Анатолий Афанасьев - Одиночество героя
Прокурор, опытный полемист, и здесь нашелся с ответом:
— Почему же обязательно по дешевке? Это понятие условное. Кому сто рублей — богатство, а кому миллион — семечки. Москва большая, цены в ней колеблются.
Чика не стал спорить, открыл наконец третью карту — туз крестей. Хлопнул ладонью по столу, так что потолок загудел.
— Ах ты, бляха-муха, опять перебор! — и уставился на Бубона, который неспешно сгреб банк себе под локоть. — А у тебя что было, ну-ка покажь?
Бубон открыл своих вальтов. Чика сказал:
— С понтом сидел, надо же! В Париже-то вы, гляжу, поднавострились земляков зубатить. Штуку как языком слизнул. Ну, на, банкуй!
Ничуть не огорчился, и поехали дальше. Чике удивительно не везло, но чтобы опустошить вместительный кейс, ему понадобилось еще около двух часов. Служка Вадим, возбужденный видом крутых бабок, бесперебойно подавал напитки, мельтешил, блудливо хихикал, подставлял бока, но шансов приобщиться к богатству у него не было никаких. Чика прямо сказал:
— Ты, хлопец, жопой зря не крути. В ухо могу дать, а все остальное — извини. Мы, кубанские казаки, баб и то порем по старинке. Вся ваша столичная мерзость нам не по кайфу.
Позже, после очередного перебора, заметно все же огрузнув, Чика обратился к партнерам с загадочным предложением:
— А что, братцы, не слетать ли нам на луну? Там и доиграем?
У Саши Бубона екнуло под ложечкой. Он не знал, какие силы стояли за Харитоном Давыдовичем, похоже немалые, тот хладнокровно держался, но ему самому при сложившихся обстоятельствах против ростовчанина не устоять. Веруя в свою звезду, он никогда не ездил с охраной. Позвонить Валерику, чтобы прислал ребят, пожалуй, поздно, да и срамно. Попробовать улизнуть, оставя деньги на столе, — глупо. Самое удивительное, что под гипнотическим воздействием Чики он начал сомневаться: а действительно, не играют ли они с прокурором краплеными картами? Подозрительное везение, очень подозрительное. У него оставалась одна надежда, — на Машу Шереметову.
Прокурор Громов тоже не собирался ни на какую луну.
— Если это ваша очередная казацкая шутка, уважаемый Чика, уверяю вас, она опять не удалась.
От смеха ростовчанин завалился на бок, и если бы, проявив неожиданную сноровку, его не подхватил Вадим, мог ушибиться. Успокоясь, объяснил партнерам:
— Луна — это так, иносказание. У нас на Кубани, когда желают друзьякам потрафить, приглашают на луну. Ну, девочки, стрипер — бардак, одним словом.
— Так вы, уважаемый Чика, уже, можно сказать, на месте, — ответно пошутил прокурор.
— Не-е, здесь не то, — нахмурился Гамаюн. — Опрятно чересчур. Чинно. Луна — это когда с кровцой, с душегубством. Чтобы душа запела.
Надломленный морально, Бубон поинтересовался:
— Вы все повторяете: Кубань, Кубань. Но разве Ростов на Кубани? Он же вроде на Дону.
Чика стрельнул озорным взглядом, будто мерку снял:
— Скоро узнаешь, хлопец, где Ростов, где Кубань. Непременно узнаешь, — и опять заржал, как конь на лугу.
Доигрывали без удовольствия.
Наконец, уже среди ночи, заглянув в пустой кейс, Чика вдруг задумался. Словно шел в темноте и наткнулся на колючую проволоку.
— Ведь вы, хлопцы, раздели папу Чику. Практически под ноль. На что же теперь гостинцы родне покупать?
Прокурор сложил выигрыш в матерчатую сумку с молнией — чуть больше пятидесяти тысяч баксов, как прикинул Бубон. И у него примерно столько же, может, на десять кусков побольше. Свои денежки он упаковал в фирменный пластиковый пакет «Видал-сассун», который подал услужливый Вадим.
— Раз на раз не приходится, — утешительно обратился Харитон Давыдович к ростовчанину. — Как поется у Чайковского, сегодня ты, а завтра я. Если угодно…
Чика сонно махнул рукой. Только сейчас стало видно, как он пьян: багроволикий, обрюзгший, с заплывшими водкой и жиром глазами, давно немолодой.
— Брось, прокурор, не мелочись. Нагрели гостюшку деревенского, так и надо. Молодцы! Хвалю. На деньги плевать, тьфу! Еще заработаем. Не первая зима на волка… Теперь-то куда? К девочкам?
Неожиданная его прыть удивила прокурора.
— Нет, я — пас. Поздно уже, пора баиньки. Спозаранку вставать, в утренней передаче выступаю, в прямом эфире.
— Да ну? — Чика сыто рыгнул, все еще разглядывая пустой кейс. — По телевизору? И чего скажешь народу? Научишь, как туза в рукаве прятать?
Привычно заржал, и Саша Бубон поддержал его тоненьким хохотком. У него от страха заныла пломба в зубе. Прокурор воспользовался благоприятным моментом, чтобы откланяться.
— Остроумный вы человек, дорогой Чика, — он протянул гостю руку, — но шутки у вас однообразные. С вашего позволения, до нового приятного свиданьица.
Руки ему Чика не подал, будто не заметил, проворчал сквозь зубы:
— Давай, давай, проваливай, судейская крыса. Токо не споткнись… — Повернулся к Бубону: — Ну а ты что? Тоже побежишь?
У Бубона прояснилось зрение, и внезапно он увидел, что этот ужасный человек, почти животное, тоже страдает от какой-то тайной муки. Страдание сделало его похожим на подраненного кабана, готового напасть на любую движущуюся тень.
— Куда мне бежать, — с достоинством ответил Бубон. — От кого? Грехов на мне нету.
— Ты в зоне бывал?
— Пока не привелось.
— Тогда не вякай, чего не понимаешь… Эй, пидор, где стакан?
Вадим на скорости подлетел с выпивкой. Прокурор незаметно исчез. Вдвоем с Чикой выпили, покурили. Ростовчанин с размаху швырнул кейсом в торшер, но промахнулся.
— Ты хлопец искренний, вижу, — похвалил он важно. — Но душонка у тебя гнилая. Думаешь, солнце в Европе всходит, а это не так. Французики! Всех вас давить пора.
— Что вы имеете в виду?
— Ничего. Пожрать в этом бардаке найдется?
Бубон повел его к Маше Шереметовой. По дороге на них наскочили какие-то полуголые русалки и с визгом рассыпались. На грузно бредущего Чику они подействовали так же, как если бы налетела стайка комаров. Он что-то пьяно бубнил себе под нос, повиснув на Бубоне. К Маше пошел охотно, хотя не сразу понял, кто такая. Когда понял, оживился:
— Мадаму положено уважить, как же! По закону гостеприимства…
У Маши в покоях пир пошел горой. От ее мигрени не осталось и помину. Двое шустрых негритят в забавных русских рубахах с яркими поясками мигом накрыли стол. Кликнули певуна Жорика, знаменитого шоумена, одного из кумиров избирательной компании «Голосуй или проиграешь». На Васильевском спуске Жорик Синицын чуть не надорвал глотку, но за свои верноподданнейшие старания получил все, чего требовала душа артиста: много башлей, много наград, вдобавок ему навесили звание Народного. Чика выл от восторга и заставил певуна на «бис» три раза исполнить старинный шлягер «День победы порохом пропах». На третий раз ростовчанин прослезился и пообещал Жорику прислать с Кубани копченого поросенка.
Бубон поразился тому, как быстро снюхались Маша Шереметова и пахан. Сидели в обнимку, лобызались, угощали друг дружку шампанским, будто век хороводились. Маша, правда, посылала Бубону украдкой уморительные, двусмысленные взгляды. Но он быстро почувствовал себя лишним на этом пиру. Задержался только потому, что внезапно напал страшный жор. Не смог отвалиться от стола, пока не умял тарелку холодца, с пяток жареных цыплят, сколько-то бутербродов с икрой, блюдо салата «Абиссаль», все запил бутылкой какого-то розового, крепленого вина и заел тучной от сока крымской грушей «бера».
В четвертом часу с раздутым брюхом выскользнул в коридор и оттуда — дальше на улицу, но миновать черные «джипы» с ростовскими номерами не сумел. Оттуда окликнул сиплый голос:
— А ну-ка, соколик, подгребай сюда!
Бубон затрусил вдоль дома, но его мигом нагнали двое громил. Один ласково сказал:
— Где у тебя денежки, паренек, давай сюда!
Не ломаясь, Бубон отдал пакет с шестьюдесятью тысячами. Громила извинился:
— Не обижайся, соколик, ты себе еще наворуешь, а хозяину бабки для дела нужны.
Похоже, та же участь постигла прокурора, неподалеку от дверей валялась его форменная фуражка с молоточками.
В грустном настроении Бубон попилил домой, на Смоленскую, где снимал пятикомнатные апартаменты. Не денег жалко, сентиментально размышлял, он, скользя на модном «Мустанге» по светлой, притихшей ночной Москве. Что деньги, тем более шальные, карточные. Плохо другое. В родной стране ты словно иностранец. Какие-то дикие люди ее оккупировали. Мало Шалвы, мало оголтелого Валерика, так вот на тебе, поехал отдохнуть, наткнулся на забубённого кубанского казака, который, оказывается, тоже вправе распоряжаться твоей судьбой. А сколько еще прячется, таится вокруг ужасных образин, готовых в любой момент выскочить из тени и вцепиться в глотку? Как жить среди алчных, агрессивных существ обыкновенному бизнесмену, никому, в сущности, не желающему зла и никому не угрожающему? Почему на Западе люди живут как люди, работают, заколачивают бабки, улыбаются друг другу, ходят в гости, рожают детей, а в Москве испокон веку ничего не меняется? Сколько Бубон себя помнил — что при коммунистах, что теперь, — вечно он кого-то опасался, от кого-то бегал. Был нищим, заурядным фарцовщиком — бегал, и при миллионах то же самое. В Москве любой человек, протянув тебе руку, воспользовавшись твоей доверчивостью, может тут же пальнуть в живот картечью. Родные Палестины, усмехнулся Бубон возникшей в памяти, когда-то где-то вычитанной фразе.
