Станислав Родионов - Отпуск
— Кто стучит? — спросил звонкий голос.
— Ребята, откройте! Скорее откройте!
— Тут бревно..
— Позовите взрослых! Только не убегайте!
— Попробуем рычагом. Сивый, давай-ка, ты гантели жмёшь…
Они завозились, кряхтя и поругиваясь. Видимо, не могли найти подходящего рычага. Потом что-то застучало, потом покатилось, потом упало… И вдруг — тишина.
Петельников напрягся, непроизвольно взметнул руки туда, к полу дома, к своему потолку…
В тишине неуверенно скрипнуло, но не так, как скрипят железные петли дверей и калиток, а глуховато, когда доска трётся о доску. И Петельников увидел над собой прямоугольник света и две головы.
— Ребятки, детки… — пробормотал он, бросился вверх, но не допрыгнул, сорвался и упал на колени.
Ребята опустили широкую доску, по которой он выполз муравьём…
Жаркое солнце через открытую дверь ударило ему в лицо. Он схватился за глаза и притих. Но сквозь руки, сквозь стены дома проходило его тепло, а вместе с ним шло тепло земли, трав и моря. Петельников вдруг ощутил дикую прелесть жизни, прелесть существования своего тела; ощутил через солнце, да, видимо, солнце и было жизнью. Не потому ли все отдыхающие жарятся на нём, словно тоже побывали в подвале?
— Сколько времени? — хрипло спросил он.
— Часа три, — ответил высокий смуглый мальчик.
Он просидел ночь и полдня и теперь по-дурацки улыбался, радуясь белому свету.
— А зачем вы туда залезли? — поинтересовался другой паренёк, Сивый.
— Меня посадили.
— Кто?
— Да шутник один, — счастливо ответил Петельников.
— Это не шутник, — усомнился высокий.
И тут инспектор увидел на полу литровую банку воды — оказывается, пресная вода имеет свой пресный вид.
— Попить хотите? — спросил Сивый.
Инспектор проглотил воду одним большим глотком, отдышался и тихо сказал:
— Спасибо, ребятки. Вы спасли мне жизнь.
Они смотрели насторожённо — из погреба, из-под бревна, вылез грязный, небритый, окровавленный мужик, сообщил какие-то глупости и выпил банку воды.
— Ну, ребятки, поговорил бы с вами, да надо искать того шутника…
— Будете бить? — заинтересовался Сивый.
— Нет, не буду.
— Боитесь?
— Я против самосуда, — вздохнул Петельников. — В милицию его сдам. Братцы, ещё раз спасибо.
Он спустился к морю, почистил одежду и смыл кровь водой, от которой защипало рассечённую кожу. И махнув двум фигуркам на обрыве, пошёл к посёлку…
* * *
— Ой, боже! — хозяйка так и села на скамейку перед домом. — А я уж хотела в милицию бежать.
— Приятеля встретил, — пробормотал инспектор, не придумав по дороге никакой приличной версии.
Но хозяйка придумала моментально. Видимо, его вид не вызывал сомнений.
— В вытрезвитель попал?
— Ага, — обрадовался Петельников.
— Похудел-то как… Иди поешь.
Почему-то вытрезвитель вызвал нежность. Она налила тарелку горячего супа и поставила свои, отборные помидоры.
Доев суп, инспектор почувствовал прилив необоримого сна. Хозяйка ещё что-то говорила о плодожорке, которая поселилась на яблоках, но его уже тянула кровать.
Он пошёл в свой домик. На стуле лежала книга и его авторучка. На столе краснел термос с чаем, залитым ещё вчера. Висело полотенце, давно высохшее. Рубашка, выглаженная ещё дома…
Он стянул грязную одежду и упал на кровать. Так сладко ему не спалось даже в детстве. Он перевалил бы на ночь, не звякни хозяйка под окном собачьей миской.
— Чайку попьёшь? — спросила она.
— Ещё во сне мечтал.
Голова не болела. В мышцах появилась спортивная свежесть. Он хотел чайку и зверски хотел есть, словно пахал. Поэтому извлёк из своих запасов банку сгущённого молока и кружок полукопчёной колбасы, а хозяйка поставила громадную миску пузатых помидоров.
— С кем шелопутничал-то?
Этот вопрос ему и требовался.
— Местный. Олегом звать…
— Чего-то не припомню.
— Невысокий, сухощавый, с чёлочкой…
— Может, сын Фёдора? Так он в армии.
Значит, не местный. Тогда его не найти. Но ведь он не один. И есть жертва. «Ава, доченька…»
— Вы давно тут живёте?
— И, милый, лет двадцать пять. И горы знаю, и море.
Моря она не знала. Она даже в нём не купалась, хотя ей было не больше пятидесяти.
— А вы украинка?
— Какая тебе украинка? — удивилась хозяйка. — Новгородская я.
Она попробовала копчёную колбасу, сразу растрогалась и выставила миску больших жёлтых груш. Казалось, уколи грушу иголкой — и она вся вытечет в миску.
— А татары живут?
— Есть три семьи.
— Значит, я слышал татарское имя. На пляже девушку называли Авой.
— Так это не татарское, — обрадовалась хозяйка его ошибке. — Это же Григорий Фомич кликал свою дочку.
— Странное имя, — удивился Петельников.
— Звать-то её Августой. А Фомич зовёт Авой. Как собаку, прости господи. С другой стороны, и Августой звать неудобно. Одно бесиво получается.
— Что получается?
Инспектор уже слышал, как она этим словом называла Букета, когда тот отказывался есть кашу.
— Бесиво, говорю, — объясняла хозяйка. — Бесиво и есть бесиво.
Он понял: от беса, значит.
— А они местные, Фомич-то с Августой?
— Да по Виноградной живут, последний дом, у табачного поля.
Ему сразу расхотелось есть. Ноги, его длинные ноги, сами собой переступали под столом.
* * *
Петельников определённо знал, что работает инспектором уголовного розыска не из-за денег. Он работал и не потому, что не мог найти другого места. Он работал не потому, почему работали многие люди, которые, раз ступив на определённую стезю, уже не могли с неё сойти. Он работал и не ради звания, престижа или мундира… Любознательность, любознательность и любопытство двигали им на трудных розыскных дорогах. Они считал, что у человека, кроме всяких инстинктов, вроде сохранения жизни и продления рода, есть инстинкт любопытства, который психологи забыли открыть. Или уже открыли.
Он вышел из дому и побрёл по улочкам.
Был уже вечер. Отдыхающие, утомлённые морем и солнцем, прогуливались под кипарисами. Девочки в белых шортах играли на тихой тут проезжей части в бадминтон. Мальчишки носились на велосипедах. У калиток стояли весы и вёдра с помидорами. Во дворах ужинали на воздухе, закрывшись от прохожих долговязыми мальвами.
Петельников поднялся на гору, заглянул в санаторий, мелким шагом сошёл опять в посёлок и всё-таки оказался на Виноградной улице. И двинулся по ней, до её конца.
Он усмехнулся. Ну, придёт. Здравствуйте. Здравствуйте. Вы Григорий Фомич? Я Григорий Фомич. А это ваша дочь Ава? А это моя дочь Ава. Помидоров не продадите ли? Продам, а сколько кило возьмёте?
Виноградная улица кончилась. Табачное поле подходило только к одному беленькому дому, который ничем не отличался от других. У проволочной изгороди стояла женщина. И он почему-то сразу решил, что это Августа.
— Здравствуйте, — сказал инспектор, не имея никакого плана.
— Здравствуйте, — негромко ответила она.
Ей не было тридцати. Симпатичное лицо с глубоко въевшимся загаром. Слабоголубые, не южные глаза. Волосы, отбелённые солнцем. Крупные ладони с грубой кожей, видимо, задубевшей на виноградниках и табачных плантациях.
Она вопросительно смотрела на гостя. Ему оставалось только спросить про помидоры.
— Дачников пускаете?
— Мы вообще не пускаем.
— Дом громадный, а не пускаете, — удивился он.
— Одна большая комната да кухня. Некуда пускать.
Говорила она спокойно, чуть улыбаясь неопределённой улыбкой.
— Может, есть какая пристройка? Вторую ночь сплю у моря…
Она поверила, улыбнулась, но промолчала.
— Или с вашей мамой поговорить? — не сдавался инспектор.
— Мамы у меня нет.
— Ну с папой?
— Отец уехал.
Она попыталась улыбнуться, но на этот раз улыбка не получилась — только шевельнулись губы. Отец уехал. Всё правильно. Его и не должно быть.
— Пожалейте человека! — заговорил инспектор с подъёмом, который появился, стоило ему услышать про уехавшего отца. — Есть у вас беседка, сарай, кладовка, чердак? Я не варю, не стираю, не пью и не курю.
— Беседка есть, — задумчиво сказала она, скользнув взглядом по ссадине на лбу.
— Чудесно! Я буду платить, как за комнату.
Она усмехнулась:
— Живите. Только беседка без крыши.
— Зачем на юге крыша? Спасибо, побежал на пристань за вещами…
Возможно, он опять лез в яму. Но теперь была откровенная борьба, где удара в спину он не пропустит, потому что в борьбе его ждёшь.
Инспектор испытывал лишь неудобство перед хозяйкой — всё-таки съели не одну миску помидоров. Она поджала губы и села у калитки, как бы показывая, что путь свободен. Она даже ни о чём не спросила. И гордо не взяла деньги за три дня вперёд, которые он хотел ей вручить в порядке компенсации за ущерб, причинённый досрочным освобождением квартиры.
