Станислав Родионов - Прозрачная женщина (сборник)
– Снимай шапку! – радостно требовал водитель.
– Ты пьяный или на учете? – возмущалась женщина.
– Сейчас органы подойдут, – пообещал парень.
– Пропусти! – взвизгнула женщина.
Органы, то есть я, уже подошли, вернее, подбежали.
– Заметает следы, – сказал мне водитель.
– Помогите избавиться от хулигана, – сказала тоже мне женщина.
– Молодой человек, отстаньте от гражданки! – сурово прикрикнул я, опасаясь, что шапку он сдернет с ее головы.
Очки водителя изумленно нависли над моими очками. Его глаза, плохо различаемые в сумерках, диковато чернели под стеклами. И тогда я подмигнул ему. Парень ответил смекалистым кивком.
– Дожили, что психи по улицам шляются, – бросила женщина мне как спасителю и пошла плывущей походкой; по крайней мере, ее белая шапка льдиной плыла в темном людском потоке.
– Расходимся по одному, – гнусаво шепнул я и поспешил за женщиной.
Она свернула в переулок. И тут же пропала. Ей было некуда деться, кроме как исчезнуть в обнаруженной мною проходной какого-то предприятия. Я заглянул: окошко бюро пропусков, турникет, охранница... Следовало выяснить название предприятия, дабы знать, где работает песцовая шапка.
– Как вы называетесь? – спросил я охранницу.
– А зачем вам? – хмуро насторожилась она.
Ни за что не скажет. В целях сохранения тайны. Я сообразил выйти из проходной и глянуть на фасад. Стеклянная доска мне сообщила, что это объединение «Прибор».
То есть как «Прибор»? На «Приборе» десять лет назад работал Анищин.
6Думаю, что лица всех стариков одинаковы, на манер модных шапочек или сапожек. Потому что все наши лица выражают одно стариковское недоумение – куда она ушла, жизнь-то?
В молодости, лет в тридцать-сорок, я свое здоровье соблюдал строже. И не курил, и не переедал, и водицей холодной обливался. А теперь, когда, казалось бы, надо тем более следить за ним, я к здоровью равнодушен. А почему? Потому что мысли растопили мои убеждения молодости. Какая важность, сколько я проживу. Не сколько, а как?
Старики, между прочим, разные бывают. В том числе и старушки. Знавал я одну, семидесятилетнюю. С двумя внуками запросто сидела. На лыжах бегала километры. Раз в неделю уходила на ночь играть в покер. Шляпки носила моднейшие, отчего все оглядывались, поскольку ей по возрастному рангу положено было носить не шляпку, а платок оренбургский. А когда она вышла в юбочке по колено, то старухи наши плевали ей вслед, как ведьме.
Господи, давно ли я оттуда, из природы взялся? А уже пора туда, в природу, возвращаться.
Шел я из булочной с одним старичком моих лет. Разговорились. Он меня спрашивает: «Слыхал новость?» – «Какую?» – «Последнюю». – «Так теперь этих новостей больше, чем баранок в магазине». – «Родился пятимиллиардный человек!» – «Ну так поприветствуем его». – «Поприветствуем? Да теперь нам с тобой помирать надо». – «Почему же?» – «Освобождать место для шестого миллиарда...»
Чем больше живу, тем больше удивляюсь однообразию человеческой жизни. Люди делают одно и то же и решают одни и те же проблемы. И так поколение за поколением, человек за человеком.
Вот какое дело... Жил я себе, жил, и ниоткуда меня не исключали и не выгоняли. Не выгоняли ни с каких работ, ни из квартиры, даже из гостей никогда не выгоняли; не исключали ни из профсоюза, ни из школы, ни из техникума... И вдруг исключили из жизни: сразу, насовсем и ни за что. Хотя есть за что – за старость.
Пошел сегодня в магазин. Сметанки взять. То ли руки тряслись, то ли банка скользкая, но она, уже со сметаной, как щука, из рук вильнула и на пол. Вроде взрыва бомбы, стекла и сметана в разные стороны. Продавщица мне выдала: «Дед, дрыхнешь, что ли, на ходу?» Женщина, на которую попали сметанные брызги: «Если руки не держат, надо сидеть дома». Уборщица, пришедшая с ведром и тряпкой: «Гони, старый, рубль за уборку». Потом каждая еще добавила и повторила. Когда уходил, уборщица напомнила: «Тебе еще и от твоей бабки попадет».
А молодой бы кокнул банку? Посмеялись бы, и только.
Молодость ищет сложности, а старость – простоты.
Есть в исполкоме такая комиссия – по делам несовершеннолетних. А нужна и другая комиссия – комиссия по делам престарелых.
Вопрос самому себе: чего можно в моем возрасте ждать? А ведь поджидаю. Конечно, телефонного звоночка, внезапного письмеца или заблудшего гостя. Но ведь жду иного, серьезного и весьма переменчивого для моей судьбы. Ходил-ходил по комнате да и сообразил, чего я, старый мякиш, ожидаю...
Позвонят, я открою дверь, и войдет ко мне комиссия государственная, в очках и с портфелями. «Вы Иван Никандрович Анищин?» – «Я как таковой». – «Это вы прожили семьдесят лет на нашей земле?» – «Я, а то кто же». – «Это вы жили и при культе, и при волюнтаризме, и при застое?» – «Так точно, все пережил». – «Это вы накопили столь ценный житейский опыт?» – «Накопил полные закрома». – «Посему, Иван Никандрович, мы будем вас записывать три месяца и три дня...»
Слышу частенько, что старики охотно работают и надо их к труду привлекать. Да не работать они должны и не молодым помогать, а учить жизни и делиться опытом. Ибо каждый старик есть кладезь. Только умейте черпать.
Пусть все берет, но только не книги.
7В плане – расследование даже маленьких дел я планировал – была строчка: «Позвонить на „Прибор“». Но коли я тут...
Охранница так кондово облапила мое удостоверение, что я затревожился: вернет ли? Сжимая его одной рукой, второй она сняла трубку и громко кого-то спросила:
– Тут следователь пришел. Пускать?
Я вобрал голову в плечи и попробовал стать незаметным и тонким, как столбик турникета. Но все, кто здесь был, – группка парней, две девушки, женщина у окошка пропусков – уже повернули голову и уставились на меня. Еще бы – следователь. Почему я сжался?
Люди, насмотревшись телефильмов, ожидали увидеть энергичного, поджарого и обаятельного молодого человека. У турникета же стояло нечто противоположное: невысокое, пожилое, очкастое и слегка грязное; да еще в шапке с козырьком – почему-то этот козырек меня угнетал неуместностью на зимней шапке, хотя Лида утверждала, что так модно и мех тюлений. Я сжался, потому что охранница, в сущности, меня унижала. Что это за следователь, которого можно не пустить? А если бы я гнался за преступником?
Пальцы распрямились, вернули удостоверение и показали, что путь свободен. Я скоренько нашел отдел кадров. Молодой человек долго названивал, выясняя, работает ли кто-нибудь, знавший Анищина. Одного нашел.
Кадровик уступил свой кабинет: я не оперативник, мне протокол писать, поэтому нужен стол. Минут через пять пришел старичок, светлый, точно его спрессовали из сахара. Белые волосы, белая кожа и белый халат. Василий Игнатьевич Курятников.
– Жаль Ивана Никандровича, – вздохнул он, ибо весть о самоубийстве уже просочилась.
– Когда виделись в последний раз?
– Э-э, лет десять назад.
– Значит, вы не дружили?
– Нет, но последние годы работали бок о бок.
Столь давняя информация большой ценности не имела. Впрочем, случалось, что мотивы преступления, или того же самоубийства, уходили в прошлое далеко, в самое детство.
– Что Анищин был за человек?
– Стеклодувом он был первосортным.
– А разве не мастером?
– Мастером в своем деле. Видели когда-нибудь работу стеклодува?
– Приходилось.
– Это же сказка! Но тяжело. Жарко, легкие работают, как мехи в кузне, и опять-таки искусство. Ивану Никандровичу поручали делать приборы редкие, соединяющие механику со стеклодувным делом. Расскажу историю...
Чем глубже в годы погружалась его память, тем сильнее он оживлялся. Туманные глаза посветлели; скулы, обтянутые тонкой и белой, как его халат, кожей, розово залоснились; равнодушные руки начали жестами помогать словам.
– Занимался отдел одной штучкой, назовем ее изделием. Не важно какое. Приходит Иван Никандрович к начальнику отдела и говорит вполне серьезно: мол, давайте это изделие я один разработаю. Начальник похихикал: у него над изделием двадцать научных работников корпят. С тем Иван Никандрович и отбыл. Прошел некий срок, и все происходит в обратном порядке. Начальник отдела является к Анищину и слезно просит помочь, сделать прибор, поскольку двадцать сотрудников с диссертациями весь срок упустили, а прибора нет как нет. Прибор для дела, поэтому Анищин ломаться не стал. Но и покуражиться стоило за промашку начальника. Поставил Иван Никандрович такое условие: деньги за изделие, между прочим, солидные, принесет сам начальник на квартиру и лично вручит жене Анищина. Так все и вышло: изделие сделал, и деньги начальник отдела принес.
