Станислав Родионов - Кембрийская глина
Рябинин нажал кнопку, вызывая охрану. Он решил завтра же назначить на базе повторную инвентаризацию. А вдруг эти пятьдесят тонн окажутся в излишках?
Рябинин считал, что на новую инвентаризацию уйдёт в лучшем случае неделя. Но через три дня Маша Гвоздикина положила ему на стол тощую пачечку сшитых листков с коротким сопроводительным письмом, в котором трест сообщал, что постановление следственных органов выполнено и инвентаризация срочно проведена. Нетерпеливою рукою взял Рябинин акт. В кабинет вошёл Юрков.
— Сергей, ты с ума сошёл? — спросил он, рассматривая его чёрными узковатыми глазами.
— А что такое? — невинно поинтересовался Рябинин, хотя знал, что такое, — Юркову сказали про повторную инвентаризацию.
— Для чего ты её провёл? Сомневаешься в первой?
— Нет, — признался Рябинин.
— Тогда я тебя не понимаю.
— Я сам себя не понимаю, — уклончиво ответил Рябинин.
— Хотя бы посоветовался, — обидчиво заметил Юрков. — Я ведь два месяца варился в этом масле, как пончик.
Он смотрел на акт инвентаризации. Рябинин тоже посматривал — он не хотел читать при Юркове. Нового там могло и не быть. Тогда ненужность этого следственного действия была бы очевидна.
— Акт посмотри, — наконец предложил Юрков.
— Думаешь, посмотреть? — неохотно согласился Рябинин.
Он взял бумаги и начал листать, там глянуть-то надо только на две строчки — об излишках и недостаче. Юрков перегнулся через стол и тоже рассматривал акт.
Рябинин впился глазами в графу излишков, но она была прочеркнута. Лишнего масла на базе не оказалось. Всякий интерес к акту у него пропал. Работа сделана впустую.
— А ты думал, будут излишки? — усмехнулся Юрков, проследив взгляд Рябинина и его задумчивую растерянность. — Переверни на недостачу.
Рябинин перевернул листок. В графе недостачи стояла цифра: 56 тонн. Юрков присвистнул. Но Рябинина увеличение недостачи никак не тронуло, потому что вторую инвентаризацию проводят всегда тщательнее, и цифры получаются более точными.
— Хотя это несущественно, — заключил Юрков, — пятьдесят тонн украл или пятьдесят шесть.
— Посмотрим расшифровку, — вяло предложил Рябинин.
И тут вялость у него сразу пропала. Нет, инвентаризационная комиссия первый раз не ошиблась. Она и сейчас подтвердила, что в момент возбуждения уголовного дела не хватало пятидесяти тонн. Но теперь недостача возросла. За два с небольшим месяца она увеличилась на шесть тонн.
Юрков обежал стол и придвинулся к Рябинину плечом, разглядывая столбцы цифр. Они смотрели долго, даже туповато, соображая, что значат эти новые шесть тонн.
— История, — наконец сказал Юрков.
Он не хотел говорить первым, с интересом косясь на очки Рябинина. Юркова удивила интуиция товарища, который как в воду смотрел, назначая повторную инвентаризацию. Сам же Рябинин ждал всего, но только не этих шести тонн.
— Комментируй, — усмехнулся он, — ты два месяца варился.
— Шайка, — твёрдо сказал Юрков. — Самая натуральная шайка.
Рябинин и сам подумывал о группе. Маслобаза тихая, на отшибе, коллектив небольшой, слаженный, работает давно. Один из шайки сидит, а другие продолжают своё дело. Версия шайки чудесно объясняла и позицию Топтунова: ничего не знаю, никого не подозреваю. И показания заведующего ложились в эту версию хорошо, тот тоже ведь никого не подозревал.
— Теперь масло отпускает Кривощапов, — задумчиво произнёс Рябинин.
— Раньше он воровал вместе с Топтуновым, теперь ворует один, — заключил Юрков.
Рябинин бросил акт на стол:
— Толя, но может быть другое объяснение!
— Какое же?
— Топтунов ни в чём не виноват. Масло исчезает и без него.
— Так и должно быть, — убеждённо сказал Юрков. — Заведующий хочет выручить кладовщика: мол, зря сидит, масло-то утекает. Рассчитано на некоторых легковерных следователей.
Кроме сложности, которую имеет каждое уголовное дело, на этот раз была дополнительная психологическая трудность. За расследованием надзирал прокурор — он был как «око государево». Но теперь за работой Рябинина наблюдало и другое ревнивое око — Юрков, который не сомневался в виновности кладовщика. Если бы Рябинин положил дело на стол прокурору с обвинительным заключением по той же статье на того же самого Топтунова, было бы очевидно, что суд просто ошибся. Тогда бы единичка в отчёте потеряла реальный смысл, оставаясь пустой формой. Все следователи добиваются истины, но они тоже люди со всеми достоинствами и недостатками.
Прежде Рябинин не раз спорил и ругался с Юрковым, не раз его колол своими остротами, которые проникали, может быть, глубже, чем он сам хотел. Но сейчас создалась необычная ситуация, ведь в конечном счёте оба они отвечают за исход следствия.
— Толя, — тяжело вздохнул Рябинин, — Топтунова я выпущу.
Юрков молчал, теребя злополучный акт. Рябинин вздохнул ещё и твёрдо добавил:
— Сегодня же.
— А не спешишь? — уже с досадой спросил Юрков. — Ни в чём толком не разобрался, кражи продолжаются, а ты, как добрый дядя…
Рябинин догадался, что сейчас добавит Юрков. И тот добавил:
— Добрый дядя за чужой счёт.
В случае освобождения кладовщика в отчёте Юркова появлялась ещё одна единичка — в графе освобождённых из-под стражи. Она будет означать, что следователь Юрков незаконно арестовал человека и без всяких оснований продержал его в тюрьме два месяца. За это уже наказывали сурово.
— Толя, пойми, не могу я держать без доказательств человека в камере, — мягко сказал Рябинин, понимая состояние коллеги.
— Ты убеждён в его невиновности?
— Убеждён, Толя.
— Это каким же образом?
— Я его видел.
— Спрашиваю, — Юрков еле сдерживал гнев, — каким образом ты убедился в его честности?
— Я его видел.
Юрков замолчал, не понимая: отвечают ли ему, разыгрывают ли.
— Как ты узнал про его честность? — уже автоматически спросил Юрков.
— Я его видел, — третий раз безнадёжно повторил Рябинин.
— И я его видел! Изворачивается, на вопросы не отвечает…
— И ещё я видел его жену. Конечно, сомнения есть. Но ведь ты знаешь: все сомнения толкуются в пользу обвиняемого.
— Ну ладно, — заключил разговор Юрков, но в этом «ладно» была уже злоба. — Психологией балуешься, а мне неприятности… Прокурору хоть сообщи. Думаю, по головке тебя не погладит.
Он ушёл, оставив Рябинина с неприятным ощущением.
Рябинин сел за стол и отпечатал постановление о немедленном освобождении из-под стражи Топтунова Александра Семёновича. Поставив печать, он решил сам отвезти бумагу в следственный изолятор. У Топтунова предстояло взять подписку о невыезде. И попросить, чтобы тот уже в спокойной обстановке поразмышлял о судьбе масла. Рябинин смотрел в окно на мелькавшие мимо дома, и его мысль тоже бежала всё в одном направлении… Теперь дело становилось «глухим», хоть всё начинай сначала.
Большую шайку он отверг. Во-первых, все семь работников базы не смогли бы длительное время хранить тайну, какие-то сведения обязательно просочились бы; во-вторых, он психологически не допускал, чтобы несколько человек решились совершить преступление во время следствия. Но масло убыло. Или оно где-то утекает в грунт, или его потихоньку похищает опытный и смелый вор, обуреваемый жадностью и уверенный в безнаказанности. Одинокий вор, которого даже некому выдать и у которого есть возможность брать порциями. Например, вывозить на своей машине…
Рябинин подошёл к кирпичным воротам, нажал кнопку и улыбнулся. Он представил картину: Топтунова вызывают в канцелярию и зачитывают бумагу, от которой у того буреет шея, и перед ним загорится табличка: «Проходите. Дверь от себя».
* * *
Высокий парень в резиновых сапогах подходил к воротам маслобазы. На алюминиевые баки нельзя было смотреть — казалось, что от солнца они засветились самостоятельным серебряным светом. В тополях безоглядно галдели воробьи. Пахло тёплой крапивой и мятой.
— Здравствуй, папаша, — сказал он деду, стоящему у ворот, — племянничек пришёл.
— Господи, погодка-то! Мать честная, бабка лесная, — ответил сторож и принёс гостю тот же ящик с яркой наклейкой.
Они сели. Парень наслаждался тишиной, солнцем, травяным запахом и с разговорами не спешил.
— Ещё не работаешь? — спросил сторож.
— При такой погоде, дедуля, работать грех. Да ведь ты обещал устроить! Вот и жду.
Старик неопределённо гмыкнул и хрипло сообщил:
— Живёшь ты, конечно, близко, но трудиться у нас не советую.
— Сам же звал! — удивился парень.
— А теперь не советую, — отрезал дед. — Поскольку наш директор для трудящегося человека есть элемент зловредный.
— Ты же его хвалил!
— А теперь не хвалю, — упрямо заявил старик и обидчиво заговорил: — Вызывает меня к себе и давай глупости говорить. Ты, говорит, Савельев, потерял совесть. Значит, якобы я, Савельев, потерял совесть. Николай Сидырыч, спрашиваю официально, в чём дело и в каком таком направлении. Отвечает: зачем, мол, выпиваешь напитки на посту. Мать честная! Говорю ему: Николай Сидырыч, грех в орех, а ядрышко в рот. Отвечает: уволю, а то масло разворуют. Тогда я ему знаешь что сказанул?
