид, что ничего не происходит, когда вошла с вазочкой, полной кизилового варенья, Зинаида Александровна.
— Ты посмотри только, — сказала Светлана Петровна.
— Да я видела уже, — безучастно ответила Зинаида Александровна. — Это не кот, а бандит.
Она села на диван, взяла в руки куклу-рыцаря. Лицо его под забралом не пострадало от когтей, а вот на панцире остались глубокие царапины. Личико дамы было все изодрано, от нежной вуали остались клочья, досталось и атласному платью.
— Да все равно уж теперь. Пусть, — сказала Зинаида Александровна.
— А я их полюбила, — Светлана Петровна дотронулась до маленького рыцарского меча. — Не расстаешься с ним, мой любезный мальчик. Ты все такой же, как прежде, — верный, стойкий, преданный. Зина, а где у тебя та книжка, по которой ты нам тогда читала?
Зинаида Александровна нагнулась и достала с нижней полки журнального столика книгу. Светлана Петровна начала ее листать.
— Вот смотри, как тут хорошо написано — немножко коряво, но это такой перевод, наверное. — Она вздохнула и прочла негромко, нараспев: — «Эта дама прекраснее всех, говорю я без лести. Поступает она по закону изысканной чести. Навсегда ее сердце закрыто для злобы и мести. Хоть гремит ее слава, судьбе ее в том нету прока. Ибо выбор, как прежде, зависит от рока». Это романс?
— Это сирвента.
— Я Наташе потом прочту, — Светлана Петровна слабо улыбнулась. — Эта дама прекраснее всех…
Она вздрогнула, потому что кукла-рыцарь, покалеченная, исцарапанная, внезапно вдруг ожила. Направляемая руками Зинаиды Александровны, она выпрямилась в полный свой рост, протянула руку и дотронулась до руки Светланы Петровны. Потом рыцарь поднял забрало, явив свой большеглазый, похожий на женский, кукольный лик.
— Рыцарь Гильом де Сент-Лейдьер служил сестре дофина Овернского, которая была немолода и успела уже потерять мужа в крестовом походе, — услышала Светлана Петровна. — Но не было у нее слуги и защитника преданней, чем рыцарь Гильом. Когда дама нуждалась в совете и помощи, он приходил и говорил ей только три слова: «Я весь ваш».
Светлана Петровна отвернулась, тихо всхлипнула. Слезы приходили к ней в последние недели легко. Проливались из глаз и тут же высыхали.
— Да, да, вот так, вот так, только так теперь, — шепнула она. — Так и будет. Это правильно. Бедные мы, бедные… Кто нам еще послужит, кроме нас самих? — Она быстро притянула Зинаиду Александровну к себе и поцеловала ее в лоб.
Кот Батон, наблюдавший всю эту сцену, услышал, как за дверью в спальне зазвонил телефон.
— Ой, я трубку там забыла, — спохватилась Зинаида Александровна. — Кто это? Нателла только ведь…
За дверью в спальне раздался голос Нателлы Георгиевны — она тихо говорила с кем-то по телефону.
* * *Если посидеть два с половиной часа на мокрой траве, то любопытство — самая сильная ваша врожденная страсть — начнет тускнеть, тускнеть и в конце концов обернется слабеньким таким, сереньким чувством, которому уже нет приличного названия.
Катя попыталась вытянуть затекшие ноги. Марьяна сидела рядом на сгнившем бревнышке, созерцала темное ночное небо.
— Сколько звезд высыпало, — сказала она со вздохом.
В наушниках вялая тишина изредка перемежалась грохотом и лязгом металла по металлу. Половецкие пляски давно уже угасли. Угасла и ария короля Филиппа, и рондо Мефистофеля, и еще какие-то басовые арии на итальянском языке. Там, в доме Долидзе, в этот майский вечер оперные партии звучали в унисон с металлическим скрежетом.
— Он же фактически кузнец, — подвела итог всей этой адской долбежке вконец изнемогшая от ожидания Катя. — У него там кузня, молот и наковальня в мастерской, вот он и наяривает. Марьян, долго мы еще будем тут сидеть?
— Начало двенадцатого. Уже? Меня дико в сон клонит. У тебя, кажется, конфеты были, леденцы, а? Давай еще немного подождем. Все-таки кому он звонил?
— Даже если он и звонил кому-то, это никак не связано с этим нашим бдением тут. Сырость какая — бррр. Отчего сырость-то? — капризничала Катя. — Днем ведь так жарко было.
— С прошлого дождя не просохло, тут низкое место. Ш-ш-ш! — Марьяна погрозила пальцем. — Слышишь — машина?
Она поднялась с бревна. Вдали по дороге мимо дома Долидзе промелькнули желтые фары. И пропали.
— Ждем еще полчаса, и все, — Марьяна повернуласьк Кате. — Видимо, пустая это у нас затея. Ничего не выходит.
Катя от скуки стала считать звезды на небе. Тут же сбилась. Упорно начала искать над головой ковш Большой Медведицы — и не нашла. Они никогда его не находила среди этого сияющего небесного бисера, пока ей кто-нибудь не указывал — да как же это, вот звезда, вот, вот.
— Марьяна.
— Что? — Марьяна отняла от уха наушник.
— Ничего, просто голос твой услышать захотелось. Темно как. Какой красный огонь там, в окне горит, как пламя, — Катя привстала. — Нет, ничего. Ничего и никого.
— Все-таки кому-то он звонил сразу после нашего ухода, — Марьяна поежилась. — Холодно. Надо было хоть куртки с собой взять.
— А мне, наверное, Вадька телефон обрывает, разоряется, — вздохнула Катя. — К разборкам надо готовиться. Самого черти где-то по горам носят, а у меня прямо с пристрастием допытываться будет — где была вечером, с кем.
— Пошли его подальше.
— Нельзя. Муж.
— Лучше ты первая пошли его, — хмыкнула Марьяна. — А то дождешься, что он тебя пошлет.
— Нет, такого не будет никогда.
— Тебя мой пример ничему, значит, не научил? А примеры этих наших теток — Светланы Петровны, Зинаиды и Нателлы?
— Их примеры меня кое-чему научили. Но я еще толком в этом не разобралась, — Катя вздохнула, нахмурилась. — Вообще-то нам с тобой, Марьяна, пора поговорить о них серьезно. Я вот что обо всем этом думаю…
— Ш-ш-ш! — снова шикнула на нее Марьяна. — Тихо, машина!
На этот раз приближающаяся по шоссе машина явно замедляла ход. Катя поднялась. В темноте вдали светились только окна дома на первом этаже. Но вот к этому свету прибавился еще свет — со стороны дороги. Показалась машина, притормозила и плавно повернула с шоссе к дому. Мелькнул желтый с шашечками бок: такси.
— К нему кто-то приехал, — шепнула Катя. — Так поздно?
Она вся обратилась в слух. Но в наушниках был лишь привычный треск. Такси медлило уезжать — видимо, с шофером расплачивались. Затем снова ярко вспыхнули фары, и такси, развернувшись, снова вырулило на шоссе.
— Я ни черта не вижу. Кого он там высадил? — тревожно спросила Марьяна.
Более зоркая Катя увидела поднимающуюся по ступенькам крыльца темную фигуру.
Звякнул звонок. Катя от неожиданности едва не уронила наушник — впечатление было такое, что звонили в дверь в двух шагах от нее, а было это там, в доме.
Что-то грохнуло — точно на пол уронили увесистую чугунную болванку, затем послышался хрипловатый бас Долидзе: «Иду, там открыто. Открыто там!»
Послышались тяжелые шаги. Скрипнула дверь, ей вторили уже другие шаги — быстрые, торопливые.
— Что случилось, Варлам? — в наушниках раздался женский голос. — Что стряслось? Мне пришлось ловить такси, мчаться сюда на ночь глядя…
— Мне срочно надо было видеть тебя, — голос Долидзе был глух и не совсем тверд. Видимо, его обладатель за работой в мастерской уже успел изрядно накачаться.
— Что с тобой? Да ты пьян! Ну, снова-здорово! Опять, значит, развязал? Не удержался? А кто мне слово давал — честное слово не пить? Варлаша, дорогой, тызнаешь, что за такие шутки бывает, а? Ты что, маленький? Не понимаешь? В такой день — я с ног валюсь, похороны, весь этот ужас… А ты выкидываешь такие вот фортели пьяные? Звонишь, требуешь, чтобы я немедленно ехала…
— Я должен был тебя видеть. Сейчас. Это важно. Очень важно. Пока я еще за себя отвечаю и могу… могу помочь, поспособствовать. — Язык Долидзе заплетался.
— Чему поспособствовать? — женский голос звучал раздраженно и вместе с тем в нем теплилась жалость к пьянице. — Что ты плетешь?
— Пока я еще в руках у самого себя, пока вразнос совсем не пошел, я должен тебе сказать…
— Что? Что сказать-то?
— Верни мне пистолет, который я сделал для тебя.
Сейчас верни. Здесь.
Катя дернула Марьяну за руку — вид у той был, как у пораженного молнией в лесу дерева.
— Бежим!
— Куда?
— Бежим скорее! Он дверей не запирает. Никогда не запирает, понимаешь?
Они стремглав кинулись к шоссе, забыв про оставленные на обочине «Жигули». В наушниках потрескивала мертвая тишина.
Потом послышались шаги. И чей-то голос — женский, знакомый и Марьяне, и Кате, умоляюще воскликнул:
— Варлам! Ты что? Ты это о чем?
Путь до цели бывает коротким и длинным. Короткий в самые ответственные моменты становится вдруг длиннее. Длинный превращается вообще в нечто бесконечное, непреодолимое.
Катя задыхалась от бега. Что же это такое? Дом — вон он ведь, окна светятся, а добраться до него даже бегом — это сколько же времени надо! Марьяна слегка отстала.
