Виктория Платова - Любовники в заснеженном саду
— Любите то, что они делают? И что же они делают?
— Они — бойцовые собаки. Этого достаточно. Больше к теме бойцовых собак они не возвращались. Никита, под присмотром Рико (пропади ты пропадом, образина!), перенес все три ящика в подсобку: чрезмерно суетясь и поджимая зад — кто его знает, этого ротвейлера!.. Два, по просьбе Джанго, он сунул в морозильник, а один оставил у плиты. Операция была завершена — оставалось только пожалеть, что она закончилась так быстро. У Джанго есть ее праздный Даня, а у него, Никиты, нет больше оснований здесь задерживаться.
— Спасибо, Никита. Вы очень мне помогли. — Равнодушный голос девушки лишь подтвердил его немного грустные мысли.
— Не за что… Кстати, если вам на следующей неделе нужно будет забрать… ну там… Новозеландскую говядину.. Я в вашем распоряжении…
— Ну, до следующей недели нужно еще дожить…
Что и требовалось доказать… Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.
Но уходить не хотелось капитально. Даже несмотря на назойливое присутствие Рико и Дани. Попросить, что ли, кофе? Никита уже готов был открыть рот и потребовать кофе в качестве оплаты за старания, но вовремя вспомнил, что говорила ему Джанго еще в прошлый раз: кофе у нее в доме нет. Теперь же Никита знал, что есть в ее доме: бойцовые собаки, черный Рико, больше похожий на телохранителя, и джазовые импровизации.
И сама Джанго…
Неужели все дело в доме и в бесплатных к нему приложениях? Дом путал все карты: вместо того чтобы помочь понять Джанго, он направил Никиту по ложному следу. Он сделал ее еще более экзотичной, еще более недоступной, еще более непонятной.
И страшно желанной.
Пожалуй, впервые за время их странного знакомства он почувствовал желание, но не тяжелое, плотское, покалывающее кончики пальцев: так было в самом начале с Ингой и в самом конце — с Мариночкой… С Джанго он чувствовал совсем другое желание — разгадать.
— Так я поехал? — совсем уж безнадежно спросил Никита, втайне надеясь услышать: «останьтесь».
— Да, конечно… Еще раз спасибо…
Ну, не хрен ли?! От такого полнейшего равнодушия и на стенку полезть можно! И чем он хуже дурацкого Дани, этого mouldy fig'a [20] с саксофоном?.. «Хуже, хуже, — нашептывал Никите собственный, критически настроенный разум. — Ты не умеешь играть на саксофоне, ты боишься бойцовых собак, и не только бойцовых; ты не куришь анашу вперемешку с бабским „More“ и вообще ты — положительный тип. А кто и когда убивался по таким вот положительным моральным уродам? Никто и никогда, всем порочных парней подавай. И где их набрать-то столько…»
— Можно мне вымыть руки? — Не слишком хороший ход, но еще пять минут в доме Джанго ему обеспечены. А то и десять.
— Конечно… Простите меня, ради бога. Я провожу…
Ванная, куда его привела Джанго, соответствовала дому — тому, не скрытому под сайдингом. Из ее необработанных стен нагло выпирал туф. Из-за этих неровных, плохо подогнанных, ребристых камней помещение имело сходство с каминным залом. Или — с тюрьмой эпохи Реставрации. А в общем здесь было мило. Очень мило, хотя и прохладно. Средневековую поверхность камня уравновешивала современная бытовая техника: стиральная машина почти космического дизайна и душевая кабинка с полупрозрачными стенками. Венчали торжество общества потребления кокетливое биде и совсем уж непременный атрибут малоэтажной недвижимости — джакузи. Гореть бы им огнем, этим джакузи: совсем недавно в одной из таких джакузи плавал труп.
Надо же, дерьмо какое…
Но джакузи хозяйки дома была абсолютно стерильно и восхитительно пусто. Только края густо усажены оплывшими свечами. Не иначе как сумасшедшая парочка предается здесь любовным утехам, гореть бы им огнем…
Эта мысль снова неприятно поразила Никиту. Настолько неприятно, что он уставился в зеркало, лентой пропущенное над джакузи, и принялся уговаривать себя: «Какое тебе дело до этих людей? Какое тебе дело?..»
Никакого, вот только она купается в этой ванной. Сбрасывает с себя всю одежду и купается. Сбрасывает. Всю одежду. Переступает через нее. И ныряет в воду… Нет, не так. Она в нее погружается, Джанго…
Картинка, которую нарисовало внезапно очнувшееся от анабиоза воображение Никиты, была такой яркой, что он стиснул зубы. Чтобы не смущать сомнительное целомудрие ванной готовым вырваться наружу стоном, безнадежным и сладострастным.
М-м-м…
Никита открутил кран с холодной водой до упора и сунул под него голову: легче не стало, но мысли упорядочились. И даже решили провести инвентаризацию ванного добра.
Вот стаканчик с двумя зубными щетками… так-так… одна из них, поменьше, поаккуратнее, принадлежит Джанго… мыло, шампунь, целая куча каких-то баночек с кремами и притирками, опять проклятые оплывшие свечи, зубная паста без колпачка, с подсохшим, выползшим наружу содержимым, чертов джазмен, наверняка он чистил зубы последним, да еще и встал после полудня, с них станется, с джазменов… Крем для бритья — до и после, дезодоранты, милейшие семейные дезодоранты, мужское-женское, одеколон, позабытые духи — «Guerlain Chamade», тьфу ты… Надо же, как тесен парфюмерный мир, и здесь — «Guerlain Chamade», а в пару к ним — изрядно выболтанные «Sashka for Her», надо же, какое забавное название; забавное, полудетское, дерзкое, легкомысленное, а ей, пожалуй, идет — Джанго… Опять свечи… Какая-то коробочка, стоящая прямо за «Сашкой…»
Но стоило только Никите взять в руки проклятую коробочку, как за его спиной скрипнула дверь и раздался шорох. Никита вздрогнул от неожиданности, коробочка выскользнула из рук и упала, издав жалкий пластмассовый звук. Содержимое рассыпалось, раскатилось, а Никита сразу же почувствовал себя неловко, как будто его застали за воровством женского нижнего белья в одноименной секции Дома ленинградской торговли.
— Это я… Простите… Совсем забыла… Вот, принесла чистое полотенце.
— Это вы простите… Не знаю, как получилось…
Никита присел на корточки и попытался собрать вывалившиеся из коробочки вещицы. Это оказалось не так-то просто: при ближайшем рассмотрении вещицы оказались контактными линзами. Целая дюжина контактных линз…
И куда столько?
Джанго ничего не ответила, а устроилась рядом с Никитой, перекинув полотенце на плечо.
— Черт… Даня меня убьет… Из-за этих линз. Он ужасный педант… Черт.
— Простите, — еще раз промямлил Никита. — Я не хотел…
— Нужно собрать их все. Желательно, чтобы все. И промыть.
— Да, конечно…
Они принялись собирать чертовы линзы, проклятые линзы, благословенные линзы… И в какой-то момент их руки соприкоснулись.
И так и замерли.
— Что? — ласково спросила Джанго, приблизив к Никите ослепительно белое лицо, ослепительно черные волосы и ослепительно золотистые глаза.
Никита молчал.
Он почти ничего не чувствовал. Вернее, чувствовал только одно: его сердце, до сегодняшнего дня такое маленькое, такое ссохшееся от неизбывного горя, от неизбывной тоски по Никите-младшему… Такое несчастное, такое неприкаянное… его сердце вдруг увлажнилось, набухло, как набухает инжирина в стакане воды… И пустило корни. И зашелестело кроной.
Никита не знал даже, что это было за дерево, что за кустарник, что за подлесок. Быть может, можжевельник, растущий вокруг дома Джанго… Быть может — папоротник, который он посадил на могиле Никиты-младшего… Быть может — жимолость, совсем как на старой пластинке отца — «Honeysuckle rose» [21]…
— Что? — переспросила Джанго.
Никита молчал.
И тогда она поцеловала его. Легко упав на колени среди рассыпавшихся контактных линз ее саксофонного guy [22].
Поцеловала.
Но вначале она приблизила к нему губы: как в замедленной съемке, как в его любимом, нежнейшем черно-белом кино. Губы Джанго некоторое время присматривались к его губам, изучали их, слегка подрагивали и сохли прямо на глазах, и покрывались едва заметной золотистой корочкой — под цвет глаз…
И когда терпеть уже стало невмоготу, когда жажда стала невыносимой — она поцеловала его.
Поцеловала.
Никита так никогда и не узнал, сколько же длился этот поцелуй. Наверное, долго. Он ничего не помнил, обо всем забыл, обо всем, кроме губ девушки, прибоем ударивших в его собственные губы. Прилив — отлив.
Прилив — отлив.
А когда волна отступила и сознание начало медленно возвращаться к нему — вернулись неуверенность и робость. Черт возьми, она поцеловала его… Джанго поцеловала его всего лишь в каких-нибудь жалких пятнадцати метрах от своего парня (мужа? любовника?). А то и того меньше…
И Никита отстранился.
— Что-то не так? — спросила Джанго, не открывая глаз.
— Нет… Но ваш… твой парень…
— А что — мой парень?
— Твой парень… Ты ведь его любишь?
— Разве я говорила тебе об этом?
— Говорила…
— Я… — и она рассмеялась с крепко сжатыми ресницами. — Я просто сказала, что люблю человека, который любит джаз… Ты ведь любишь джаз?
