Анатолий Афанасьев - Сошел с ума
— Картишки при тебе?
Руслан озадаченно поднял брови.
— Играть хочешь?
— Отыграться хочу.
— Ну давай, попробуй.
Нехотя, небрежно раскидал карты. Он оказывал мне красивую услугу: знал, что не расплачусь, но уважил последний каприз. Потянулась прощальная сика, безнадежная, как жертвоприношение. Карты двоились в глазах, с трудом отличал я семерку от десятки, вальта от дамы, но сумел за короткое время подзалететь еще на пяток тысяч. У Руслана постоянно выскакивали его три туза, а у меня, как песок из прохудившегося мешка, сыпалась всякая шваль.
Отложив карты, я сказал:
— Совесть меня мучает, Руслан.
— Пусть не мучает. У меня претензий нету.
— Долг есть долг. Не могу я так. По-другому воспитан. Карточный долг — долг чести.
— Да, верно, — согласился горец удрученно. — Помирай, но долг плати. Я сам такой, Миша… Сдай человечка, иначе нельзя.
— Не могу, не знаю, где он.
Оба мы глубоко задумались. Горец первым нарушил грустное молчание:
— У тебя, Миша, кто на воле есть? Может, родичи? Может, верный кунак?
Вот он сам и сказал что следовало. Но сразу я не ответил, хотя подмывало. Повеселев от вина, попросил у него зеркальце, чтобы глянуть на уши: не отвалились ли.
— Чего смотреть, — отсоветовал он. — Морда как морда. Другой нету.
Однако зеркальце у него, как у каждого уважающего себя джигита, нашлось: дамское, вделанное в серебряную пластину. В своем роде удобная вещица, при необходимости можно использовать как резак.
Уши были на месте, при этом увеличились в размерах и напоминали две перезрелые свеклы. Морда раскрашена разноцветными полосами и синюшными подтеками, будто у матерого панка с Пушкинской площади или у индейца-делавара, выходящего на тропу войны.
— Ничего, — успокоил Руслан, — девки уродов любят.
Я сделал вид, что загоревал, но ненадолго. Уточнил, который час, оказалось — шесть вечера. В прежней жизни я обыкновенно в это время пил кофе после дня трудов.
— Пожрать не дадут? — спросил утвердительно.
— Почему не дадут? Мне дадут, тебе нет. Я поделюсь.
— Почему же мне не дадут? Обязаны дать. Хоть каши какой-нибудь.
— Вчера кушал в долг, сегодня в долг. Нехорошо. Не поверят. Могут обидеться.
— А покурить?
— Покурить пожалуйста, — протянул сигареты, щелкнул зажигалкой. Глядел с упреком. «Ну давай, давай!» — мысленно я поторопил. Он словно услышал. — Что же, Миша, в городе у тебя есть родич? Или нету родича?
— Не родич — друг, — я вздохнул тяжело, опустил глаза.
— У него бабки есть?
— Он знает, где мои лежат.
Руслан почесал волосатую грудь, состроил умильную гримасу.
— Давай записку пиши. Смотаюсь, привезу бабки. Туда, обратно. Честно будет. Сколько может дать?
— Сколько хочешь даст. Не в этом дело.
— В чем, дорогой?
Я отвел глаза. Затянулся сигаретой. Как бы мучительно размышлял.
— В чем, дорогой? — повторил он таким тоном, каким скромная женщина интересуется у мужчины, любит ли он ее. — Почему сомневаешься?
— Я не сомневаюсь. Записке не поверит.
— Чему поверит?
— Голосу поверит.
Руслан почти переместился на мои нары.
— По телефону говорить хочешь?
— По телефону можно, — буркнул я. Руслан положил руку на мое колено. Тяжелая рука.
— Блефуешь, Миша?
Очень важный был момент, переломный. Слишком осторожно горец нюхал наживку. Но кому из нас алчность не затуманивала мозги. Да и чем он рисковал? Ничем.
— Как ты можешь?! — я вложил в слова всю обиду, которая у меня к тому времени накопилась: на садиста Сырого, на себя, на Полину, на бездарно обрывающуюся жизнь. — За дешевку принимаешь?! Хорошо, оставим этот разговор.
— Зачем оставим? Разговор нормальный. Телефон можно устроить.
— В чем же заминка?
— Слушать буду, как говоришь.
— Слушай, пожалуйста. У меня тайн нет. Да и как я могу обмануть, сам подумай. Просто хотел отблагодарить за все. Долг отдать. Ну и покушать напоследок по-человечески. Водочки выпить. Знаешь ведь, чего меня ждет. Не танцы-шманцы.
— Пятнадцать тысяч у него есть? — уточнил Руслан.
— У него сколько хочешь есть.
— Проси двадцать. Девочек позовем.
— Чего-то дорогие получаются девочки.
Руслан просиял чернотой глаз, как небесными зарницами.
— Всякие есть, но нам таких не надо, верно?
— А каких нам надо?
— Рыженькие, беленькие, чистенькие. Десять лет, двенадцать лет. Все целки. Тебе и мне по две штуки, а?!
В полном экстазе поцеловал кончики пальцев, изобразив букет. Мне ничего не оставалось, как восхититься его вкусом.
— Попрошу двадцать, ладно. Все одно помирать.
— Замечательно сказал. Дай обниму тебя, брат.
Мы обнялись, при этом если у меня оставалась хоть одна целая косточка, то и она хрустнула. Руслан по-кошачьи спрыгнул к двери, постучал условным стуком. Что-то гортанно выкрикнул, но не по-русски. Его выпустили.
Пока его не было, я мечтал. Это лучший способ одолеть кошмар надвигающегося небытия. Кроме молитвы. Но во мне было слишком мало веры, чтобы на нее опереться. Улыбающийся смертник — это либо молящийся, либо мечтающий. Я мечтал о том, что было давно и никогда не вернется. Вспоминал родителей. Как много они пережили, но остались добрыми, доверчивыми, наивными людьми, верящими в неостановимую поступь прогресса. На долю их поколения выпали такие беды, перед которыми нашествие новых гуннов кажется вообще пустяком, вечерней прогулкой под дождем. Еще мечтал очутиться на даче в летнем саду, где распустились гладиолусы, розы и клубничные грядки искрятся бледной росой. Сидим в беседке с милым старым другом перед накрытым чайным столом, а неподалеку дымится труба нашей крохотной баньки… Боже мой!
Руслан притащил аппарат сотовой связи с отводной трубкой. Улыбался застенчиво. Словно его окропили святой водой.
— Еле выпросил. Игнатку боятся, шакалы. Придется кое-кому отстегнуть.
— Это не проблема. Сейчас все уладим.
Телефонный номер, который дал Трубецкой и который горел в мозгу огненными цифрами, был единственной ниточкой, связывающей с волей, с надеждой, но я не торопился его набирать. Слишком многое зависело от этого звонка, и слишком велика возможность неудачи. Первое — надо застать Трубецкого на месте. Второе — малейшая неточность, неверное слово, интонация, и горец догадается, что его хотят одурачить. Я не сомневался в сообразительности и реакции Трубецкого, но все же… Да и с чего я взял, что он захочет помочь?
— Чего, Миша? Чего ждешь?
— В горле пересохло.
Продолжая застенчиво улыбаться, Руслан из внутреннего кармана куртки достал точно такую же бутылку, какую я уже выпил.
— Ну ты фокусник! — восхитился я.
— Зачем фокусник? Тебе надо, я принес.
По очереди сделали из горлышка по несколько глотков.
— Звони, Миша. Или передумал?
Я отстучал заветный номер. Трубку снял Трубецкой. Будто ждал звонка, но от меня ли?
— Алло, можно попросить Викентия? — быстро сказал я. Трубецкой ответил дружески, весело:
— Ты что ли, Мишка? Не узнал меня? Я и есть Викентий. Ты что, керосинишь с утра?
Уф, первый, самый трудный этап пройден. Руслан, прилепивший отводную трубку к уху, глубокомысленно моргал.
— Викеша, нет времени объяснять, но у меня небольшое затруднение.
— Весь внимание.
— Срочно нужны деньги.
— Сколько?
— Много. Двадцать… нет, двадцать пять тысяч.
— Каких тысяч? Миш, приди в себя. Тебе бутылки не хватило? Сейчас привезу. Говори куда.
Руслан делал какие-то странные знаки, будто ловил на груди блоху, но мне было не до него.
— Викентий, соберись, пожалуйста. Мне срочно нужны двадцать пять тысяч долларов. Ты знаешь, где их взять, верно?
— Ну даешь, парень! — Трубецкой растерянно хохотнул. — И вроде трезвый по разговору.
— Это дело чести. Тебе что, трудно передать деньги?
— Нет, не трудно. А сам почему не можешь? Это же твои деньги, не мои.
— Перестань валять дурака, — я разозлился вполне натурально. — Если бы мог, не просил бы. Я занят. Деньги отдашь посыльному. Сейчас он тебе сам скажет, куда подвезти… Викентий, слышишь?
Трубецкой молчал, и это было правильно. В этот момент он и должен был помолчать, потому что растерялся.
— Викентий, ты что, оглох?!
— Хорошо, Миша, — отозвался замогильным голосом. — Все сделаю, раз просишь. Но скажи одно, у тебя с головой в порядке?
— У меня — да. А у тебя?
— Миша, не обижайся, но пусть этот твой посыльный привезет расписку.
— Будет расписка, крохобор!
Руслан сверлил меня зрачками, как двумя паяльниками. Я передал ему трубку.
— Слушаю вас! — сказал он важно. Я забрал у него микрофон, приложил к уху. Трубецкой холодно спросил:
— Это вы Мишин гонец?
— Ага. Встретимся, да?
— Мне нужно часа два, чтобы управиться.
