Станислав Родионов - Прозрачная женщина (сборник)
Как там сказал Чепинога... «Бог не бог, но что-то есть». А кто тайно не верует в это «что-то есть»? Зуев признает приметы. А кто их не признает? Обычные, нерелигиозные, психически здоровые ребята. Но эти нормальные ребята утверждают, что зрили дух умершей женщины...
Каждый человек ежедневно видит смерть вещей, растений, животных или себе подобных; никто и никогда не видел, чтобы погибшее растение, насекомое, животное или человек восстали и зажили второй жизнью. И все-таки большинство людей, вопреки очевидности, тайно надеется на воскрешение – хоть на какое-то, в любой форме – и еще на одну, пусть не последнюю жизнь. Наивность? Или глупость?
Пожалуй, нет. Дело в другом...
Человек – единственное существо природы, которое наделено интеллектом, а значит и духом. Тело от природы, от зверей, поэтому оно и обречено на прах и пепел. Ну а дух? Он не от зверей, ему пристала другая судьба. И человек надеется не на восприятие тела, а на вечное витание духа.
Черт возьми, а ведь гениальная штука – эта вера в загробную жизнь! Во-первых, в ней бездна оптимизма; во-вторых, безмерная красота, ибо верят в самое ценное – в человеческий дух. Не потому ли религия жива тысячи лет?
Дух, религия, загробная жизнь... Но шоферы видели своими материалистическими глазами умершую женщину на лобовом стекле «КамАЗа».
В пять часов милиционер принес от Леденцова конверт, в котором лежали две фотокарточки: одна маленькая, видимо паспортная, вторая побольше, три на четыре. Я разгреб на столе место, положил фотографии и стал рассматривать с жадным интересом – преступников так не изучал...
Молодая женщина. Обычное лицо со светлыми, зачесанными назад волосами. Что-то в нем было простецкое, даже деревенское; может, за счет курносинки или отсутствия косметики. Ни выразительных глаз, ни ярких губ, ни родинок с ямочками. Даже сережек не было. И никакой схожести с Зуевой. Впрочем, фотография схватывает лишь миг, а одним мигом человека не покажешь.
Для чего же мне эти фотографии? Для опознания или для тихого сумасшествия, что, впрочем, одно и то же.
Предусмотренное процессуальным законом опознание делается так: фотография подозреваемого наклеивается на протокол вместе с двумя карточками непричастных лиц, и все три фотографии в присутствии понятых предъявляются свидетелю.
Я надумал показать водителям карточку этой женщины среди других двух, но, конечно, без понятых, поскольку делал это не в целях расследования, а для себя. Зачем? Не знаю. Следствие для себя.
Закон – я все делал по закону, если не считать понятых, – обязует двух других лиц подбирать примерно одного возраста, одной национальности и, разумеется, одного пола. Чтобы не было ни подсказки, ни находки. В моей специальной папке накопились фотографии людей всех возрастов – и младенцы лежали на животиках; всех национальностей, кроме индейцев; да, пожалуй, и всех специальностей – даже батюшка был. Я скоро подобрал две фотографии светленьких женщин тридцати лет с простенькими лицами.
Чего же я ждал от этого опознания? Ничего. Не могли водители узнать женщину на фотографии как ту, которая легла на лобовое стекло, – это противоречило бы всему на свете.
Они пришли без пятнадцати шесть. И опять виновато, будто покорежили машину или сбили человека. Топчутся, покашливают и смотрят на меня, как на инспектора ГАИ. Но теперь я знал истоки их виновности: еще бы, вовлекли следствие в какую-то мистику.
– Чепинога, посидите, пожалуйста, в коридоре.
Я подозвал Зуева к столу, к чистому листу бумаги, на котором лежали фотографии трех женщин, ярко освещенные настольной лампой, хотя за окном дотлевал день. Я еще ничего водителю не сказал и даже рукой не повел, а он уже уперся взглядом в карточки.
Его лицо поразило меня, видимо, несоответствием того, что я ожидал в нем увидеть и что увидел, – нет, не равнодушие, не удивление, не растерянность и не усмешку...
Зуев испугался; испугался так, что не замечал ни меня, ни кабинета – ничего, кроме фотографии. Лишь дрожали ресницы, утомленные долгим немигающим взглядом.
– Ну? – спросил я.
– Правая, – хрипло выдохнул Зуев.
Справа лежала фотография умершей Плясуновой. Я подхватил водителя под руку и вывел в коридор, чтобы он не успел обмолвиться с напарником.
– Чепинога, заходите.
– Что это с Петром? – удивился он, тяжело следуя за мной.
– Ничего-ничего.
Афанасий Никитович сел к столу. Я молча стоял рядом. Чепинога выжидательно глянул на меня. Я продолжал молчать, и это не было каким-то тактическим ходом – мне просто было не выйти из того ошарашенного состояния, оставшегося после зуевского страха. Водитель перевел непонимающий взгляд на стол, на круг света, очерченный лампой...
Я видел, как безвольно распустился его живот и крупные губы задвигались, словно он что-то мелко начал жевать; я видел, как краснело хорошо мною обозреваемое сбоку левое ухо; краснело до того, что мочка стала походить на насекомое, опившееся крови...
Чепинога вынул платок, вытер лицо и неуверенно удивился:
– Так вы ее знаете?
– Какая?
– Правая она, прозрачная...
Потом я написал шоферам справку и попрощался – почти молча, в какой-то гнетущей тишине, под взглядом женщин с трех фотографий. Водители ушли. Я остался один.
За окном продолжал моросить сентябрь. Что у нас за климат? Длинная осень, длинная зима, длинная весна – и двухмесячное лето. Флоксы не успели толком распуститься, стоят в бутонах: неужели еще надеются на тепло? И мрак; половина седьмого, а темно, как в ноябре.
Из-за чего я расстроился? Потому что заглянул в непознаваемое?
Возможно, это было какое-нибудь редчайшее совпадение, вроде прошловековой истории с крупной шхуной «Томас Лоусон», которая была так названа в честь писателя Томаса Лоусона, сочинившего знаменитую книжку «Пятница – 13 число», – шхуна разломилась в море и затонула именно в пятницу и тринадцатого числа. Или явление женщины объяснялось пока еще не изученным сложнейшим преломлением света, наподобие миражей в пустыне. А возможно, произошло невероятное движение психической энергии, которое случается раз в тысячелетие, вроде воскресения Христа...
А разве нельзя допустить, что материнскую любовь выплеснуло с такой запредельной силой?
В конце концов, что мы знаем о духе? Физики, кажется, пришли к выводу, что есть нематериальные частицы. А догадались ли философы, что душа наша нематериальна?
Я склонился над фотографией Плясуновой... Из-за чуть заметной улыбки, из-за открытости и простоты ее лица мне показалось, что она смотрит на меня как на человека, которого хорошо знала и теперь вот встретила опять. Я ответил поспешной улыбкой и спрятал карточку в конверт с поручением самому себе когда-нибудь вручить ее уже выросшему человеку, которого эта женщина родила, будучи живой, и спасла от смерти, будучи мертвой.
Густая тоска подняла меня со стула и вновь увлекла к осеннему окну. Она случалась по поводу и без повода, всегда была краткой, но страшной – в эти минуты я зрил будущее свое и близких. И сейчас меня пронзило лишь одно желание... После своей смерти сделаться белым и прозрачным, чтобы Лиду с дочерью загородить от всех разнесчастий.
