Геннадий Бачериков - Забытый вальс
Возле ворот больницы уже стоял желтый «пазик» с черной траурной полосой, опоясывающей его бока и с характерным люком сзади. Водитель, открыв дверь кабины, лениво курил и листал какой-то журнал. Вдоль автобуса взад и вперед нетерпеливо рысила бойкая дамочка средних лет. Увидев вышедших из машины и направляющихся к ней мужчину с женщиной, она тут же попыталась было начать корить их за опоздание, но Любовь Константиновна и лежащее бревно могла парой фраз поставить по стойке «смирно», что она тут же и продемонстрировала. Через минуту агент похоронного бюро покорно и торопливо заполняла какие-то формуляры, давая расписаться на каждом директрисе. Затем Любовь Константиновна попросила Николая остаться в машине, а сама вместе с агентом ушла на территорию больницы. Вернулись они только через полчаса. Директриса выглядела постаревшей лет на десять, и, судя по тому, что тушь с ресниц была смыта, она еще и плакала.
Агентесса укатила на своем автобусе, а Николай некоторое время постоял на месте, ожидая, пока его спутница опять примет лекарства, и только после этого потихоньку тронул в Москву. Любовь Константиновна потихоньку приводила себя в порядок, он старался не смотреть в ее сторону, делая вид, что сосредоточился на дороге.
– Представляешь, – сказала вдруг его пассажирка, – какой-то пьяный мудак выехал на встречную, и они не успели отвернуть. Обе машины улетели с дороги, да еще и загорелись, так что хоронить придется в закрытых гробах. А этот козел, который врезался в них, не был пристегнут, вылетел из машины через лобовое стекло, попал в кусты и отделался только переломом ноги да сотрясением. Но я эту суку посажу на всю его оставшуюся жизнь, все силы приложу, а посажу. А не получится, так и на тот свет отправлю…без всяких судей.
Она отхлебнула прямо из пузырька с валерьянкой, ее передернуло, и она нелепо икнула. Немного помолчав, она добавила, – Давай сейчас на Новослободскую, там церковь есть, надо договориться об отпевании, они все-таки крещеные, я Людке крестной матерью прихожусь. У них на Миусском кладбище фамильный участок, там их и… положим.
А сегодня, войдя в церковную ограду, Николай сразу увидел три стоявших рядом автобуса похоронной службы. Точно так же в правом нефе храма святого Пимена три закрытых гроба стояли рядком на катафалках. Служба только что закончилась, и негустая толпа прихожан уже почти разошлась. Несколько старушек, шурша тихо, как мышки, возились около огромных латунных подсвечников, гасили недогоревшие свечи и соскребали следы оплавленного парафина или воска. На крышках гробов лежали кресты и фотографии в черных траурных рамках. Вокруг собралось человек пятьдесят, из которых Николаю были знакомы лишь Любовь Константиновна, да Оксана, поэтому он держался в заднем ряду.
Неторопливо к собравшимся подошел сухонький, седой, совсем старенький священник в светлой рясе, поверх которой накрест была повязана широкая лента с золотым шитьем. Его сопровождал, держа в руке слегка дымящееся кадило, невысокий, но весьма объемистый дьякон в черной рясе. Священник коротко переговорил о чем-то с Любовью Константиновной и, взяв из рук дьякона кадило, возгласил слова первой молитвы. Директриса оглянулась в этот момент и, пошарив взглядом по толпе, властным взмахом руки подозвала Николая к себе. Он невольно подчинился и осторожно пробрался и встал рядом с ней.
– Держись со мной рядом, – шепнула она, – мы с тобой тут самые близкие им люди.
Отпевание подходило к концу. Дьякон густым басом провозгласил «вечную память», голос гулко и мощно плыл в полупустом храме сквозь дымку ладана. Николай, перекрестившись, поднял лицо вверх, стараясь удержать внезапно нахлынувшие слезы. Взгляд его скользнул по колоннам, украшенным знаменитыми васнецовскими росписями, и уперся в видимый из бокового нефа краешек купола, где в лазурной выси беззаботно кувыркались белоснежные ангелы. Пока звучали слова молитв, произносимых священником, Николай пытался удержать внимание на них, стараясь понять полузнакомые слова на церковно-славянском языке. Это помогало хоть как-то умерить боль в душе, которая, возникала каждый раз, когда он снова и снова понимал, что ничего уже не вернуть и ничего больше не будет. Тогда хотелось замереть, не двигаться, а еще лучше упасть ничком и никого не видеть и не слышать. Сейчас же, когда затихли последние слова «вечная память», в голове у него опять возник сумбурный поток мыслей, которые, перебивая друг друга, возникали, казалось, из ниоткуда и были обращены к тому, чье незримое присутствие предполагалось этими колоннами, этим куполом и молитвами, улетающими с дымом ладана вверх, туда, к Нему.
– … За что, мне все это? Что я, пожелал чего-то запретного? Мне ведь ничего не надо, кроме нормальной жизни. Жена, дети, работа… Что в этом греховного? А этот клад, я что его просил? Что это, искушение? Значит все это из-за того, что я не выдержал испытания искушением? Ну, хорошо, поманил и отнял. Но ее-то зачем нужно было наказывать, она же ни в чем не виновата! Это я убил тех двоих, и я должен ответить. Но что мне было делать, я же не хотел никого убивать, я просто защищался. Или я безропотно должен был отдать свою жизнь? Но за что, зачем, смысл какой во всем этом?!…
Возле него остановился проходивший мимо священник, который служил на отпевании.
– Простите, это ваших близких хоронят?
– Да, тут моя невеста.
– Сочувствую и разделяю ваше горе. Вы воцерковлены?
– Простите?…
– Службы в церкви посещаете?
– Да, нет. Вообще-то я крещеный, но как-то…
– Понятно, теперь большинство так. Но вам бы хорошо на исповедь прийти, причаститься, глядишь горе-то и утишится. Попробуйте еще Экклезиаста почитать, там хорошо написано для облегчения страждущих. А на исповедь приходите, и просто так поговорить можно, спросите отца Петра. А сейчас руки вот так, ковшичком сложите. Благослови тебя господи!
На улице моросил мелкий дождь. Добровольцы из числа присутствовавших на похоронах мужчин, среди которых был и Николай, вывезли и погрузили гробы в автобусы. Похоронный караван катил по московским улицам, не привлекая внимания прохожих, прячущихся под зонтами, и в основном смотрящих под ноги, чтобы не попасть в очередную лужу. Редко кто бросал взгляд на три одинаковых автобуса следующих друг за другом, да и эти взгляды были равнодушно-любопытствующими. Николай с тоской смотрел в окно. Там на улицах все шло обычным порядком, и никому дела нет до того, что оборвались чьи-то жизни, а линии чьих-то судеб пойдут из-за этого совсем другими путями. Когда автобусы уже подъехали к воротам кладбища, какая-то старушка в нелепом плюшевом жакете, в клетчатом платке, повязанном по-деревенски, с узлом на затылке и с двумя кошелками через плечо, вдруг остановилась, провожая взглядом автобус, в котором он ехал, и несколько раз перекрестилась, шепча что-то.
Перед воротами произошла заминка. Дежуривший возле них мужичок, на котором ввиду дождя была армейская плащ-палатка, а на ногах почему-то лаковые ботинки, делал вид, что въезжать на территорию кладбища, ну никак не положено. Твердость его убеждений моментально испарилась при виде бутылки, возникшей в руках Любови Константиновны. Волшебным образом ворота растворились в тот самый момент, когда бутылка исчезла под плащ-палаткой.
Прощание возле могилы было недолгим, дождь хлынул уже по-настоящему, и нахрапистый бригадир могильщиков бесцеремонно торопил агента похоронного бюро, которая пытаясь придать какую-то приличную моменту скорбь и торжественность, включила принесенный с собой кассетник с записью похоронного марша. В тот момент, когда она пригласила присутствующих «прощаться с погребаемыми», то ли из-за того, что батарейки были старыми, то ли из-за попадания воды, пленка вдруг замедлилась, музыка превратилась в какофонию, и под эти звуки Николай, шедший в середине стихийно возникшей цепочки прощавшихся, остановился у гроба, на котором лежал Людин портрет. Шедшие за ним обходили его, держа одной рукой зонтик, другой прикасались к каждому гробу, замирали на мгновение, пытаясь принять печально-задумчивый вид, как бы выражая всю глубину скорби, которую они чувствуют и отходили в сторону. А он стоял, не в силах снять руку с крышки. Ему казалось, что пока он находится тут рядом, все еще живо то, что было с ними. Но стоит ему отойти, как порвутся последние нити, соединяющие их, и все начнет стремительно уходить в туман забвения. Он с грустью подумал, что пройдет несколько лет, и размоются в памяти черты любимого лица, а у него нет даже фотографии. Тут к нему торопливо подошла агент похоронного бюро и, сохраняя скорбное выражение на лице, злым шепотом попросила его отойти. Вслед ней поспешали уже могильщики с брезентовыми лямками в руках.
Опустили в общую могилу гробы. Директриса высыпала на крышки данную ей при отпевании в церкви землю. Снова выстроилась очередь, на этот раз, чтобы брезгливо бросить щепотку раскисшей от дождя земли и торопливо поспешить в автобусы на ходу подставляя запачканные руки под струйки дождя, текущие с зонтов. В спину им летели звуки глухих ударов земли о крышки гробов, которые торопливо засыпали рабочие, торопящиеся поскорее приобщиться к дарам, которыми Любовь Константиновна подогрела их интерес к работе.
