Жозе Джованни - О!
– Они проверят номера во всех отделениях, куда сегодня утром посылали новые бумажки, и методом исключения засекут эти. Проще некуда.
Кантэ накрыл их рукой. Рожэ и Робер налили себе по бокалу общеукрепляющего.
– И сколько тут? – поинтересовался Шварц-старший.
– Пятьдесят.
– Что ты собираешься с ними делать? – настаивал старший из братцев.
– Сжечь.
– Ты, что, приволок нас сюда полюбоваться, как горят пять «кирпичей»?
Франсуа распахнул пиджак и встал. При этом он внимательно наблюдал за руками братьев Шварц.
– Не совсем. Я позвал вас, чтобы каждый получил хорошую порцию добрых старых дедулек, и не влип, как новичок.
– Мы не новички, – пробормотал младший Шварц.
Все это ему ужасно не нравилось, и скрывать свои чувства парень не умел.
– Двести двадцать минус пятьдесят, остается все же сто семьдесят, – заметил Робер.
Франсуа подозвал Олэна и подвинул к нему пачки новых банкнот.
– Спали где-нибудь в уголке, – приказал он.
Шофер начал сгребать их со стола.
– Я же сказал тебе, мы не молокососы, – повторил Шварц-младший. – Неужто не сумеем разменять меченые бумажки?
– Не сомневаюсь, но я терпеть не могу рисковать зря. Франсуа всегда вычислял необходимую степень риска и не выходил за ее рамки, благодаря чему ловко ускользал из сетей, хотя их ячейки непрестанно сужались.
– Не ты ж будешь нарываться, так какое тебе до этого Дело? – наседал старший.
– Тут решаю я, – оборвал его Франсуа. – Можешь идти, «О!»
Олэн понес запечатанные пачки к двери, но не успел переступить порог, как дорогу преградили братья Шварц.
– Нам охота взглянуть на пожар, – дружно сказали они.
– Тогда отправляйтесь с ним!
Олэн вышел на лестницу. Оба стрелка шлепали за ним по пятам. Роже и Робер с удивлением уставились на Франсуа. Но тот сказал себе, что, коли братишки прикончат «водилу», значит, настало время с ними разделаться. На столе перед главарем лежала шляпа. Он сунул под нее револьвер и стал ждать. Франциск Первый обожал такие старомодные приемчики.
Олэн протопал в дальний конец мастерской и остановился у кучи бидонов, бутылей, пустых форм и отражателей для неоновых трубок.
По спине у него бегали мурашки, на память приходили самые кошмарные воспоминания о жестокости братьев Шварц.
Он положил деньги в перевернутый рефлектор и перемешал…
– Прямо сердце кровью обливается, – пробормотал он просто так, чтобы нарушить молчание.
– Так на хрена ты это делаешь?
Братья стояли с двух сторон, и Олэну показалось, что они сказали это в один голос.
Он, не ответив, взял бидон с горючим. Старший выхватил у Олэна бидон, младший в это время сверлил его тусклым взглядом.
Шофер зажмурился, чувствуя, что правая рука, та, которой он мог бы выхватить пистолет, налилась неимоверной тяжестью.
Услышав бульканье, он открыл глаза – жидкость чуть ли не с верхом заливала банкноты. Младший щелкнул зажигалкой и бросил ее, горящую, в отражатель. Все трое отскочили. В рефлекторе бухнуло, и столб огня, ворча, взвился к потолку. Волна раскаленного воздуха обжигала щеки.
Они добросовестно подождали, пока огонь не угас. Олэн размешал пепел. Он воображал, будто его спокойная уверенность поставила братьев Шварц на место, а Франциск Первый больше не считает его только шофером, раз поручил столь деликатную миссию.
Старший все еще держал в руках двухлитровый бидон. В шутку он поболтал им, словно хотел облить Олэна, и несколько последних капель испачкали роскошный галстук. Шварц закинул пустую посудину в дальний угол, и она с грохотом покатилась по полу.
– Сменишь галстук, и все дела, – проворчал он.
– Тем более, это его любимое занятие, – презрительно хмыкнул младший.
Олэн нервно сглотнул и попытался улыбнуться. Ему хотелось одновременно и убить их на месте, и быть верным рабом. Убить – за бесконечную череду унижений, а служить – потому что Шварцы делали то, о чем он, Олэн, только мечтал, и еще потому что другие бандиты трепетали от одного их имени.
Слово «Шварц» звучало, как наждаком по горлу, а с точки зрения Олэна, напоминало предсмертный хрип. И позвоночник сам собой сгибался. Короче, парень чувствовал, что готов ползать перед ними на брюхе.
Они вернулись в кабинет. На столе рядком лежали пять ровненьких пачек.
Франциск Первый стоял рядом со шляпой, так что рука почти касалась полей. Взгляд его скользнул по испорченному галстуку шофера и притворно невинным физиономиям братьев.
– Готово, – сказал Олэн.
– Спасибо, – отозвался Франсуа.
Шварцы уселись. Главарь взял из каждой пачки по две бумажки и вручил Олэну.
Тот сунул десять миллионов в карман.
– Годится? – для проформы спросил Франциск Первый.
Олэн молча кивнул.
– Может, по-твоему, маловато? – поинтересовался Шварц-старший.
– Будь мало, я бы так и сказал, чай, не сосунок, – заявил шофер.
– Захочешь поболтать – не стесняйся, – пробормотал младший.
– Сходи-ка взгляни, как там машины, так оно будет лучше, – по-отечески предложил Франциск Первый.
Олэн покорно ушел.
Робер и Роже невозмутимо пересчитали свои тридцать два миллиона на каждого и стали прощаться.
Они ехали к себе в деревню. Их не травили, как волков. И оба предпочитали не задерживаться в слишком наэлектризованной атмосфере, окружающей людей, чьи фото есть во всех участках и полицейские их видят каждый день, в атмосфере обнаженных нервов.
Роже и Робер отлично знали, что в этой ситуации неверно понятая шутка ведет к безвременной кончине и исчезновению в топке бойлерной, благо, она в подвале.
Франсуа Кантэ и братья Шварц выпили еще по бокалу. Они остались втроем. По правде говоря, их это вполне устраивало. Главарь и его подручные обитали в бывшей квартире директора завода. Они не читали газет, не слушали радио, не смотрели телевизор.
Время от времени все трое ходили в кино, а остальное время упорно отгораживались от разгневанного общества стеной из банкнот, в последние месяцы из-за нескольких тяжелых потрясений казавшейся особенно тонкой.
– Сейчас нам и эти крохи чертовски пригодятся, – заметил Франсуа.
– Если мы хотим вылезти из дерьма, надо в десять раз больше, – буркнул Шварц-старший.
– А мы этого страсть как хотим, – поддержал младший. Жизнь загнанного зверя – самая дорогая на свете.
– Хотите – завтра можно кое-куда съездить… Я тут, еще до той истории, приметил кое-что интересное – предложил Франсуа.
«Той историей» называлось проклятое место, откуда они под градом пуль едва унесли ноги. Произошла она в Тулузе. Хорошо, Олэн додумался заранее привести тачку в порядок.
«История» делила их календарь на две части: «до того» и «после того».
– А что там? – спросил старший.
– Акробатический номер. Займет не больше пяти секунд. Нам даже не понадобятся Робер и Рожэ.
– На две доли меньше. Уже в кайф.
– Все успеем подготовить за неделю, – продолжал Франсуа.
Младший приподнял лежавшую на столе шляпу и обнаружил револьвер.
– Все те же старые добрые штучки-дрючки, а? – осклабился он.
Трое бандитов улыбались друг другу, как дипломаты за разговором о «холодной войне».
Три головы склонились над столом. Когда-то здесь обсуждали куда более мирные планы на будущее. И как инкассаторам не пожалеть, что у этой троицы по-прежнему не удавалось отбить аппетит!
Глава 4
Олэн жил на первом этаже директорского дома. Из гостиной он сделал спальню, мастерскую и все остальное. Ванная располагалась по другую сторону коридора.
У него не было необходимости жить здесь. Фотографии Франсуа Олэна в картотеке уголовной полиции не было, ни одна газета не упоминала его имени в связи с последними «показательными выступлениями» (как удачными, так и нет).
Олэн открыл шкаф с коллекцией галстуков. Более трех сотен штук. Он развязал измазанный Шварцами экспонат и в бешенстве зашвырнул в противоположный конец комнаты.
На бедре в кожаной петле Олэн носил короткоствольную девятимиллиметровую «беретту». Он быстро скользнул рукой под пиджак и на повороте выхватил пистолет.
Поглядев на свое отражение в большом зеркале, Олэн нашел, что неплохо смотрится вот так, с небрежно приопущенной «береттой» в руке.
Он повторил движение, чуть изменив позу. Получилось достаточно быстро и резко. Олэн продолжал совершенствоваться. Вряд ли противник сумел бы выстрелить быстрее. Не зря же он тренировался последние несколько месяцев.
Олэн шевельнул пальцами. Сейчас рука была легкой и подвижной, а под взглядом Франциска Первого или братьев Шварц она будто наливалась свинцом…
– И нечего мандраж кидать, – громко сказал Олэн.
Тренировка придавала ему уверенности. Оставалось проверить левую руку. Она почти не уступала правой.
Олэн долго выбирал галстук. Наконец остановился на зеленом, точнее, цвета чуть поблекшего от времени гобелена, с едва заметными кирпичными полосками. Узел он всегда завязывал очень свободно, полагая, что так элегантнее да и ткань меньше портится.
