Федор Московцев - M&D
Возле гостиницы «Даниэли» они остановились, чтобы послушать флейтиста. Настраиваясь, музыкант сыграл несколько странных музыкальных фраз. Затем вдруг зазвучали красивые мелодии, в которых трели сверкали, как жемчуга и бриллианты на бархате. Под искусными пальцами флейта пела, не срываясь на слишком низкие ноты, тембр был её неизменно ровен и чист; казалось, слушатели внимали сразу и соловью, и музам, и человеку. Музыкант выражал, излагал, развивал свои мысли в музыкальной речи, грациозной и смелой. Он пел любовь, страх, бесцельные распри, торжествующий смех, спокойное сияние разума, острые стрелы мысли. Он пел Радость и Страдание, этих близнецов, склонивших свои головы над землей, и Желание, которое созидает миры.
Постояльцы, выходя из гостиницы, бросали ему монетки. Андрей последовал их примеру, и они вместе с Имоджин продолжили прогулку.
– Ответь мне, sweetheart, ты когда-нибудь был счастлив?
– Счастлив лишь тот, у кого бьется сердце за родину! – ответил он невозмутимо.
После недолгой паузы она, глядя в сторону, произнесла:
– Мои родители рассказывали: тогдашнее правительство долгое время внушало венгерскому народу, что люди станут счастливыми, когда их сердца будут биться за вашу родину.
Гуляя, идя, куда глаза глядят, они оказались в Кастелло. В этом сестьере, или районе, не так много достопримечательностей, зато здесь расположены Общественные сады; это дыхание природы в городе, где камни иногда могут и тяготить.
Продуваемые ветрами лагуны, они шли вдоль парка по набережной Vittorio Veneto. На западной оконечности острова, возле пристани Sant Elena, остановились, это была последняя пристань, откуда они могли уехать на вапоретто.
– Спасибо, darling, ты подарил мне незабываемые дни, полные удивительных открытий!
Он ответил, что это ему полагается сказать ей спасибо за всё, что она ему подарила.
Имоджин знала, что увезёт домой бесценные воспоминания о проведенном времени, о блаженной усталости и воскресающих желаниях, которые вместе составляли ту нить, что соединяла в одно целое часы, отданные любви. Бездумный сон наяву всё ещё длился, sweetheart держал её за руку, и даже приехав в Будапешт, она некоторое время будет жить в этом жгучем счастливом полусне. Но здесь, в конечном пункте их последней прогулки, они уже начинали отрываться друг от друга. То, что было сейчас, ласки, ещё горевшие на её теле, всё это уходило вдаль. Постель, зеркала, ширмы с масками, медный канделябр, – всё это она как будто видела мимоходом сквозь стекло чужого окна. Пройдёт какое-то время, и она будет вспоминать тот порыв души и плоти, в котором отдавалась ему, все подробности, даже мелкие и незначительные, слова, что он ей говорил; но ей уже будет казаться, что всё это случилось с какой-то другой, совсем посторонней женщиной, которую она не особенно любила и не могла понять. Имоджин не хотела этого, всё её естество восставало против такого окончания их истории, но она знала, что это конец. Роман заканчивается, как падающий камень в конечном счете оказывается на земле. Когда-то она придумала сказку, игрой ума создала воображаемый волшебный мир, а теперь, в этом странном городе, образ которого запечатлелся в памяти каким-то единственным мгновением равновесия между жизнью и смертью, Имоджин не просто расставалась с видениями дорогого ей мира, а хоронила их в своей потрясенной душе.
Такова была её Венеция.
Когда они покидали дом цвета запекшейся крови на Большом Канале, прежде чем проститься с Джованни, Андрей спросил его, что означает «Casa del Boia».
– Дом палача, – ответил хозяин.
Из его объяснения Андрей понял, что в течение нескольких столетий венецианское правительство предоставляло этот дом палачам. Он не считал себя особо чувствительным человеком, но это открытие показалось ему шокирующим.
Глава 38
Возвратившись в Будапешт, Имоджин не решилась встретиться с Ференцем ни в день приезда, ни на следующий. Сославшись на то, что плохо чувствует с дороги, отменила свидание, которого он так долго ждал. Она поехала к святому Геллерту посоветоваться, что ей делать. Но он молчал, бесстрастно глядя вдаль.
Холм Геллерта было тем местом, куда она приходила в дни тяжёлых сомнений, и здесь шестое чувство подсказывало ей спасительный выход. В этот раз ей нужно было знать, как развеять подозрения Ференца – отнюдь не безосновательные – но, к сожалению, капризная интуиция так ничего и не подсказала. Пришлось идти на встречу, не имея готового решения. После того, как она отказала ему в свидании, они созванивались три раза, и он говорил с ней с плохо скрываемым раздражением. И даже намекнул на то, что она его обманывает.
В ресторан они прибыли каждый своим ходом. Войдя в зал, она увидела его, корректного, спокойного, сидящего за столиком, перед ним стоял нетронутый бокал вина. Заняв место напротив него, поздоровалась, с досадой и вместе с тем с каким-то облегчением отметив, что он не вышел к ней навстречу и не поцеловал её. Лишь обронил:
– А, ты здесь!
– Мы же договорились встретиться.
Она сделала заказ, едва заглянув в меню.
Пытаясь выглядеть непринуждённо, Имоджин сообщила, что ходила поздороваться со святым Геллертом, и что
– …его статуя вызывает у меня восторг. Вид у него честный и прямой; так и кажется, заговори он только, и его уста говорили бы одну правду.
Он с горечью заметил:
– Да, это не женские уста.
Она поняла его мысль, и очень мягко спросила:
– Почему ты говоришь со мной так? Ведь я искренна.
– Что ты называешь быть искренней? Ты же знаешь, что женщине приходится лгать.
Она помедлила с ответом. Потом сказала:
– Женщина бывает искренней, когда не лжёт без причины.
Тогда он сухо сказал:
– Имоджин, есть что-то такое, чего я не знаю. Расскажи мне.
Помолчав секунду, она мучительно медленно ответила:
– Меня беспокоит твоё настроение. Ты и по телефону разговаривал со мной так, будто не рад моему приезду. Ты не хочешь объясниться?
– Объясняться – мне?! Нет, должна говорить ты, а не я. Мне-то незачем объясняться. Я ведь не водил тебя за нос.
Она поняла, что он обо всём догадался, и не нашла в себе сил выступить в свою защиту. Тогда заговорил он. Сначала он упрекнул её в том, что не мог дозвониться на мобильный телефон и в гостиничный номер. А то, что она сама звонила ему в определённые часы, наводит на мысль, что в остальное время она находилась с человеком, при котором неудобно разговаривать со своим мужчиной. А при ком неудобно разговаривать со своим мужчиной? Конечно же, при другом своём мужчине.
– Ты слишком подозрителен.
– Я в порядке, Имоджин, а вот ты ведёшь себя подозрительно.
К ней вернулось её самообладание.
– Но у меня может быть личное пространство, куда я могу удалиться, чтобы никто меня не трогал?
– Когда я познакомился с тобой, то у меня кончилось моё личное пространство и началось наше общее. Я забыл все свои холостяцкие привычки, и, хочу подчеркнуть – все прежние связи! Поэтому я требую того же от тебя.
– Да я не говорю, что это должно быть в порядке вещей, просто у нас пока не было речи о совместной жизн… о чём-то серьёзном, вот я и подумала… одним словом, если б мы были как муж и жена, я бы не повела себя столь легкомысленно.
– Так у тебя там что-то было, в Италии, ты действительно была там с другим мужчиной?
– Нет, Ференц, мне просто хотелось побыть в одиночестве. Просто приступ депрессии, ничего больше.
– Но я не замечал за тобой склонности к депрессиям. Да и сейчас ты выглядишь так, будто… неплохо провела время в хорошей компании… Ты даже не приехала ко мне позавчера с вокзала, хотя мы не были вместе целых две недели.
– Этот злосчастный приступ… он внезапно возник, и так же внезапно закончился. Внешность очень обманчива.
– А если завтра тебя прихватит приступ бродяжничества, или чего-нибудь похуже, что тогда?
Она пожала плечами – мол, всё может быть.
– Знаешь что, я не настаиваю, что у тебя не должно быть разнообразных приступов, не должно быть личных пространств, и что ты постоянно должна быть в пределах досягаемости, особенно по ночам. Можешь позволить себе любые чудачества. Мне необходимо, чтобы моя девушка соответствовала этим требованиям.
Он сам испугался своих слов, ультимативно предполагавших выполнение некоторых условий и подводивших некую черту, и, чтобы смягчить их резкость, торопливо произнёс:
– Я ничего не понимаю – ни твоих слов, ни твоего настроения. Говори яснее… яснее – слышишь? Придумала депрессию, и личное пространство, чертовщина какая-то. Между нами возникла преграда. Она возникла именно за то время, что ты отсутствовала, до этого всё было хорошо. Не знаю, что это такое. Я хочу знать. Что случилось?
Она тихо опустила голову и снова подняла её, сосредоточенная и безмолвная. Это означало только одно – говорить она не будет, хотя ей есть о чём рассказать. Это вывело его из равновесия. Он возмущённо заговорил.
