Леонид Словин - Война крыш
Его бывшая жена жила с дочерью в Москве. У жены была новая семья, муж — научный работник, которого боготворили теща и тесть.
Прежний — обманом вкравшийся в семью уголовник Ванкоган — был прощен в обмен на отказ от всех прав на дочь.
Его преемник удочерил девочку. Своих детей у него не было, всей душой он привязался к падчерице.
Ванкогану разрешалось несколько раз в году встречаться с дочерью под видом маминого брата, проживавшего где-то на Севере.
Годами, находясь в отсидке, он не использовал свое право.
Зато после освобождения он по нескольку раз в месяц являлся на Метростроевскую с игрушками и подарками. Бывшая жена и её второй муж обыкновенно отправлялись в этот день в театр или на концерт. Ванкоган играл с дочкой, ходил с ней гулять на Гоголевский бульвар…
Отошедший от дел вор надеялся, что теперь он сможет чаще встречаться с дочерью, приезжая из дома для престарелых. Остальное время он будет проводить на природе, поблизости от Галичского озера, вдалеке от соблазнов, с удочкой, с книжками…
Вместо этого Ванкоган окунулся в убогий нищенский мир, ограниченный обшарпанными стенами бывшего братского корпуса. В общих спальнях — кровати на довоенных пружинах, с торчащими клочками ваты пропахшие мочой матрасы, ветхое постельное белье. В столовой — закрученные алюминиевые вилки, общепитовские тарелки…
А вокруг — захолустный голодный райцентр. На прилавках в магазинах тут и в лучшие годы не было никаких продуктов, кроме рыбных консервов, срок годности которых истек. А в окрестных деревнях все гнали самогон…
Участковый инспектор, предупрежденный о приезде особо опасного рецидивиста, лично явился в дом престарелых и в присутствии всех обитателей пообещал быстро вернуть ворюгу туда, где его настоящее место.
— За решетку…
Ванкоган в первый же вечер хотел уехать.
— …Не спал. Курил на крыльце. Я как раз ждала мать со смены. Автобус сломался. Она шла пешком. Я тогда что? Школьница. Безотцовщина… Мы сидели на крыльце. Заснула…
Заместитель по хозяйственной части увлеклась детскими воспоминаниями.
— Голова у него на плече. Мама приехала поздно. Что бы не будить, он отнес меня на руках. Так повторялось не раз. Он говорил маме, что я похожа на его дочь.
— Мама ваша жива?
— Нет.
— И никого нет здесь, кто его помнит?
— Из тех, кто здесь, нет. Он прожил тут года два.
— Безвыездно?
— Только вначале. Я знаю об этом со слов мамы. Потом стал выезжать. Возвращался обычно на машине. Всегда с подарками. Еда, постельное белье, одежда. Завхоз интересовался: «Откуда, Ян Рувимович?» Он объяснял по-разному: то леспромхоз списал и он выпросил; то кто-то выбросил. Раз, помню, привез японские зонтики-автоматы…
Рэмбо слышал о них в милиции.
— Новые?
— Разные. Десятка два.
— Догадались откуда…
— Потом уже сказали. Приехали отбирать…
— Отобрали?
— Не все. Постельное белье так и осталось. Что-то еще…
— Ясно… Последний вопрос. На засыпку, как говорят.
Он сказал, что вы напоминали ему дочь…
Женщина улыбнулась.
— Он не оставил у вас её фотографии?
— Нет…
— Вы что-нибудь знаете о ней?
— Только имя… Марина.
К вечеру Рэмбо начал собираться. Главное он уже знал.
Партнером Марины в Израиле был её родной отец — Ян Ванкоган…
На девятый день после гибели Марины к её подруге в подмосковный Подольск приехал Петр — в черном пасторском костюме, полузадушенный галстуком, в тесной сорочке.
Выбор президента «Лайнса» пал на выпускника физтеха.
Он не послал ни Валентина, ни Валентину — своих профессиональных установщиков. В прямом контакте мягкая, но настойчивая манера профессионалов лезть в душу не могла сработать.
Рэмбо рассчитал верно…
Наташа — молодая, с высокими выщипанными бровями — по едва уловимым признакам сразу поняла, что похожий на священника гость голоден.
— Как насчет тарелочки борща?
— А что? С удовольствием.
Он сел к столу.
Борщ оказался наваристым, на свиных ребрышках, с морковью, томатным пюре. По краям тарелки расплывались морковно-желтые глазки жира.
— У Маринки тоже всегда был неплохой аппетит… — сказала Наталья.
— Вы вместе росли?
— В одном подъезде. С первого класса за одной партой сидели… Потом я в техникум ушла. А она закончила школу. Поступила в Коммерческую академию. Тогда был Институт народного хозяйства. Плехановский… — На второе было жаркое. — Берите еще. Это не мясо. Чернослив…
— Спасибо. А потом?
— Уезжала, приезжала. Мать расходилась с отчимом. Это был уже второй отчим. Первый был ракетчик, облучился. Рано ушел из жизни. А это второй, который сейчас в Штатах… Он с матерью увез её девчонкой в Израиль. Она там года три прожила. Потом мать и с этим мужем развелась, он тогда уехал в Штаты. Предлагал Маринке жить у него. Он её очень любит. Он вам звонил в фирму? Вы, наверное, убедились… — Петр кивнул. — Они вернулись сюда… Марина пошла снова на студию. Берите горчицы.
— Спасибо. Отличная горчица…
— Я сама делала. Могу научить…
— Как её жизнь сложилась потом?
— Мама умерла вскоре после того, как Маринка первый раз выскочила замуж… Картошка понравилась?
— Прекрасная. Я, пожалуй, еще возьму.
— Отлично. Мы потом еще чай поставим.
— А кто был её первый муж?
— Студент с её же курса. Из МИНХа. Примерно год они прожили… Второй у нее был офицер. Хороший мужик. Пил только. Его отправили в Хакасию служить. Маринка пожила там с год — вернулась. Работы не было.
— Это уже недавно, наверное…
— Лет пять. Потом она еще раз выскочила…
— Всего она три раза выходила замуж?
— Официально четыре. Последнего я не считаю. Это фиктивно. её сослуживец с «Центрнаучфильма» хотел получить израильское гражданство. А у нее оно было.
— Он уехал?
— Нет, здесь. Чего ему там делать? Он не еврей. Ему был нужен паспорт. Даркон. С ихним паспортом он по всему миру может ездить без виз. Кроме США, по-моему…
— Он был на похоронах?
— Был.
— Кто же это? Вы знаете его фамилию?
— Нет.
— А где они вступали в брак?
— Она не говорила. Зачем, чтобы все знали. Это ведь, можно сказать, уголовщина. Сказала только мне. Да и то месяц назад. А теперь я — вам. Ей уж все равно сейчас!
— Наверное, он ей заплатил?
— Она говорила. Но я сейчас не помню сколько.
— Зарегистрировались и разошлись?!
— Нет! Столько еще мороки! Консульский отдел, посольство. Виза! Пришлось еще съездить с ним в Израиль. А потом он вообще заартачился! Стал тянуть время! Так и затянул!
— У вас нет его фотографии?
— Нет.
— Слушайте… — Петр отложил вилку. Вытер платком губы. Полез в карман. — Тут его нет?
Он достал несколько фотографий.
Наташа отошла со снимками к окну. Она была в белой кофточке, черной короткой юбке. Без чулок. Несколько завитушек волос над ухом выглядели по-девичьи нежно…
Она обернулась.
— А вы знаете! Вот он…
— Этот?
Она держала фотографию Яцена.
Обратная дорога в Москву показалась Рэмбо короче. В Галич приехали к опаздывавшему скорому, ходившему от Улан-Батора. На одном из вагонов еще сохранилась надпись «Москва — Баганур». Поезд мчался с ветерком. Стоянки были сокращены.
Утром Рэмбо был уже на Ярославском — втором по величине на площади трех вокзалов.
Как и прежде, поезда приходили переполненные. Пассажиров встречали импортной снедью, чужим спиртным, отечественными книжными развалами.
Рэмбо ждала машина.
Через несколько минут он уже входил в «Лайнс».
Прямо на лестнице узнавал новости — приглашение в Думу, звонки коллег. Мэрия, газеты…
Девочка-секретарь в приемной доложила о рутинных, сугубо домашних делах. У одного из сотрудников был день рождения.
— Подарок от фирмы у вас в кабинете. В холодильнике в столовой торты к чаю — он привез…
— Петр здесь?
— Он ждет в информационном центре.
— Позвони. Пусть заходит.
— В Иерусалим сообщили насчет личности Амрана Коэна?
— Я разговаривал с Сашей…
Рэмбо ходил по кабинету.
Петр сидел за приставным столиком.
Жалюзи в кабинете были опущены во избежание нескромных взоров и ушей из соседних домов и чердаков. Президент «Лайнса» предпочитал не маячить у окон.
— Так они развелись?
— У меня нет сведений. Может, долг Яцена тянется со времен регистрации брака? — предположил Петр.
Рэмбо внимательно взглянул на него.
— Чем тебя там накормили? Что-нибудь особенное?
— Все обычное. Борщ, жаркое.
— Глазки сонные… Ты что же думаешь, это плата за получение гражданства? Сколько, по-твоему, стоит фиктивный брак?
— Не представляю.
