Леонид Словин - Война крыш
Ближайший кент, возможный родственник российского криминального авторитета Маленького Эли, погиб первым, потому что при его жизни невозможно было убрать Ванкогана.
Маленький Эли мог бы запросто разобраться с теми, кто наедет на иерусалимского «нищего»…
Убийцы Маленького Эли учитывали и то, что вычислить их будет нелегко, — иерусалимская братва могла выдвинуть не менее десятка версий насчет того, кому было выгодно его уничтожить. Это могли быть и недовольные совладельцы казино, и партнеры-уголовники, и молодые англичане, выгнанные им по подозрению в нечестности…
Два пистолетных выстрела из «глока» поздно ночью, когда Маленький Эли покидал казино, сделали убийство Яна Ванкогана вполне предсказуемым.
«Поэтому он позвонил Марине и сообщил, что на него наезжают…»
Убийство в Иерусалиме одного из бывших королей российского преступного мира было связано с гибелью в Москве самой Марины…
«Процесс пошел!»
Тяжелый, высокий Рэмбо легко пересек приемную.
Детективы уже входили вслед за ним в кабинет, рассаживались вокруг приставного стола.
— Знакомьтесь…
Рэмбо пустил фотографию по рукам.
Один из сидевших, муровец, как и Рэмбо, узнал вора.
— Ванкоган Ян Романович, точнее, Рувимович…
Они словно встретили старого друга.
— Он… — Рэмбо передал ему дактилокарту из Иерусалима. — Надо получить официальную справку. И кроме того, сведения об особых приметах…
— Татуировки…
— Да.
Остальным Рэмбо коротко объяснил:
— Живая легенда преступного мира. С десяток судимостей. Все за квартирные кражи… Во время пика воровской карьеры — по сто краж в течение трех месяцев. В некоторые дни по пять кряду. Всегда действовал один. И ни разу не крал у бедняков. Только номенклатура и торгаши…
Молодые детективы ничего не знали о воре. Им было все интересно. Рэмбо счел нужным дополнить:
— Начинал преподавателем физкультуры в средней школе в Галиче. В старом Музее криминалистики ему был посвящен стенд…
Попав в чужую квартиру, Ванкоган всегда запирался изнутри.
Однажды в то время, когда он грабил квартиру, дверь открыли ключом снаружи. Хозяина квартиры, офицера в форме майора госбезопасности, знаменитый вор встретил в прихожей.
Под фотографией приводилось сказанное Ванкоганом:
«Товарищ майор! У вас в квартире идет секретный обыск. Сдайте оружие!»
Старший офицер отдал пистолет, позволил препроводить себя в дальнюю комнату…
Рэмбо позвонил в информационный центр «Лайнса»:
— Материалы на Ванкогана… — Там, конечно, не знали и не могли его знать. — У нас должны быть данные…
Он положил трубку.
— Я потерял его из виду. Даже не предполагал, что он может оказаться в Израиле… Что-то хотел спросить? — спросил он, поймав взгляд Петра.
— Мог ли вор превратиться в нищего?
Петр держался скованно: в вопросах преступности его легко было разыграть. В отличие от его предмета — физики многое тут наживалось ногами, риском, перебитыми ребрами.
— Надо узнать, воровал ли он тут, перед тем как эмигрировать. Надо думать, визу ему дали без проблем…
Вскоре доставили материалы информационного центра.
Последний раз имя вора промелькнуло в сводках ГУВД почти 20 лет назад. Дерзкая квартирная кража была совершена днем.
Ванкоган снова тряхнул стариной.
Жулик воспользовался тем, что хозяева квартиры были в отъезде. К дому подогнали машину лицензированной фирмы и вывезли все ценное, включая мебель. Машина стояла груженой, ожидая, пока вор закончит играть на пианино. Потом пианино тоже погрузили, отвезли на Москву-Третью. Для отправки малой скоростью.
Соседи опознали преступника по фотографии.
До этого особо опасный рецидивист по-крупному практически уже не крал. Жил в доме для престарелых на севере Костромской области. Все добытое барахло раздавал сожителям.
Однажды Ванкоган уехал в Москву и больше уже не вернулся…
В эту командировку Рэмбо поехал сам.
Президент «Лайнса» выехал поездом поздно вечером с Ярославского вокзала. Ночью он был на берегу знаменитого Галичского озера. Утром на станции пересел на междугородный автобус. Город находился в стороне от железной дороги.
«За это время я был бы уже в Хамамеде…»
Случайно попав на тунисский курорт, он потом еще несколько раз летал туда. Плавал, читал в номере пронинскую «Банду»…
Очередная серия у него и теперь была с собой. Читать в автобусе было неловко. Пассажиры ехали не отдыхать, везли тяжелые сумки, кто-то — похоронные венки.
Попутчики в автобусе поглядывали на него как на чужого.
Секьюрити Рэмбо — молчаливый афганец, погруженный в свои мысли, всю дорогу молча держался позади, не выражая внешне ни радости, ни уныния. При этом он ни на минуту не забывал работать мускулами — качал то живот, то бицепсы.
Порой Рэмбо напрочь забывал о его присутствии.
Городок, в который они прибыли часа через три, был из купеческих, старых. В центре были ряды и Красная площадь…
Такси они не увидели. Зато заметили иномарки. Несколько кавказцев, проезжавшие мимо, удивленно покосились в их сторону.
Тут тоже строили. Смотрели видео. Торговали. На витринах торговых палаток лежали товары, привезенные из заморских стран.
В милиции было пусто и тихо. Ничего нового для себя Рэмбо не узнал. Со времени, когда Ванкоган находился в доме для престарелых, почти весь личный состав тут обновился. Бывший участковый, обслуживавший стариков, скончался пару лет назад.
— Заснул на спине. А был, как водится, поддатый. Стакана четыре в нем уже сидело…
— Фамилия Ванкоган ни о чем не говорит?
— Что-то не помню.
— Знаменитый уголовник, жил тут в доме для престарелых…
— А-а! Говорили старики. Из дома для престарелых краденое тогда на грузовике вывозили. Список изъятого на телетайпе стучали весь день: ножи, вилки, ложки, скатерти, зонты… Вам надо туда подъехать…
Последние километры добирались на допотопном «пазике», тряском, медленном. На остановках водитель с помощью рычага открывал и закрывал переднюю дверцу.
Певуче переговаривались пассажиры.
Рэмбо не открывал рта. Московская речь по сравнению со здешней, мягкой, звучала резко, чужой — как если бы он вдруг заговорил на немецком.
У дома престарелых никто не выходил.
Когда он и секьюрити поднялись к выходу, все замолчали, глядя в их сторону.
Цель их маршрута обозначил сломанный навес остановки рядом с обочиной. Дальше шла тропинка, протоптанная сквозь объеденный, беспризорный газон с редкими деревцами.
Тропинка вела к кирпичному зданию.
Дом престарелых помещался в бывшем монастырском корпусе — с маленькими окошками, окруженными наличниками.
Давно не беленное неухоженное здание. Пооббитые, намертво схваченные старинным неразгаданным раствором кирпичи. Тусклые окна, у подвала куча мелкого угля, привезенного на зиму.
Уныние, безлюдье погоста.
Находившимся тут вместе с Ванкоганом, если они попали сюда шестидесятилетними, сейчас должно было быть не меньше восьмидесяти.
Все же Рэмбо не пожалел, что приехал.
Он предпочитал получать информацию из первых рук.
У входа в дом престарелых никто им не встретился.
Темные коридоры. Свет из квадратных окон над дверями. Запах сиротства.
— Где заведующая?
Кто-то шел им навстречу.
— Все в столовой, милый. — Встречная оказалась старушкой в неслышных вязаных тапочках.
— А вы чего?
— Я ить иду…
— Мы с вами. Вы давно здесь?
— Считай, третий год.
— А есть такие, что тут лет двадцать?
— Не-е… Долго так не живут!
В столовой сидело несколько пожилых людей.
Заведующая — сухая, с серым лицом, в очках, — увидев чужих людей, встревожилась. Узнав, что приезжих интересует родственник, живший в доме для престарелых двадцать лет назад, оттаяла.
— Я тут второй год…
— А может, кто-то здесь проживает с тех пор? Мы хотели помянуть Яна Ванкогана…
Рэмбо выставил привезенные гостинцы: перец, московскую сырокопченую колбасу, сосиски.
— Как вы сказали? Ян?
— Ян Ванкоган…
Заведующая вышла. Вернулась через несколько минут.
Молодая крупная женщина, шедшая следом, чему-то улыбалась.
— Знакомьтесь. Мой заместитель по хозяйственной части. Мать её работала техничкой. Они жили здесь на служебной площади. Мария Евгеньевна отлично помнит вашего родственника…
Ванкоган выбрал эти места, потому что отсюда происходил его отец, родившийся в Галиче.
Отсюда он когда-то уехал в Москву, где женился по любви и где после рождения дочери очень скоро впервые сел за квартирную кражу. Ян Ванкоган обычно воровал в Москве и, освобождаясь из мест заключения, возвращался в столицу, чтобы месяца через три, максимум через полгода в очередной раз снова сесть.
