Инна Тронина - Отторжение
Тогда Сашка сказал, что не может ответить на чувства Иды, потому что любит меня. Я ответила, что в гробу видела его любовь. Но если это действительно так, пусть перестанет мучить Иду.
— Я не могу запретить ей предаваться пустым мечтам! — ответил отличник и комсомольский активист Александр Львович Минц.
Тогда он и не помыслил бы о том, чтобы пойти к Николе Морскому и помолиться.
— Но, если хочешь, я встречусь с ней и постараюсь убедить…
Убеждение закончилось тем, что Ида Лешгорн выпила гору снотворного. Её водолаз заболел и околел через месяц. Сащка пришёл на похороны Иды, как ни в чём не бывало. Сказал трогательную, правильную речь — без сучка и задоринки. Был октябрь, светило яркое солнце. По примете, Ида очень хотела умереть. Конечно, хотела, раз наложила на себя руки.
Помню синее безоблачное небо, белый маленький гроб, цветы, чёрные платки родственников. Сашка принёс венок — от школы. Сам был с комсомольским значком и с папкой под мышкой. Строгий чёрный костюм, белая рубашка, галстук — прямо картинка.
А я тогда готовилась с позором покинуть школу. Сначала осталась на осень, потом — на второй год. Категорически отказалась вступать в комсомол. Минца интересовало, оставила ли Ида записку. Ведь там он мог быть объявлен виновником случившегося. Но Ида всегда была тихоней, и ушла неслышно.
Без очков лицо Иды стало незнакомым, новым. Она как будто спала, и даже на щеках проступал румянец. Потом я поняла, что щёки покойницы подкрасили. Сашка наседал на мать Иды, чтобы выпытать насчёт записки. Так ведь можно и золотой медали лишиться, и карьеру себе испортить. Безутешная мать была растрогана таким вниманием, и постоянно благодарила активиста.
Иду не разрешили кремировать — из-за сомнительных обстоятельств смерти. Из морга больницы имени Ленина её повезли в Невский район, на кладбище. Путь был дальний. Синело осеннее небо, и ветер рвал последние листья с деревьев. Когда гроб открыли, один из них упал на лицо Иды, и Сашка нежно, ласково снял его пальцами. Он был благодарен Иде за то, что ушла неслышно, не потянула его за собой. Потом я за это влепила Сашке пощёчину — уже на выходе с кладбища. Никто ничего не понял, кроме нас двоих. И Сашка благородно простил меня, вызвав новую волну восторгов.
Ида Лешгорн была первой. Сашкины жертвы раскиданы по шести кладбищам Питера, а прах одной из них замурован в колумбарии. Андрей не знает об этом. Вернее, знает не обо всех жертвах. Он в курсе истории с Люсей Филаретовой. Та была связной между РУБОПом и его бандитской агентурой. И погибла по Сашкиной вине — он «засветил» Люсю перед противником, нарушив правила конспирации.
А Лилия Грачёва, которая лежит теперь на кладбище имени Жертв Девятого января? Сашка ходит туда часто, но не для того, что покаяться. Он твёрдо считает, что каяться должен муж его любовницы, Всеволод Грачёв. Об этом Андрей тоже знает. Там вообще-то тёмная история, но формально всё в рамках закона. Откуда-то Сашка взял, что его друг и однокашник убил свою жену, узнав о её измене. И теперь постоянно поднимает этот вопрос, якобы добиваясь справедливости.
Мой теперешний супруг всегда считает себя правым. Его одежды белые, совесть чистая. Он лезет всех обвинять и судить — особенно когда сам так иначе причастен к трагедии. Вроде той, что произошла с Ташей Лузиной, штурманом из экипажа гоночной машины. Сашка путался с Татьяной целый год. Тогда им было по двадцать.
А однажды, прямо перед отъездом любимой на соревнования, сказал, что раздумал жениться. И опять сослался на меня. Зарёванная, несчастная, гонщица улетела в Болгарию. Там она, находясь в аффекте, продиктовала пилоту неверную скорость. Произошла страшная авария. Лузина погибла, а девочка-пилот осталась инвалидом. Татьяну привезли в Ленинград и похоронили на Киновеевском кладбище — рядом с родственниками.
Я один раз была там — вместе с нашей общей знакомой. Та показала мне могилу Таши, а потом мы вышли на набережную Невы. Река почему-то показалась мне особенно страшной, вздувшейся, прямо-таки чёрной. Может быть, потому, что в ней отражалось предгрозовое небо.
— Представляешь, она ведь чуть замуж не вышла. Парень — красавец, умница. Ну, прямо ни одного недостатка… Уже платье присматривала, фату. А жениху любовница, сучка, нож к горлу приставила. Представь, зовут её, как тебя — Инесса. Женись, говорит, на мне, а ты в университет пойду — к декану, ректору. Всю карьеру испорчу. Он Ташке и отказал. Ревела она страшно. С тем и на гонки поехала…
Уж не знаю, всё Сашка придумал, или девчонки что-то от себя добавили. Но без него подружки Лузиной ничего узнать не могли.
Жених долго не горевал. Вскоре, избавившись от Татьяны Лузиной, он нашёл в Зеленогорске Марию Болошину. Её потом убил родной отец, которого потом прикончили зэки в зоне. А товарищ Минц не посадил на своей чистейший фрак ни одного пятна. Отца Маруленьки признали вменяемым и осудили. А ведь его в своё время контузило на стройке — при проведении взрывных работ.
Маруленька предупреждала, что отец временами становится бешеным, и может прикончить. Очень просила Сашку не присылать ей домой писем, тем более любовных. Сашка, конечно, пропустил всё мимо ушей и написал — из стройотряда. Болошин прочёл письмо и понял, что дочка с кем-то путается. Пришёл домой пьяный и ударил её ножом прямо в сердце. Александр Львович сказал следователю, что не отнёсся к предупреждению всерьёз. Многие, мол, угрожают убить, но редко кто действительно убивает.
А дорогу в Кузьмолово Сашка наверняка позабыл. А ведь там жила одна из его пассий — ослепительная блондинка Нина Лунёва. Настоящая «королева бензоколонки» — все мужики шеи выворачивали. А она, конечно, на Сашку запала. Тот исключительно к Нине ездил заправляться, и свёл её с ума. Они даже собрались ехать в Крым на бархатный сезон.
Но у Нины был двухлетний сын Глебка. И Саша поставил условие — малыш должен остаться в Ленинграде. С ребёнком никакого отдыха не получится. Нина оставила Глеба с бабкой в Агалатово. Когда приехала, оказалось, что тот из лимонадной бутылки выпил растворитель, а наутро умер в больнице.
Нина позвонила своему рыцарю, который как раз гулял на дне рождения Льва Бернардовича. Но любимый не согласился прервать веселье, приехать и утешить, хотя в Крым ездил на Нинины деньги. Сам тогда сидел без работы. Лунёва повесилась через сутки, и была похоронена в одной могиле с Глебом. Ей было всего двадцать восемь лет.
А о той, что в колумбарии, я ничего не знаю. Слышала, что звали её Ольгой. Эта, кажется, попала под электричку на даче. А, может, нарочно бросилась — не знаю. Естественно, случилось всё после того, как любимый растворился в утреннем тумане.
Это только погибшие, а сколько морально искалеченных? Тут до утра придётся вспоминать. А о скольких жертвах любви я ещё не знаю? Кажется, прежняя секретарша, Оксана Бабенко, неравно к Сашке дышит. Как бы с ней плохо не кончилось…
— Инка, у тебя всё?
Андрей журился от яркого солнца. Бриллиантовые капли переливались на стёклах, на рамах, разбивались о подоконник.
— Нет, не всё. Я ещё об одном тебя попросить хочу…
— Насчёт Сашка? — догадался Озирский.
— Именно. Не мог бы ты его куда-нибудь услать, да подальше? Как в той квартире покоя не было, так и в этой нет. А я отдохнуть хочу. Не железная ведь.
— У вас уже серьёзные конфликты начались? — удивился Андрей. — И что думаешь делать?
— Разведусь, наверное. — Я действительно так и решила.
— Вот те на! — Андрей откупорил бутылку «Тархуна», разлил по бокалам. — Ты сгоряча-то не руби. А вот отдохнуть друг от друга вам нужно. Заодно и чувства проверите. Это ты верно придумала — отправить его в командировку. Может, потом и помиритесь. Не для того мы с Фрэнс вас женили, чтобы через месяц брак распался. Что тебя ещё, кроме старух, в нём не устраивает?
— Да как тебе сказать? Многое. Не хочется влезать в интим, но придётся. У нас с ним разные представления о том, как нужно вести себя дома…
— Интересно! — Рука Озирского дёрнулась, и «Тархун» плеснул на маленький круглый столик. — Вот уж этого я от друга не ждал. Ведь, кажется, вышколен отменно. За этим Лев Бернардович покойный очень строго следил.
— Видел бы Лев Бернардович, как его Алик голышом по квартире разгуливает! — Я уже не могла говорить спокойно. — Такого не было даже на Тихорецком. Николай хотя бы трусы надевал…
— Ничего не понимаю? Неужели Сашок на такое способен? Это когда и где случилось? — Озирский, кажется, даже забыл про гаишников.
— На кухне. Утром, после брачной ночи, — сгорая от стыда, призналась я. — Решил, видимо, что теперь я скотина.
— Ну-у, Инка, ты больно строга! После брачной ночи чего не бывает! — рассмеялся Андрей. — Вы ведь вдвоём находились в квартире?
— Значит, ты считаешь это нормой? — окрысилась я. — И сам бы мог так пойти?
