Татьяна Степанова - Венчание со страхом
— Вчера утром повезли к вам на базу.
— Мать честная! А я как раз вчера утром в Москву вернулся. У нас тут делегация из Дюссельдорфа приехала. Всех нашли?
— Всех.
— И кто же ворюга?
— Юзбашев.
Ольгин присвистнул:
— М-да-а, пригрели, что называется… Кто бы мог подумать… И что ему теперь будет?
— Он арестован по обвинению в краже. Следствие идет, впереди, естественно, суд.
— Понятно. Эх ты…
— Александр Николаевич, я вот о чем вас хотел спросить. — Никита сделал паузу, отметив, что Ольгин на том конце тоже как будто замер. — В тот раз вы мне весьма прозрачно намекнули, что Юзбашев был на базе. А как вы догадались? Это просто ваше предположение было или…
— Вы же сами мне про Хамфри рассказывали, Никита Михайлович.
— Говорил… и что?
— Ну, вы упоминали о запачканных грязью его лапах при том, что пол в клетке был чистым.
Никита затаил дыхание, считая удары сердца.
— А это могло произойти только в одном случае, когда…
— Спасибо, я понял! — Колосов едва не швырнул трубку, но сдержал свой порыв. — Большое вам спасибо! Вы когда на базу вернетесь?
— Сегодня к вечеру, раз такие у нас там события. Это вам спасибо. Еще бы ситуация с бабой Симой прояснилась.
Его следующее «спасибо» адресовалось уже пустоте. Никита ринулся на улицу. В коридоре столкнулся со Славянкиным, шедшим с какими-то бумагами.
— Никита Михайлович, мне тут срочно…
— Борисов подпишет! Я в район. Звоните в Спасск, если что. Может, задержусь там до завтра.
Славянкин с удивлением глядел ему вслед: начальник отдела убийств никогда не выглядел таким взволнованным и окрыленным.
* * *В следственный кабинет Спасского изолятора, где Колосов встретился с Юзбашевым, заглядывало солнце — золотило прутья стальной решетки на окне, пыль на столе, высвечивало оспины облупившейся краски на привинченных к полу ножках стульев.
Юзбашев был небрит, подавлен и бледен. Сутки, миновавшие после задержания, отпечатались на всем его облике. Было видно, что этолог страдает.
— Я попросил следователя сообщить Зое, где я, — молвил он с дрожью в голосе. — Пусть передаст мне кое-что из вещей: тапочки, щетку, зубную пасту. Здесь так ужасно, так грязно. Неужели обязательно меня здесь держать? Я не сбегу, клянусь! Поговорите со следователем… может, можно как-нибудь… Здесь… О, я не вынесу этих условий!
— Хорошо, я поговорю, но решать будет он. А сейчас я бы хотел вернуться к событиям того самого утра, Константин Русланович, — сухо сказал Колосов. — Речь пойдет не о краже, а об убийстве. Так вы утверждаете, что в то утро, как только вы простились с гражданкой Ивановой и вышли за ворота базы, вы сразу побежали вдоль забора к дыре?
— Совершенно верно. Я, Никита Михайлович, Калязину не преследовал, я ее даже не видел, — Юзбашев истово глядел на Колосова, хрустел пальцами от волнения. — Она, наверное, к тому времени уже в лес углубилась.
— А после того, как вы сделали с ключа слепок, вы…
— Я снова побежал к пролому.
— Мимо обезьянника?
— Да.
Никита встал и отошел к окну.
— Вы открывали клетку Хамфри? — спросил он тихо.
— Открывал.
— Зачем?
Юзбашев неожиданно умолк.
— Зачем?!
— Вы все равно не поймете.
— Зачем вы это сделали? Вас же могли увидеть. Зачем?!
— Он — мой друг.
— Что? — Никита даже растерялся.
— Видите — не понимаете, — Юзбашев печально улыбнулся. — Хамфри мой друг. Мы с ним не виделись сто лет.
Никита облокотился о стену. Он наблюдал за этологом.
— Эта обезьяна агрессивна и опасна, я сам в этом убедился, — сказал он хрипло.
— Это мой друг, — повторил Юзбашев. — Все два года, что я работал на базе, Хамфри был единственной моей отдушиной. Он мудрый и добрый. Он жил с людьми с самого рождения. Он учился у них, он хотел их любить. А люди посадили его в клетку, сделали из него средство для удовлетворения своего преступного любопытства, превратили его в подопытную свинку, мучили его. А он… Хамфри неоценимо помог моим исследованиям самим своим существованием. Благодаря ему, Никита Михайлович, я понял, как ведут себя порой они, наши меньшие братья, и мы, боги, властители этого мира. И сравнение было не в нашу пользу. Он привязался ко мне потому, что я пытался оградить его от всех этих… в общем, потому, что я относился к нему так, как и надо относиться к другу, брату. А они, эти мои коллеги, — Юзбашев злобно сверкнул глазам и. — Эх, зеленые в нашей стране спят, вот что! Иначе они давно бы вывели всю эту лавочку, где кое-кто вообразил себя доктором Моро, на чистую воду!
— Зачем вы открыли клетку, черт вас возьми?! — Колосов уже терял терпение.
— А вы бы разве не захотели сделать приятное своему другу?
— Он… обезьяна оказалась на свободе?
— Да. Там есть кусты сирени. Мы спрятались там. Хамфри был доволен.
— Доволен?! Ах, доволен. Где он перемазался в грязи?
— Помнится, под кустами было довольно сыро. Земля раскисла, дождь ведь прошел, — равнодушно ответил Юзбашев. — Наверное, там он и испачкался.
Никита стиснул зубы.
— Я не верю вам, — прошипел он. — Ни единому твоему слову не верю. Не верю в то, что человек, собирающийся обворовать тех, с кем он работал и делил хлеб в течение двух лет, бросает все и, рискуя быть замеченным, сентиментально оказывает внимание знакомому шимпанзе.
— Я же говорил — не поймете. Но все было именно так. Я не мог уйти оттуда, не повидав его, потому что знал: это в последний раз. Больше я на базу не вернусь.
— А как же Зоя?
— С ней я спал. Это — больше, чем дружба. А если хотите — меньше.
— Ну а вещички в камеру ты ей поручаешь носить! — взорвался Никита. — Ей! Принесите мне щетку, тапочки… А эта чертова обезьяна… Да знаете… знаешь, что ты наделал?! Если правда, что ты сказал, знаешь, что ты натворил? Ты и раньше выпускал его, так?! Ну, говори же! Я сам убедился — ты любитель открывать клетки: с тигром-то прошлой ночью… Ты, ах ты…
— Не кричите на меня! И не смей мне тыкать!
— Открыватель клеток… Ах ты освободитель, Сетон-Томпсон, Дарвин хренов! Да ты кто такой, кто тебе право дал выпускать эту тварь?! Правильно тебя вышвырнули оттуда! Что наделал, а?
— Да что я наделал-то? — Юзбашев с недоумением воззрился на Колосова.
— Вы открыли клетку, вы выпустили обезьяну. Вы делали это всякий раз, как появлялись на базе. Не отрицайте — все равно не поверю!
— Ну и что? Что в этом такого?
— Как что?! А убитые женщины? А размозженные черепа?! А мозги?!
Юзбашев побледнел. Он начинал понимать, смутно, но начал!
— Нет, что вы… я же закрыл ее. Закрыл.
— Что?
— Я закрыл клетку. Сам, лично, клянусь! Мы посидели под кустами, затем я отвел Хамфри обратно. Он не противился, он понимает — я не могу иначе. Он всегда мне подчинялся.
Никита беспомощно оглянулся: стены кабинета, дверь, окно зарешеченное — да что же это, в самом деле?! Что это? Бред? Наваждение? Или он смеется надо мной?!
— Вы закрыли клетку? — рявкнул он.
— Клянусь.
— И заперли?
— На засов. Обезьяны не могут его отодвинуть, он так специально сконструирован, что…
— И шимпанзе был там с вымазанными грязью лапами?
— Да… ну, я не помню точно про его конечности. Мы попрощались, я угостил его яблоком, специально для него захватил. И побежал к пролому, выбрался на шоссе. Я же рассказывал! Никита… Никита Михайлович, что с вами?
— Ничего, — Колосов плюхнулся на стул. — А как же Калязина?
— Но я клянусь, я… — Юзбашев впился в него взглядом. — Вы что… вы подумали… это Хамфри… он ее убил?
Колосов кивнул. Юзбашев ошарашенно глядел ему в глаза.
— Не-ет… да вы что… Не-ет! Это какой-то сон дурной, низкопробная фантастика. Да как вам только в голову такое могло прийти? Хамфри убил бабу Симу! Он же… Это же чушь собачья!
— Вы же клетку открыли, Константин Русланович.
— Но я ее запер потом! Он не мог оттуда выбраться, и даже если бы выбрался… Но он сидел в клетке! Да мы и общались-то минут десять всего. Вот что, выкиньте все это насчет Хамфри из головы! Животные — это божьи создания, запомните. Они чище, умнее, милосерднее и благороднее нас. Они не убивают, убивает человек, Никита Михайлович. Человек! Что вы там про какие-то мозги упоминали?
Никита скривился, но промолчал. В камере повисла гнетущая тишина.
— Значит, Константин Русланович, убивает человек. В убийстве Калязиной, по-вашему, человека винить надо?
— Это ясно как день, — твердо сказал Юзбашев. — Подозревать в этом Хамфри — это, простите, — курам на смех.
— Курам? — медленно повторил Никита, — Ну-ну. Значит, клеточку вы закрыли?
— Закрыл и запер.
— Тогда, гражданин Юзбашев, светило отечественной этологии, укротитель вы наш отважный, обвинение в убийстве уж позвольте вам предъявить!
— Мне? Но я же объяснил, что я даже не видел…
— А кто это подтвердит? Кто убедит меня в том, что это не брехня? Кто?
