Сергей Донской - Караван дурмана
– Убери-ка ручонки с автомата. Стрелять ведь перехотелось?
– Перехотелось… Вернее, я с самого начала не хотел. Это они. Говорят: «Бей по ногам – мы позже подключимся».
– Руки заложи за спину. – Пистолет в руке Громова требовательно дернулся. – Уткнись носом в землю и не оборачивайся. Очень уж мне твоя харя за сегодняшний день надоела. Лучше ее мне не показывай.
– По ногам, только по ногам, брат, – пробубнил Садамчик, принимая рекомендованную ему позу.
Громов понимающе покивал. Похожую тактику когда-то применяли арабские снайперы в Чечне. Иногда они не убивали жертву наповал, а метили по ногам, чтобы раненый не убежал. Подстрелят горемыку на открытой местности и ждут, шоколадки посасывая. Раненые кричат, зовут на помощь, а тех, кто рискнет к ним сунуться, расстреливали, как в тире. Восток – дело тонкое.
– Это все они, – с жаром повторил Садамчик, встревоженный затянувшейся паузой за своей спиной. – Жасман и Марат. Мое дело маленькое, брат. Я человек мирный, брат. Хочу летом уехать в Москву, в институт поступать. Не надо меня убивать, брат.
– Почему? – удивился Громов.
– Ну как же! Я тут случайно. Временно. Я даже не стану лета дожидаться, брат. Хоть прямо сегодня сяду в поезд и уеду. Я врачом мечтаю стать, медицинским работником.
– Врешь. Ты мечтал стать бандитом и стал им. У тебя в изголовье автомат, под тобой лужа. Нравится тебе такая жизнь?
– Нет, брат, – с неожиданной искренностью заявил Садамчик. – Плохая это жизнь. Хуже собачьей.
– Не хуже и не лучше, – возразил Громов. – Точно такая же. Тут свора бродячих псов промышляет, видел ее? Так вот, ваша банда ничем от нее не отличается. И конец ваш будет одинаковый.
– Какой? – быстро спросил Садамчик.
Громов его реплику проигнорировал.
– Знаешь, за что я вас, бандитов, больше всего ненавижу? – сказал он. – За то, что вы хорошее слово «брат» у нормальных мужиков украли и присвоили. Братан, братела, братуха, братва… Какие вы друг другу братья, хорек? Мне умирающий товарищ говорил: «брат», и это было правильно, потому что мы с ним кровью породнились, своей собственной и чужой.
– Я понял, понял, – выпалил Садамчик. Его голова, опирающаяся на воткнутый в землю подбородок, подпрыгивала на каждом слоге.
– Ничего ты не понял, хорек.
– Не буду больше называть тебя братом, никогда не буду.
– А вот тут ты в точку попал. Никогда.
– А! – вскрикнул Садамчик, когда в его поясницу уперлось колено Громова. – Нет! – взмолился он, когда жесткая ладонь ухватила его за нижнюю челюсть.
Треск собственной сломанной шеи прозвучал для него оглушительно, словно выстрел. Те две или три секунды, которые он прожил после этого, показались ему вечностью, но вечностью, промелькнувшей как миг.
Громов встал, держа в руке автомат убитого врага. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Они были разной крови – Громов и дикие псы. Даже те, которые выучились говорить по-человечески.
Тем более те, которые выучились говорить по-человечески.
* * *Маленькая мужская фигурка в джинсах и кожанке прохаживалась по дороге, явно не намереваясь предпринимать какие-то более решительные действия. Белая «семерка» стояла неподалеку, не обнаруживая ни малейших признаков жизни. Сгущались сумерки.
– Громов сюда не сунется, я же говорил, – угрюмо заключил Марат. – Так и будет там торчать. До темноты.
– Ну и пусть торчит, – сказал Жасман, выпустив сквозь зубы струйку белой пенистой слюны, поминутно заполнявшей его рот.
– Да? А если он заявится ночью?
– Ночью?
– И если это будет уже не он?
Кожа Жасмана покрылась пупырышками, волосы на его теле вздыбились, как будто их тронуло дыхание неведомого чудища, готового выйти из мрака. Этот мрак уже начал скапливаться по углам чердака и внутри парней, набитых суевериями по самые маковки.
В соответствии с древним казахским преданием, в степях обитали целые легионы жутких тварей – мертвенно-бледных и сине-багровых, мохнатых и гниющих заживо. В основном это духи и привидения тех, кто был проклят еще при жизни, чтобы после смерти бродить вокруг человеческого жилья, зазывая доверчивых тоненькими жалобными голосами. А еще в степи можно встретить злобных великанов, спящих на ходу. Стоит выдать себя движением или шумом, как великан мгновенно очнется от крепкого сна и ринется в погоню. Много опасностей подстерегает в степи: прикидывающиеся кустами ядовитые лохмотья, бледные вонючки, танцующие тени, блуждающие огоньки. Но хуже всех коварный оборотень Манука, способный принять облик одинокого путника, попавшегося ему на дороге. Прикинувшись этим человеком, Манука запросто может войти в поселок, выкрикивая имена новых жертв: «Мара-а-ат!.. Жасма-а-ан!..»
Парни переглянулись. Главарь выглядел несколько хуже своего верного нукера. Он подозревал, что отыскать его будет легче, чем Марата. Потому что показывать дорогу оборотню может вызваться Катька. И глазницы, залепленные землей, не будут ей помехой.
Жасман встал с пола и молча полез в отверстие люка. Он скрылся уже до пояса, когда Марат подскочил, как будто его ужалила гремучая змея:
– Ты куда?
– На улицу, – ответил Жасман, продолжая спускаться по приставной лестнице. Лицо у него было сосредоточенное.
– Зачем? – не унимался Марат, двинувшийся за ним следом.
– Если гора не идет к Магомету…
– Думаешь, стоит попробовать самим?..
– …то Магомет идет к горе, – закончил Жасман, почувствовавший себя внизу значительно увереннее, чем на темном чердаке.
Возбужденный Марат скатился по лестнице и схватил командира за рукав:
– Погоди. А если в машине действительно засада?
– Отправим вперед Садамчика. Сами подождем на околице.
– Ладно. Предположим, Садамчика положат у нас на глазах. Что тогда? Меня пошлешь на убой? – Голос Марата сделался пронзительным, напоминая по тембру визг тормозов.
– Очечко жим-жим, да? – криво усмехнулся Марат.
– А у тебя нет?
– У меня очко никогда не играет. Я никого не боюсь. – Жасман пожевал губами и выпустил на пол скопившуюся слюну, после чего заговорил с таким сосредоточенным видом, словно читал букварь: – Громов бросил нам вызов. Возомнил себя героем боевика. Он поджидает нас со своим сраным пистолетом за поясом. Надеется, что мы тоже станем разыгрывать из себя ковбоев. Что ж, пусть надеется. Это даже интересно. Как в покере, кто кого перепонтует.
– Покер-шмокер, – раздраженно произнес Марат. – Ты хоть сейчас можешь думать о чем-нибудь другом, брат?
– Пожалуй, – процедил Жасман вместе со слюной. – Время от времени полезно думать и о других вещах. Например, о том, что автомат бьет гораздо дальше, чем пистолет.
– А два автомата стреляют в два раза быстрее…
– Вот именно. Не пройдет и двадцати минут, как мы сядем пересчитывать громовские денежки. – Жасман взглянул на солнце, готовое коснуться горизонта. – Да, – пробормотал он, словно беседуя сам с собой, – двадцати минут должно хватить.
– Только бы бабло кровищей не залило, – озабоченно сказал Марат, перебирая сложенное в углу оружие. Прицельно будем бить. В живот, в голову. И опять в живот, ха-ха-ха. При стрельбе ствол «акаэма» вверх заносит, – напомнил Жасман. – Впрочем, ты знаешь эту музыку не хуже меня.
– Запасные рожки берем?
– Берем на всякий случай. Вдруг этот Громов по полю побежит, как заяц. Тогда на него патронов не напасешься.
– Ха-ха-ха…
– Хо-хо-хо…
Пересмеиваясь, парни синхронно повернули свои «АКМы» стволами вниз, сдвинули флажковые предохранители, деловито передернули затворы. Жасман поставил переводчик автомата в положение одиночной стрельбы, и Марат, не колеблясь, последовал его примеру.
Они откроют огонь издалека. Прицельный.
Где ты, Громов? Ау!
* * *Громов не сводил глаз с пустынной улицы и ждал.
Не того дня, когда на всей планете восторжествует справедливость. Это невозможно в принципе. Даже в отдельно взятой стране. Даже в забытом богом поселке, населенном стариками да инвалидами, мечтающими хоть раз в жизни наесться до отвала.
Мир не переделать. Всегда будут в нем лживые политики, миллионеры в анилаковых бронежилетах под смокингами, бандиты, на растопыренных пальцах которых крутятся-вертятся дымящиеся стволы. И самоотверженные матери, и проститутки всех мастей, тайные и явные… Полоумные гении и пьющие по-черному участковые, которые не то что ближних – себя спасти не в состоянии… Стаи бродячих собак… Митингующие толпы… Блистательные кумиры и умирающие от голода дети… Дворцы и хижины… Война и мир…
Все это как день и ночь, как свет и тень, которые не могут существовать друг без друга, сами по себе.
Окончательно это стало ясно тут, в Казахстане. Громов пока что ни разу не видел здешних детей, пусть самых захудалых, золотушных, с гноящимися раскосыми глазами и отвисшими ушами. Но он твердо знал, что у большинства из них не будет никакого счастливого детства, и неземной любви тоже не будет, и даже просто нормальной человеческой жизни – с выплаченными в срок зарплатами, с семейными поездками на курорты, с улыбками и поцелуями, с верой во что-то хорошее и просто в завтрашний день.
