Ярослав Зуев - Месть. Все включено
– Эдик прав, чуваки, – поддержал Планшетов. – Что он, крайний, в самом деле? Что он, нанялся?
Дорога, преодолев возвышенность, скользнула в низину, затянутую рваными хлопьями тумана. Видимость сразу ухудшилась. Волына, глядя на заболоченную низменность, вжал голову в плечи, на мгновение подумав, что они возвращаются в Пустошь.
– Мрак, – обронил Вовчик. – По-любому.
– Ты о чем, чувак? – не понял Планшетов.
– О деревне этой гребаной. О Пустоши Иркиной. Где жаба живет.
– Какая жаба, мудак?! – взорвался Протасов. – Коню ясно, что там орудует маньяк! Просто эти менты, чучела, пальцем сделанные, не смогли его за жопу взять. Вот и все! Вот и вся пурга. Такая вот балалайка получилась. Поэтому, блин, на нас с тобой эту балалайку решили повесить! Плуг ты недоделанный!
– Жабу за здорово живешь не возьмешь! – возразил Вовчик, принимая вид профессора, беседующего со студентами первокурсниками. По-любому.
– Вовка, смени мозги, – посоветовал Протасов. – Маньячила в Пустоши людей гробит. Может, кто из соседей. Может, и сама Ирка. Или этот ее папаня конченный, про которого неясно, сдох он, в натуре, или нет.
– Жаба, – упрямо повторил Волына. – И, зема, вот тебе крест, что никогда они ее не возьмут. Никто. По-любому. Помнишь, я тебе рассказывал, как она мне ночью приснилась?
– Да мало ли, блин, что кому снится, в натуре?! – фыркнул Протасов. – Мне, к примеру, девки голые снятся! Что с того?
– Э, нет, – покрутил головой Вовчик. – Если жаба приснилась, значит, она пришла. По-любому.
– М-можно подробнее? – попросил Эдик. – Ты ка-какое-то паранормальное явление подразумеваешь, да?
– Жаба, она, блин, и в Африке жаба, – сказал Волына. – Она всегда там была, видать. Просто, проголодалась, и вылезла. По-любому.
– Идиот! – фыркнул Протасов, и покрутил у виска.
– Вовчик, ты о чем? – к разговору подключился Планшетов.
– Бахнуть бы… – мечтательно протянул Волына.
– Облезешь, – сказал Протасов. Вовка обиженно засопел.
– Хватит выламываться, чувак, – сказал Планшетов. – Если ты в курсе дела, что за гнида в селе на нас напала, так давай, выкладывай.
– А то вы-высадим, – пригрозил Эдик. Смерив Армейца уничижительным взглядом, Вовчик кивнул головой. Выдержал многозначительную паузу, и только потом начал.
– Мне эту историю бабка рассказала, – проговорил Вовчик, вооружаясь сигаретой. – Давно. Я в ту пору пешком под стол ходил. – Он вздохнул.
– Не томи, блин, – предупредил Протасов. – Ты, е-мое, и сейчас, бывает, под стол ходишь. Только раком, когда нажрешься.
– Он ходит в штаны, – сказал Планшетов.
Она, – продолжал Вовчик, игнорируя это последнее, обидное замечание, после революции под Каховкой[65] жила.
– Жаба? – уточнил Протасов, изображая на лице непрошибаемый скептицизм.
– Бабка моя, зема. Так вот. Время то было смутное, по-любому. Человек человеку волк. Как революция началась, так селяне барина кончили, с семьей. Прямо в усадьбе всех и порешили, кроме молодого графа. Тот, один, ушел… – Вовчик зажег спичку, раскурил сигарету. Видимо, она оказалась сырой, и он не сразу окутался клубами сизого, едкого дыма.
– Куда ушел? – спросил Планшетов.
– А шиш его знает. Ловкая сволочь.
При этих словах Армеец, отвлекшись от дороги, посмотрел на Вовчика, представил себя барином, а Волыну, соответственно, революционным крестьянином, и содрогнулся.
– Потом гражданская война началась, – продолжал Волына. – Немцы пришли. А с ними молодой граф воротился. Ну, давай, значит, разбираться. Кого из селян просто шомполами высекли, а кого, и к стенке поставили. А как же? И в балку, за селом. Хворостом прикрыли, землей присыпали, и порядок. Чего с трупами возиться? Как говорится, вороны один хрен склюют. – Вовчик выдержал многозначительную паузу.
– Ну, и? – поторопил Протасов. – Дальше давай.
Потом Махно[66] немцев из села выбил, а кого живьем взяли, опять, значит, в расход. За батькой «белые» прикачали, генерала Деникина офицеры. И опять, двадцать пять, за шомпола, к стенке, и в балку. За «белыми» «красные» приперлись. С ГубЧеКой. Те вообще, по-любому, долго не разговаривали, а шлепали и тех, и этих. Для ровного счета. В общем, к двадцатому году, пацаны, вся балка была мертвяками завалена. Как скотомогильник буренками после ящура. До краев вышло, а то и выше.
– После революции немного легче стало крестьянам, – продолжил Вовчик. – Так мне бабка говорила. Не сразу, конечно, а после того, как голод закончился. В голод тоже много народу вымерло. Красные со своей продразверсткой постарались. Тиф, опять же, помог. Да что там, бывало разное. Случалось, и друг друга хавали, не без этого.
– Людоеды? – уточнил Планшетов с некоторым оттенком благоговения.
– А ты думал, свингеры, зема? Друг друга трахают, когда жрачки от пуза. А когда животы к спине прилипают, то жрут. По-любому. Хавать захочешь, так и человечина вырезкой покажется.
– Это ясно, – сказал Протасов, после чего в салоне повисла тишина, нарушаемая лишь монотонным и приглушенным ревом мотора. Вероятно, каждый про себя представлял степень голода, способную довести до каннибализма. Планшетов отчего-то решил, что если бы ему довелось употреблять в пищу человечину, он предпочел бы питаться девушками, сочными, румяными и красивыми. Сначала он хотел поделиться этими соображениями с приятелями, но, потом передумал.
Так вот, – Волына швырнул окурок в окно, – жить стало легче и веселее, но ненадолго. Не успели в селухе кое-как оклематься, после гражданской и продразверстки, как давай младенцы пропадать. И дети малые. Один пропал, второй, третий. Люди роптать начали. Страшно, бабка говорила, до жути было. Как стемнеет, все по хатам сидят, на двор и носа не кажут. Председатель поселкового комитета уполномоченного ГПУ[67] из района вызвал. Чтобы разобраться. Понятное дело, что поначалу они на своих, местных кулаков грешили. Мол, не любят те советскую власть, вот и злодействуют, для того, чтобы народ против большевиков озлобить. Мол, при царе ничего такого не было. Пока батюшку не грохнули.
– А батюшку, значит, укокошили? – спросил Протасов.
– А ты как думал? – в голосе Вовчика прозвучала гордость. Первым делом замочили. Сварили в котле. Живьем.
– Красные, зема?
– А шут их разберет, кто? – Волына пожал плечами. – Может, красные, а может, зеленые. Церковь разграбили, внутри все обгадили. Кругом-бегом.
– Давай дальше, Вовка.
– Правда, был один парнишка, лет пяти. Мамка его дома оставила, а только вышла за околицу, он как завопит. Баба, значит, обратно, забегает в хату, а пацан на печь забился. Белый весь, кондрашка колотит, и вопит: Жаба, жаба!!! Так и вопил, без умолку, пока дар речи не потерял.
– Не кисло, – присвистнул Планшетов.
– Короче, как вы понимаете, ну кто сопливому пацану поверит? Тем более, глухонемому. Тем паче, что кулаки кругом, классовые враги, и все такое. Какая при таких пирогах жаба? Только контрреволюции.
– Гидра, – поправил Армеец. Вовка пропустил это замечание мимо ушей.
– Пошли, значит, председатель комитета с уполномоченным к самому зажиточному на деревне мужику. Чтобы поговорить по душам. А может, и в город увезти, в ЧК.
– Поговорили? – уточнил Планшетов.
– Еще как, браток. По-любому. Вышло, правда, не ахти как гладко. Только собрались они того мужика в район везти, его сыны набежали. Кто за топор, кто за обрез. Уполномоченного на месте кончили, председатель, правда, смылся.
– Молодец председатель, – похвалил Планшетов. – Видать, хорошо бегал.
– Видать, – кивнул Волына. – За ночь до райцентра добежал. Утром оттудова взвод ЧОН выслали. И трех чекистов…
– ЧОН, это что за звери? – спросил Протасов.
– Части особого назначения, – пояснил Волына.
– Вроде внутренних войск?
– Пожалуй, что наподобие ОМОНа, браток, – немного подумав, ответил Волына. – Те особого назначения и эти, значит, тоже, особого.
– Каратели, ко-короче, – резюмировал Эдик.
– Все они особые, – скривился Юрик, не переносивший сотрудников всевозможных силовых структур на дух. – Или особые, или специальные. Жить без блатных словечек не могут.
Волына вернулся к повествованию:
– Приехали, значит, ЧОНовцы с чекистами на трех подводах. Обложили дом того кулака, который уполномоченного пришил. Тот тоже не оплошал. У него в тайнике пулемет «Максима» стоял. С Гражданской. В общем, встретили ЧОН, как положено. Дали прикурить по первое число.
– Жалко, сейчас их так не встречают, – сказал Планшетов, сжимая кулаки.
– Слушайте дальше, – продолжал Вовчик. – Короче, началась между ними стрельба. В конце концов, патроны у кулака и его сыновей закончились, и ЧОНовцы их посекли. Но и своих в город целую подводу увезли. После этого чекисты пару зажиточных семей в оборот взяли, все им не терпелось на контрреволюционный заговор наскрести.
