Карин Слотер - Без веры
Медсестра наконец ушла, оставив Лену в палате, которую персонал атлантской клиники называл послеоперационной. Молодая женщина рассматривала синяки, сравнивая старые с новыми. На руке багровел «браслет» от чужих пальцев. Вывихнутое запястье распухло. След от удара по левой почке она, слава Богу, не видит, зато чувствует при каждом неловком движении.
С чем только не приходилось сталкиваться за годы службы! Жертвы домашнего насилия порой забрасывают патрульную машину камнями, не позволяя забрать в участок жестокого, распускающего руки мужа. Соседи устраивают поножовщину из-за того, что разросшаяся шелковица заслоняет окна, или из-за пропавшей газонокосилки, которая в конце концов обнаруживается в гараже, рядом с заветным мешочком марихуаны или чего посерьезнее. Малыши жмутся к отцам и умоляют не увозить их из дома. Потом педиатр обнаруживает анальные и вагинальные разрывы, а нередко и повреждения гортани с множеством маленьких отметин — следов удушья на внутренней поверхности.
В академии инструкторы пытались подготовить слушателей к «рабочим моментам», но разве к такому подготовишь? «Рабочие моменты» нужно увидеть, осознать, прочувствовать. Никто не объяснял, как страшно патрулировать загородное шоссе. Как колотится сердце, когда, держа руку на пистолете, подходишь к водителю, думая, что он, возможно, тоже поглаживает холодный ствол. В учебниках попадались фотографии, изображающие жертв различных преступлений, и Лена помнила, какими смешными казались некоторые из них. Пожилая женщина, которая, перебрав спиртного, утонула в ванне, потому что трусы опутали лодыжки и она не смогла встать. Самоубийца, предварительно оторвавший себе яйца (то, что в руке у парня не спелая слива, удавалось понять далеко не сразу). Он мог быть чьим-то мужем, другом и, вне всякого сомнения, сыном, но для слушателей академии навсегда остался Сливовым Яйцом.
Никакое занятие не заменит практики. Инструктор просто не в силах описать, что чувствуешь рядом со смертью. Входишь в комнату, волосы на затылке встают дыбом, а внутренний голос шепчет: здесь что-то случилось или, еще хуже, вот-вот случится. Инструктор не подскажет, что, сколько ни облизывай губы, от жуткого «неживого» привкуса не избавишься. Никто не объяснит, что отмокать в ванне бесполезно: только время вернет коже более-менее нормальный запах. Каждое утро нужно пробегать несколько километров под палящим солнцем, чтобы пот лил, как дождь из грозовой тучи, потом вставать под душ, а затем отправляться на вызов — в круглосуточный магазин, к брошенной машине или в соседний дом, у которого валяются непрочитанные письма и газеты. Находишь очередную бабушку, дедушку, брата, сестру или дядю, и в поры въедается смытый с таким трудом аромат.
Пока не столкнешься со смертью лицом к лицу, справляться с ней не научат. Без личного опыта непросто примириться с тем, что из-за тебя погиб человек, пусть даже тот, кого все считали монстром. Коп довольно быстро привыкает делить людей на «их» и «нас». Лене казалось, она никогда не будет горевать о «них», но в последнее время только об этом и думала. А сейчас на ее совести еще одна жизнь.
Душа словно умерла, и ничто не заставит ее воскреснуть. Во рту отвратительный привкус кислятины, а каждый новый вдох лишь ускоряет внутреннее разложение. В ушах безостановочно воют сирены, а кожа стала влажной и липкой. Тело непослушное, будто не свое, мысли разбегаются. С момента, когда вышла из клиники, до ночи, проведенной в гостинице, и приезда в дядин дом Лена думала только о том, что сделала и как могла принять подобное решение.
Сейчас, лежа на кровати, Лена смотрела в окно на унылый двор. Хэнк ничего не менял в доме с тех пор, как они с Сибиллой были маленькими. В ее спальне коричневый потек на обоях остался с той самой ночи, когда во время грозы ветка проломила крышу. На стенах, там, где использовали плохую грунтовку, краска отходила слоями, а впитавшие огромное количество никотина обои казались болезненно желтушными.
Лена выросла с сестрой-близнецом Сибиллой. Мать умерла при родах, а отца, полицейского Келвина Адамса, несколькими месяцами раньше застрелили во время патрулирования. Три года назад убили Сибиллу.
Возможно, все это время сестра и держала ее на плаву. Сейчас Лена двигалась по течению, совершала ужасные промахи и даже не пыталась их исправить. Просто жила, как получится, или, правильнее было бы сказать, «существовала».
Молодая женщина коснулась низа живота: всего неделю назад там был ребенок. Лишь один человек смог приспособиться к обстоятельствам. Лишь один выжил. Интересно, малыш родился бы смуглым в мексиканскую бабушку или унаследовал бы светлую кожу и пронзительно-серые глаза отца?
Лена поднялась и, достав из заднего кармана нож, вынула лезвие. Кончик отломан, в полумесяце засохшей крови отпечаток пальца Итана.
На запястье фиолетовый синяк — тоже работа Грина. Боже, как его руки, причинившие столько боли, могли быть такими нежными?
Лена-детектив понимала: бойфренда нужно отдать под суд. Лена-женщина чувствовала: это очень плохо. Лена-реалистка знала: однажды Итан ее убьет. А еще одна ипостась отвергала все эти мысли и обвиняла в трусости. Она была жертвой домашнего насилия, бросавшей камни в патрульную машину. Она была соседкой с ножом. Она была глупым ребенком, льнувшим к извращенцу-отцу. Она давилась слезами и гадостью, которую заставляли глотать взрослые.
В дверь постучали.
— Ли!
Женщина быстро сложила нож и опустилась на стул. Когда дядя открыл дверь, она сдавила живот: внутри будто что-то оборвалось.
Хэнк подошел к ней, потянулся к плечу, но не стал прикасаться.
— Ты в порядке?
— Просто слишком резко села.
Дядины руки проворно нырнули в карманы.
— Хочешь поесть?
Лена кивнула, слегка приоткрыв рот, чтобы сделать вдох поглубже.
— Помочь тебе встать?
— Прошла целая неделя, — отозвалась женщина, будто это все объясняло. Врачи говорили, она сможет вернуться к работе дня через два после операции, но это казалось невозможным. Она прослужила в полиции округа Грант двенадцать лет и до сих пор ни разу не брала отпуск. Если бы над такими вещами смеялись, ситуация была бы до ужаса комичной.
— По дороге домой захватил кое-что из еды, — объявил дядя. По белым джинсам и аккуратно выглаженной гавайской рубахе Лена догадалась, что он был в церкви. Глаза метнулись к будильнику: давно перевалило за полдень. Она проспала целых пятнадцать часов!
Хэнк, спрятав руки в карманы, явно ожидал какого-то ответа.
— Через минуту приду, — пообещала Лена.
— Тебе что-нибудь нужно?
— Например?
Поджав губы, дядя начал скрести ладони, будто они чесались. Сколько лет прошло, а следы от уколов до сих пор не исчезли… Лена ненавидела их и отношение к ним Хэнка: ему, видите ли, плевать, а ей эти синие точки всю жизнь искорежили.
— Я накрою на стол, — пообещал Хэнк.
— Спасибо, — выдавила Лена. Так, нужно опустить ноги на пол. Она у Хэнка, в своей старой комнате… Всю прошлую неделю сознание возвращало ее в безмятежный период, когда была жива Сибилла, а с Итаном Грином они еще не познакомились.
Очень хотелось погреться в ванне, но о подобных процедурах придется забыть еще как минимум на неделю. От половой жизни рекомендовалось воздерживаться в два раза дольше, и Лена пыталась придумать правдоподобное объяснение для Итана. Несмотря на все усилия, казалось, проще уступить. Будет больно? Она это заслужила. Рано или поздно за ложь и грехи надо расплачиваться. Сгубивший собственную жизнь человек заслуживает наказания.
Чтобы проснуться, Лена встала под душ, но волосы постаралась не мочить: при мысли о сушке феном бросало в дрожь. После операции она вообще разленилась и целыми днями сидела у окна, словно в жизни не было ничего интереснее, чем смотреть на запущенный двор, где стоял древний «кадиллак», а на веревке болталась одинокая шина. Может, ее место действительно здесь? Хэнк постоянно твердил, что она может вернуться в его дом в любую минуту. Дверь открыта, комната свободна — переезжай. Легкость такого выбора манила и раскачивала взад-вперед подобно мощному подводному течению. Если не выбраться отсюда в ближайшее время, унесет в открытый океан и землю Лена больше не увидит. Она уже никогда не сможет твердо стоять на ногах.
Хэнк не хотел везти ее в клинику в Атланте, но, к счастью, спорить не стал. Долгие годы он ради Лены постоянно шел на компромиссы и поступал вразрез с собственными убеждениями, пусть даже сформированными под влиянием религии, упрямства и недостатка образования. Лишь сейчас детектив Адамс начала это ценить, но ни за что бы в этом не призналась. В ее жизни существовали люди поважнее Хэнка Нортона, а вот у него, кроме Лены, не было никого. Женщина прекрасно это понимала и, не будь такой эгоисткой, наверняка пожалела бы старика.
