Борис Пугачев - Дуэль с собой
Приход в токийскую гавань прошел без приключений. Качка закончилась. Все с облегчением высыпали на палубы и наблюдали японскую морскую жизнь, изучали портовые постройки, рассматривали корабли на рейде и всматривались в туманные очертания Токио.
Таможенные и пограничные процедуры оказались чрезвычайно простыми и заняли считанные минуты. Радостное настроение омрачило лишь то, что Родик практически лишился заветного вкладыша. Паспорт с вкладышем лежал у Оксы в сумочке, и то ли от качки, то ли по другой причине находящиеся там же духи пролились и испортили паспорт. Родик наорал на Оксу, но, увидев, что японских чиновников состояние паспорта не смутило, успокоился и вышел на японскую землю с чувством победителя, обманувшего судьбу.
Первое, что встретилось ему на пути, — огромный портовый магазин. Изобилие товаров поражало. Доллары брали. Родик устремился в продовольственный отдел, набрал баночного пива — предел мечтаний советского мужчины, а к нему уже почищенную и расфасованную в прозрачные пакетики рыбу, похожую на воблу. Позвал всех, кого увидел. Они сели на лавочку, открыли пиво, выпили, взяли рыбу и расстроились — она оказалась не соленой, как хотелось и должно было быть, а сладкой, засахаренной. Этот несущественный конфуз на самом деле стал первым штрихом в картине жизни Японии — страны, где все в сравнении с его родиной наоборот.
Капитан сдержал свое слово, и несколько дней Родика и его компанию подвергали всем туристическим испытаниям — от обзорной экскурсии по Токио с посещением телевизионной башни до представления в театре Кабуки и развлечений в знаменитом Диснейленде, вызвавшем, с одной стороны, восхищение, а с другой — угрызения совести по поводу отсутствия детей. Потом их наконец предоставили самим себе. Султон с женой посвятили себя хождению по магазинам, а Родик, добыв карту Токио, разбил город на квадраты так, чтобы каждый день обходить один из районов. Так удалось без надоевших за время плавания попутчиков осмотреть весь город, побывав в самых его потаенных закоулках.
Токио производил потрясающее впечатление. Причем исторические и культурные памятники задевали за живое меньше всего. Поражало совсем другое — народ, отношение людей друг к другу, к своему городу, к самим себе, к своей культуре.
Каждое утро, выходя из порта, Родик и Окса пересекали строящуюся набережную. Стройкой, как ее понимал советский человек, назвать это было невозможно. Огромные земляные и монтажные работы велись без помех для жизни города, без надоевших заборов, без пыли и грязных луж. Родика поразило, что когда строители посадили траву и цветы, то мостовую, слегка запачканную колесами тачек, вымыли со специальным порошком, а потом просушили чем-то вроде фена. Тротуары тщательно убирались, машины удивляли абсолютной чистотой, в том числе и колес, которые на грузовиках во время движения вытирались специальными приспособлениями. В результате по городу даже в дождь было безопасно ходить в белых брюках.
Люди относились друг к другу с заботой и участием, и это была не показуха, а образ жизни. Как-то раз Родик и Окса заблудились и оказались поздним вечером, судя по всему, в криминальном районе. Мимо них сновали раскрашенные мотоциклы, в подворотнях стояли группы вызывающе одетых подростков. Было несколько жутковато. Они зашли в какое-то кафе и попытались выяснить, как добраться до порта. Никто не знал английского, и объясниться было практически невозможно. Вокруг Родика и Оксы собралась сочувственная и доброжелательная толпа. Все пытались помочь. Выход нашли простой — вызвали такси с англоговорящим водителем и, несмотря на протесты Родика, оплатили поездку.
В другой раз Родик спросил в метро спешащего японца, как доехать до нужной станции. Японец, хотя и торопился, с улыбкой на лице проводил Родика и Оксу до нужной платформы и не ушел, пока не дождался поезда, и даже услужливо помог им войти.
Поражали и способы торговли. Километровые лотки вдоль улиц, заполненные всякой мелочью, никем не контролировались. А после оплаты выбранных товаров достаточно было сказать кассиру: «Порт, „Поповка"», и вечером купленные вещи лежали в каюте. Как-то один из пассажиров «Поповки» оставил в такси сумку со всеми деньгами, предназначенными для оплаты автомобилей. Когда это выяснилось, его чуть не убили. Шум, мат, чуть не дошло до драки— всю ночь «Поповка» бушевала. Связывались с Южно-Сахалинском с просьбами о переводе денег в японский банк. Сумма была по тем временам фантастическая — около шестидесяти тысяч долларов, ее хватило бы на оплату двухсот автомобилей… Утром к «Поповке» подъехали два полицейских автомобиля. Через несколько минут выяснилось, что таксист сдал сумку в полицию, но сделал это лишь час назад. Полиция извинялась и утверждала, что таксист будет наказан. После этого события корабль несколько дней пребывал в состоянии шока — каждый спрашивал себя и других, как поступил бы он и что произошло бы, случись такое дома.
Каждое утро к «Поповке» подъезжал маленький грузовичок, доверху набитый бытовой техникой: швейными и стиральными машинами, холодильниками, телевизорами, электрическими плитами. Причем вещи эти были практически новыми. Водитель просил забрать их бесплатно. Сначала все удивлялись и предполагали подвох. Потом выяснили, что это нормально. Японцы меняют технику очень часто, а вывозить ее на свалку дорого, оставить на улице тоже нельзя — штраф огромный. Скоро все палубные проходы и свободные места в каютах заполнили разного рода бытовые агрегаты, достоинства которых обсуждались на все лады…
Эти короткие зарисовки токийской жизни можно продолжать до бесконечности. Они только в незначительной степени характеризуют те глобальные отличия от советской действительности, которые пораженный Родик видел на каждом шагу. Только теперь Родик начал понимать, что распространенный анекдот о советском человеке, которого инструктируют перед поездкой в капиталистическую страну, — не шутка, а реальность. Через шок и психологическую ломку в той или иной степени проходят все советские люди, но по-разному. Так, Султон в первые дни сидел вечерами в каюте и пил с абсолютно апатичным видом. Вероятно, ему было обидно, что все это скоро кончится, и он вернется на мясокомбинат, где за килограмм колбасы люди готовы убить друг друга. Когда Родик спрашивал его о чем-то, он тупо смотрел в сторону и либо сообщал, что не хочет говорить, либо молча вставал и начинал, озираясь, бессмысленно вышагивать по каюте. После определенной дозы коньяка на него нападала болтливость. Султон мог часами обсуждать стоимость купленной им вещи и то, за сколько ее можно продать в Душанбе. Он явно потерял все жизненные ориентиры и не мог понять, как жить дальше. Как-то Родик и Окса случайно встретили его и Таню в магазине и были поражены его поведением. Делая жалкие гримасы, он вел себя еще хуже — унижался, клянчил скидки, иногда даже пускал слезу, скупал совершенно бесполезные вещи. Вскоре Султон стал еще более замкнутым, восточный темперамент, казалось, совсем присмирел. Иногда вечер напролет он сидел, упершись ничего не выражающим взглядом в стену каюты, временами прерывая это созерцание тихим шепотом: «Таня, надо, чтобы это увидели наши дети». Все его действия были направлены только на приобретение вещей. Причем не на продажу, а, скорее всего, действительно для детей. Каюта с колоссальной скоростью заполнялась сумками, свертками, коробками. Настроение Султона опять изменилось. Вечерами он перепаковывал свои приобретения, восхищенно демонстрировал их Родику и требовал, чтобы тот оценил его «удачу». Татьяна радостно сообщала, как муж успешно торговался и сколько удалось сэкономить. Затем они увлеченно пересчитывали деньги. Убедить их сходить в ресторан, погулять по городу или посетить утром знаменитый рыбный базар, посмотреть и купить там никогда не виданные морепродукты было невозможно. После ежевечернего ритуала Султон отправлялся звонить в Душанбе. Благо, это было бесплатно. На корабле имелось специальное устройство, которое подключалось к любой телефонной линии и позволяло разговаривать сколько угодно, не думая об оплате. Такое чудо техники весило килограммов пять и, как объяснил Володя, умудрялось автоматически подбирать частоты так, что определить, откуда произведен звонок, не представлялось возможным. Конечно, это ничем не отличалось от воровства, но такого, которое для советского человека не считалось зазорным.
Обычно кто-нибудь из моряков насильно отнимал у Султона аппарат. Султон при этом страшно возмущался, вспоминая массу родственников, которым совершенно необходимо позвонить. Поняв бессмысленность уговоров, предлагал продать ему аппарат каждый раз за все более баснословную сумму. Каким способом он заполучал его на следующий вечер, Родик не знал, но история с завидной регулярностью повторялась.
