Татьяна Степанова - Пир на закате солнца
Лицо Полины… Пиявки облепили его, шевелились, как змеи, как космы Медузы горгоны…
– ЗАЖИГАЛКУ!!!
Зажигалка… О ней Гущин не упомянул в своем рапорте. Не упомянул, как швырнул ее – туда, ему, больше всего на свете страшась, что не докинет, промахнется.
Не промахнулся.
– ТЫ НАШШШ…
Это прошелестело почти нежно, почти с мольбой…
Крохотный оранжевый огонек вспыхнул в руке Угарова, которая уже плохо повиновалась, почти не действовала, парализованная болью.
– Я ваш? Ну так попробуй, возьми меня!
Вспышка… взрыв… Мощная волна отбросила полковника Гущина к арке, и это, наверное, спасло ему жизнь. Об этом он написал в своем рапорте: взрыв бензина и…
Пламя взметнулось в тесном пространстве внутреннего двора. Свет, нестерпимый для глаз, – оранжевое огненное море разлившегося по бетону горючего. Два оранжевых факела, две тени, потом одна, слитая воедино…
Взрыв, туча искр. И – лишь бушующий огонь, беспощадный, живой, очищающий от скверны.
Эпилог
Вера – до странности зыбкое понятие. Знание еще более не конкретное понятие. Знаешь, веришь, не веришь, не знаешь – но чуть дело доходит до слов, подходящих, пригодных для описания самой сути, они не находятся. Остается лишь надеяться, что когда-нибудь эти слова, эти единственно верные слова все же придут.
Может, в снах по лунным дорогам…
Была уже середина июля. С начала месяца не выпало ни капли дождя, но все равно та великая майская влага все еще чувствовалась – в буйстве травы, в зелени листвы, в яркости цветов.
В парке-усадьбе Архангельское в самом разгаре был столичный джазовый фестиваль. Катя узнала о нем из телевизионных новостей.
– В парке играют джаз, – сказала она наутро Федору Матвеевичу Гущину, который всего пару недель назад вышел на службу с больничного.
Ожоги, что получил он при взрыве на территории промзоны (а именно так это происшествие прошло по сводкам), зажили. Ну, скажем, почти зажили.
– Что у нас сегодня, пятница? – Гущин смотрел на календарь. – Да, время-то как бежит.
Катя кивнула: бег времени, может быть, впервые в жизни она ощутила его чисто физически. Несколько объяснительных и рапортов, беседа со следователем прокуратуры. И – пожалуй, все. Полковника Гущина таскали по инстанциям чуть больше. Но результат был общий – дело закрыли. В общем и целом дело было закрыто. Эпизод с убийством генерала Москалева выделили в отдельное производство, обвинение было предъявлено вдове, и она, как выразился следователь, «под давлением неопровержимых улик» своей вины в убийстве мужа более не отрицала.
– Прогуляться на свежем воздухе не хочешь, музыку послушать? – спросил Гущин. – Побывать в тех местах?
Удивительное предложение, однако, не поставило Катю в тупик. Она чего-то подобного ждала все это время. Более того, наверное, предложила бы сама – ну, может, не Гущину, а Мещерскому, когда тот…
– Паренек-то наш где, борода-консультант? – спросил Гущин в машине. – Что-то давненько я его не видел.
– Он во Вьетнам улетел по туристическим делам.
– Смена впечатлений, это хорошо… Мне и самому это не помешает.
Они шли по главной аллее. Джазовый фестиваль привлек в Архангельское много посетителей. Молодежь сидела на траве под липами, все места вокруг импровизированной сцены, на которой давал жару бродвейский джаз-банд, были заполнены.
У колоннады раскинули походный лагерь – художники предлагали каждому желающему сделать мгновенный портрет.
Нет, лучше пейзаж на память… И чтобы непременно были запечатлены на холсте вот эти шпалеры шиповника… То, что когда-то было бутоном, превратилось в пышный цветок. И только шипы там, в глубине, в чаще остались…
Катя отдернула руку – она не укололась, ее напугал шмель – толстый и сердитый, облюбовавший цветок.
Гущин повернул к театру Гонзаго, мимо стены. Аллею к гроту перегораживал алюминиевый барьер: «Проход закрыт. Объект на реставрации».
– Больше месяца уже «реставрируют», – сказал Гущин. – С тех самых пор. Зато потом откроют как новенький. Или как старенький, тебе, Екатерина, как больше нравится?
Катя взяла полковника Гущина под руку. Она была очень рада, что он остался жив, что он снова на работе, как говорится, в строю.
Несколько объяснительных и два рапорта… Она не спрашивала у Гущина, что тот написал в своих рапортах начальству.
Тот взрыв в фабричном дворе… Она видела, слышала только взрыв и ничего больше. Оранжевое облако, пепел и пыль, мгновенно заполнившая легкие. Огонь тушили сразу несколько пожарных расчетов. МЧС выслало в район Трикотажной даже вертолет, выливавший из огромной емкости потоки воды. Тела Угарова потом, при разборе пепелища, так и не нашли, оно сгорело дотла. Но кое-какие находки все же были.
Катя узнала об этом уже много позже от знакомого эксперта в ЭКО. Бушевавший несколько часов пожар уничтожил не все.
– Тело обвиняемого Угарова сгорело, но мы нашли останки двух других тел. – Эксперт рассказывал об этом вполне профессионально, но отчего-то очень тихо, с большими паузами. – Труп взрослого мужчины примерно 35—40 лет, опознанию, к сожалению, не подлежит, но сохранились остатки его одежды.
На фотографии были видны клочья медицинской робы, измазанные сажей и еще чем-то бурым, похожим на запекшуюся кровь.
– И тело ребенка… Тоже, к сожалению, непригодно для опознания. Поначалу мы решили, что это тело сына генерала Москалева, но… – тут эксперт запнулся, – не знаю, стоит ли об этом вообще говорить, раз дело закрыто… В обоих случаях экспертиза сделала категорический вывод, что оба эти трупа не… Причина их смерти не возгорание, они были уже мертвы, когда начался пожар. И если с момента смерти прошла примерно неделя и данные указывают, что какое-то время труп находился в морге, то этот второй… мы не смогли точно определить… он умер очень давно, может быть, несколько десятков лет назад…
– А хорошо играют, громко, – заметил полковник Гущин у летней эстрады. – Музыкой, говорят, теперь нервы лечат. Как считаешь, поможет?
Катя для себя так и не решила.
САМОЕ СТРАННОЕ И НЕОБЫЧНОЕ ДЕЛО В МОЕЙ ПРАКТИКЕ.
Об этом сказал прокурор, оперировавший одними лишь сухими рапортами, докладными о ходе расследования, заключениями многочисленных экспертиз и материалами надзорного производства.
На месте сгоревших фабричных цехов в районе Трикотажной, как объявили по телевизору в программе «Моя столица», планировалось построить торговый комплекс с парковкой.
В парке Архангельское играли джаз, и шпалеры розария были все сплошь в розовых и белых цветах. Большую колоннаду и театр Гонзаго, как и прежде, осматривали экскурсии, и система видеонаблюдения и охраны была отлажена и даже слегка модернизирована. Грот, правда, еще закрыт для посетителей, но там ведь шла реставрация, и ее должны были закончить к осени…
Водитель Иван Голован благополучно перенес сложную операцию и уже вовсю бродил по госпитальным коридорам – на процедуры и даже поднимался на четырнадцатый этаж, где все давно уже было заделано новеньким прозрачным пластиком.
И только с одним божьим созданием было что-то…
– ОНА НИЧЕГО НЕ ПОМНИТ. ГОВОРИТ, ЧТО НЕ ПОМНИТ.
Прокурору, принявшему дело к своему производству, перед его окончательным закрытием, и приехавшему в Морозовскую больницу, где под присмотром врачей находилась все это время спасенная Лера Кускова, объявил об этом врач.
– У нее что-то с психикой?
– Возможно, что потеря памяти – это следствие пережитого шока. – Врач вел прокурора по коридору вдоль застекленных боксов, где находились маленькие пациенты.
В самом крайнем боксе прокурор увидел темноволосую девочку в больничной пижаме. Катя бы ее сразу же узнала. Лицо ее было в пятнышках зеленки – странно, но маленькие язвочки на коже, неизвестно кем и когда оставленные (может быть, даже следы укусов) очень плохо, из рук вон плохо затягивались.
Девочка сидела на кровати, по-турецки поджав ноги и раскачиваясь, тихонько пела себе под нос – что-то заунывное, нескончаемое, слов не разобрать.
Волынка-гайда, флейта-зурна и голос, одинокий голос…
– Она ничего не помнит, говорит, что не помнит, – повторил врач. – Можете спросить у нее, она ответит то же самое.
Прокурор тихонько постучал по стеклу, привлекая к себе внимание. Девочка подняла голову, медленно опустила ноги с кровати. Поправила волосы и подошла… не к двери, к стеклу.
Секунду она смотрела на этот мир – туда, за пределы больничного бокса, на этот мир – там, снаружи, а потом резко (прокурор от неожиданности даже вздрогнул) бросила обе свои ладони на стекло, нажимая на него с недетской силой. Стекло перечеркнула трещина. По сигналу врача в бокс зашли две медсестры.
– Иногда она странно себя ведет. Вот так. Но это ничего, это со временем пройдет, – сказал врач. – Может быть, это даже лучше в ее положении, что она ничего, совсем ничего не помнит.
