Дик Фрэнсис - Напролом
— Ну где же ты был столько времени! — жалобно воскликнула Холли. — Эта женщина обращается с тобой как с комнатной собачонкой! Просто противно!
Сестра ждала меня не в уютном кресле в баре, а стоя на холодном ветру возле весовой. Насчет тройного джина я, конечно, шутил — Холли редко употребляла спиртное, — но то, что она даже не могла сидеть спокойно, показывало, как она взволнована.
Последний заезд закончился, толпы зрителей хлынули к автостоянке. Жокеи и тренеры, служащие и конюхи прощались, желая друг другу доброй ночи, хотя было еще только полчетвертого и даже не начинало темнеть. Время возвращаться с работы домой. Работа есть работа, даже если ее конечный продукт развлечение.
— Ты не поедешь к нам? — спросила Холли.
Я уже за час знал, что она это скажет.
— Хорошо, — сказал я.
Она испытала огромное облегчение, но попыталась скрыть его покашливанием, шуткой и нервным смешком.
— А на чьей машине?
Я поразмыслил.
— Доедем до моего дома. А оттуда — на твоей машине. За рулем буду я.
— Ладно… — Она сглотнула. — И, Кит…
— Не за что, Холли, — ответил я. Она кивнула. Это был наш старый договор: никогда не благодарить вслух. Мы платили друг другу тем, что в случае нужды немедленно приходили на помощь. С тех пор как Холли вышла замуж, договор был несколько подзабыт, но я чувствовал, что он по-прежнему остается в силе; и она тоже чувствовала это, иначе бы не приехала.
Мы с Холли похожи куда больше, чем большинство братьев и сестер близнецов, но все же не так, как Виола и Себастьян. По-моему, Шекспир преувеличил.
У нас обоих темные вьющиеся волосы и светло-карие глаза, высокий лоб, длинная шея, чуть смугловатая кожа. А вот носы и губы у нас чуточку разные, хотя брови совершенно одинаковые. У нас никогда не бывало впечатления при виде друг друга, что мы смотримся в зеркало, хотя, конечно, лица друг друга мы знаем куда лучше, чем свои собственные.
Когда нам было два года, наши молодые и непоседливые родители оставили нас на бабушку с дедушкой, поехали кататься на лыжах в Альпы и угодили в лавину. Убитые горем родители нашего отца оставили нас у себя и воспитали.
Лучших опекунов вряд ли можно было желать, и все же из-за этого мы с Холли держались друг за друга куда крепче, чем могло бы быть в нормальной семье.
Мы выдумали свой собственный язык и говорили на нем друг с другом, как бывает со многими братьями и сестрами, а отсюда возникло мысленное общение без слов. Не то чтобы мы могли передавать друг другу свои мысли — мы просто всегда знали, что думает другой. Так сказать, не столько передача, сколько восприятие. И еще, когда нам приходилось ненадолго разлучаться, мы, сами того не зная, зачастую одновременно делали одно и то же: писали письма тетушке в Австралию, брали в библиотеке одну и ту же книгу, под влиянием внезапного порыва покупали одни и те же вещи. Например, мы однажды в один и тот же день, не сговариваясь, купили друг другу в подарок на день рождения роликовые коньки и спрятали их в бабушкином гардеробе. Бабушка к этому времени уже научилась не удивляться, что мы постоянно делаем одно и то же. Она рассказывала, что с тех самых пор, как мы научились говорить, если она спрашивала: «Кит, где Холли?» или «Холли, где Кит?», мы всегда это знали, даже когда мы этого знать не могли.
Наша мысленная связь не только пережила тревоги и сложности взросления и подросткового возраста, но даже укрепилась с годами; к тому же мы стали лучше сознавать это, научились сознательно пользоваться ею, и к тому времени, как мы стали взрослыми, наша дружба перешла в новое качество. Конечно, на людях мы цапались и дразнили друг друга, но на самом деле мы были едины и никогда не сомневались друг в друге.
Когда я ушел от деда с бабкой и купил дом на свои сбережения, Холли поселилась у меня. Большую часть времени она работала в Лондоне, но приезжала ко мне каждый раз, когда ей хотелось, приезжала, как к себе домой. Мы никогда не говорили об этом, но оба принимали как должное, что этот дом — не только мой, но и ее тоже.
Так шло до тех пор, пока она не влюбилась в Бобби Аллардека и не вышла за него замуж. Мысленная связь между нами начала слабеть еще до свадьбы, а после нее исчезла почти совсем. Я даже одно время думал, что Холли закрылась нарочно, но потом сообразил, что я и сам этого хотел: для нее началась новая, совершенно иная жизнь, и мне не стоило цепляться за Холли и лезть ей в душу.
За четыре года наше взаимопонимание ослабло до такой степени, что я даже не заметил, насколько Холли расстроена. А ведь когда-то я сразу почувствовал бы это и сам позвонил бы ей узнать, все ли в порядке.
По дороге к автостоянке я спросил, много ли она выиграла, поставив на Норт-Фейса.
— А я все думала, ну когда же ты спросишь! — сказала она.
— Ну так?
— Я пошла на тотализатор, но там был такой хвост, что мне не захотелось стоять в очереди, и я пошла смотреть скачки. Увидела, как ты отстал, и порадовалась, что не стала ставить на Норт-Фейса. Но тут букмекеры подняли ставки и принялись кричать, что дают за Норт-Фейса пять к одному. Пять к одному! А перед стартом давали один к одному, представляешь? Когда ты проскакал мимо трибун, все свистели, и я рассердилась. Ты ведь всегда делаешь все, что можешь, зачем же они свистят? И я взяла и поставила все свои деньги у одного из букмекеров на пять к одному. Из чувства противоречия, наверно. И выиграла сто двадцать пять фунтов. Хватит, чтобы заплатить водопроводчику. Так что спасибо тебе.
— Водопроводчику тоже прислали «Частную жизнь»?
— А то как же!
— Кто-то очень неплохо знает вашу семью, — сказал я.
— Да. Но кто?! Мы полночи не спали, все думали, кто бы это мог быть. — Голос у нее был несчастный. — Кто может нас так сильно ненавидеть?
— Вы никого не вышибли с работы в последнее время?
— Нет. У нас в этом году подобрались на редкость хорошие конюхи. Куда лучше, чем обычно.
Мы сели в ее машину и поехали туда, где стояла моя.
— Этот твой дом уже достроен? — спросила Холли.
— Строится.
— Странный ты!
Я улыбнулся. Холли любила надежность и определенность, и чтобы все было известно заранее. Когда я вдруг ни с того ни с сего, под влиянием внезапного порыва, купил недостроенный одноэтажный дом — собственно, одни стены, даже без крыши, — у человека, который собирался разориться, Холли решила, что я сошел с ума. Я встретился с ним однажды вечером в нашем пабе, куда зашел съесть бифштекс: он стоял, облокотившись на стойку, и мрачно топил свои горести в пиве. Он сказал, что строил дом для себя, но у него не осталось денег, и работа заглохла.
Я знал его уже несколько лет: в лучшие для него времена я ездил на его лошадях. Поэтому наутро мы с ним отправились посмотреть дом. Мне понравилось то, что из него может выйти, и я купил этот дом, с тем чтобы он достроил его для меня. Я каждую неделю оплачивают сделанную работу. Дом должен был выйти классный. Я собирался перебраться в него перед Рождеством, даже если его не успеют закончить: я уже продал свой прежний коттедж, так что мне волей-неволей придется выехать.
— Поезжай к дому, а я за тобой, — сказала Холли. — Только не гони, как на скачках.
Мы не спеша доехали до Ламборна — деревни на Беркширских холмах, населенной в основном тренерами и жокеями, — оставили мою машину в гараже и отправились в Суффолк, в Ньюмаркет, столицу скачек.
Мне нравилась моя маленькая, неофициальная деревушка. А Холли и Бобби чувствовали себя уютнее в городе. По крайней мере, раньше, пока жареный петух не клюнул.
Я рассказал Холли, что лорд Вонли советовал потребовать от редактора «Знамени» опровержения, но в суд ни в коем случае не подавать. Холли попросила, чтобы я поговорил об этом с Бобби. Теперь, когда мы вместе ехали к ней домой, Холли казалась куда спокойнее. Я подумал, что она верит в мою способность все уладить куда больше меня самого. Это ведь совсем не то, что вздуть мальчишку, который пару раз ущипнул ее в школе за задницу. И чуть посложнее, чем заставить торговца подержанными автомашинами принять обратно ту развалюху, которую он ей всучил.
Большую часть пути до Ньюмаркета Холли проспала. А я даже представить себе не мог, во что ввязываюсь.
Мы въехали во двор конюшни Аллардека около восьми вечера. В этот час в конюшне должно было быть темно и тихо, а между тем повсюду горели огни и слышался шум. Посреди двора стоял огромный фургон для перевозки лошадей, все двери нараспашку, пандус опущен. Рядом с фургоном стоял пожилой человек, который наблюдал, как конюх заводит в машину лошадь. Позади него большим желтым прямоугольником светилась дверь денника, где лошадь стояла раньше.
В нескольких шагах от фургона, освещенные, как на сцене, размахивая кулаками, ссорились двое мужчин. Похоже, дело уже дошло до крика. Один из них был мой зять, Бобби. Другой…
