Андрей Константинов - Тульский–Токарев. Том 1. Семидесятые–восьмидесятые
Токарев чуть отвел взгляд:
— Я тебе вот что скажу: День милиции действительно был. Сам знаешь — мои приехали на место происшествия невменяемыми. К тому же — они молодые, им — все ясно. Посему — общее мнение: Проблема на девку напал, а она успела защититься, чем могла, а могла и заостренной арматуриной, которая там от ремонта осталась…
— Василь Палыч, ну — бред же!..
Начальник ОУРа хмуро кивнул:
— Ну, бред… А если я докажу, не знаю как, что это — бред, то на районе повиснут два трупа, притом — вечно «глухих»… Так что менять я ничего не буду. Юридически — Курлисов совершил покушение на разбойное нападение, при этом был убит гражданкой Гороват.
— Которую он же потом и убил?
— Ну… доубил… На бумаге все сходится.
— Ага, — язвительно ухмыльнулся вор. — Шито-крыто!
Токарев прищурился:
— Откуда это у тебя такая гражданская позиция — ментов мухлежом попрекать?
Варшава сморщился, как от внутренней боли:
— Я не попрекаю… Но мокродел этот — не из блатных…
— Может, спортсмен?
— Нет.
— Это почему? — заинтересовался такой убежденностью начальник ОУРа.
— Когда мы говорим: «валим!», то — режем. А когда спортсмены говорят: «валим!» то — сваливают.[16] Они еще духа не набрались.
Токарев выслушал аргументацию внимательно, но скепсиса своего не скрыл:
— Не спортсмен, не блатной… Стало быть — маньяк-оборотень? Где-то я уже слышал что-то подобное… И — не раз.
— He язви.
— Кто из нас — «особо опасный»? Тебе и видней, — отшутился Василий Павлович и тут же добавил, уже серьезно: — И приметы — честно говоря, слабенькие.
Вор, словно вспоминая убийцу, медленно кивнул:
— Приметы… да… он весь такой — обычный… Вот только… он знаешь — без эмоций… даже когда злился… не знаю, как объяснить…
Токарев несколько раздраженно махнул рукой:
— И глаза, как у слепого, — алюминиевые… Слышал!
Варшава, будто его и не перебивали, также медленно добавил:
— Я его в харю знаю.
— Найдешь — мне скажешь?
— Сам не сдюжу — скажу.
— Вот и поговорили, — заключил начальник ОУРа. — Ладно, давай перемозгуем. Через недельку позвони мне сам, без посредников. Кстати, а откуда ты Тульского знаешь?
Вор прищурился и впервые за весь этот напряженный разговор по-доброму улыбнулся:
— А может, это он меня знает?
— Не надо, Варшава! Молод он.
Варшава посмотрел на Токарева серьезно и сказал, будто слово честное дал:
— Ты не думай, парень будет вашинских кровей!
— Да знаю я! — успокоил его Василий Павлович. — В бой все время рвется!
Вор и не заметил, как «продал» себя ласковой гордостью интонации:
— Ишь ты!.. Это хорошо… Мать его я знавал… но то было на Пасху. Не бери в голову…
Токарев же все нюансы тона ловил профессионально, однако удивление свое скрыл, переведя разговор на еще одно очень важное для обоих направление:
— Как ты понимаешь, мое руководство тоже не будет в ладоши хлопать, если донесут о наших беседах…
Варшава понимающе кивнул, однако от вопроса не удержался:
— А что в нашем разговоре дурного?
— Ничего. Просто соображаем, как найти человека, которого, если ты не сможешь убить, то я попробую посадить. А так-то все нормально…
Крыть вору было нечем, и он лишь головой покачал:
— Жесткий ты человек, Токарев.
— Можно подумать, что ты — приятный, как шелк, — немедленно парировал Василий Павлович.
Похмыкали, пощурились друг на дружку, ежась на холодном ветру — разговор-то их длился почти час, а на дворе не лето стояло.
— Ну, бывай!
— До встречи!
Они разошлись, и руки снова не жали друг другу. Но буквально через секунду Токарев снова окликнул Варшаву:
— Май!
— Оу?
— А ведь мы с тобой уже седые!
— Сила не в цвете, а в сухожилиях, — назидательно ответил вор.
Когда Василий Павлович уже перебегал по диагонали набережную, то услышал гулкое и знакомое:
— Эй, Токарев, я тебя не бою-юсь!
— Конспиратор! — рассмеялся начальник розыска и пошел в 16-е отделение.
У входа в это историческое здание, в котором жил некогда сам Шмидт, участковый Мтишашвили комментировал действия некоего, судя по всему, задержанного гражданина, пытавшегося открыть дверь совсем не в ту сторону, куда она вообще-то открывалась:
— Сильнее можешь?
Гражданин пробовал сильнее, но «пещера Али-бабы» не открывалась.
— Еще разок попробуй!.. Ну… Я за тебя врата в рай открывать не буду… Ну… Вах! Никакая мысль тебе в голову не идет, да? Тогда попробуй рогами и с разбегу!
Василий Павлович, подойдя, отодвинул гражданина и открыл легко дверь на себя.
— А по какому праву?!.. — взвился вдруг ни с того ни с сего задержанный. Токарев молча ухватил его за шиворот и дал пендель, так что гражданин кособоко влетел в дежурку.
— Мтишашвили! Ты что маешься?
— Хотел избежать насилия, да!..
Начальник ОУ Ра вздохнул аж с пристоном и прошел в помещение местного розыска. Там было пустынно, заместитель начальника отделения по УР куда-то свинтил вместе с большинством оперов.
Лишь в одном кабинете находились опер по прозвищу Боцман да составлявший ему компанию маявшийся Тульский.
Боцман свое прозвище получил еще лет двадцать назад, когда пришел в милицию из речного флота. Он всегда под рубашкой носил тельняшку, образованием не блистал, поскольку закончил всего шесть классов — это потом уже ему в личном деле подделали документы на десятилетку. Боцман всю жизнь проработал в 16-м, начинал с постового и дошел до старшего оперуполномоченного в звании капитана. Выше ему ничего не светило, да он и сам это понимал и не стремился. Орфографические ошибки в объяснениях и постановлениях он делал умопомрачительные, но территорию свою знал так, что мог дать такой, например, совет операм: «Когда к Верке зайдете, то не прислоняйтесь в темноте к правой стенке — там обои лет шесть назад отвалились, можете в известке перепачкаться!» Боцмана практически не видели трезвым, но его терпели, потому что он был всегда и был незаменим, как гвоздь-сотка. Если с ним говорили по-хорошему, то он мог «последнюю рубаху на бинты порвать», а ежели по-плохому…
Пару лет назад в кабинет Боцмана влетел на развевающихся фалдах модного кожаного плаща опер из главка и швырнул на стол листок с записанными фамилиями:
— Пробей по ЦАБу!..
Сотрудник Управления имел в виду, что надо дозвониться до Центрального Адресного Бюро и сверить точность фамилий, имен, дат рождений и т. п. Со стороны это выглядело самоуверенно, похабно, а для Боцмана и оскорбительно. Поэтому он привстал из-за стола, схватил своей ручищей телефонный аппарат и действительно пробил, но не по ЦАБу, а прямо в голову вошедшему. Шуму было много, пока все бегали, созванивались, матерились и удивлялись, Боцман спокойно собрал осколки пластмассы в ведро, досочинял постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, любовно прошил белыми нитками материал и лишь после этого открыл дверь своего кабинета, в которую уже минут десять отчаянно стучались коллеги:
— Валера, открой, твою мать! Окабанел, что ли? Майору главка лоб разбил, между прочим! Открой, хреново закончится!
«Пробитому» майору Боцман вместо извинений сказал дословно следующее:
— Стажера во мне увидел? Скажи спасибо нашему старшине, что он вовремя старые телефонные аппараты на польские поменял — я то бы так и остался майором навечно!
Конечно, на Боцмана был написан рапорт, но оргвыводов, как и всегда, не последовало… Вот у такого «интересного» человека в кабинете и сидел Тульский, когда к ним заглянул Токарев-старший. Надо сказать, что Артур и Боцман не бездельничали — у оперского стола еще притулился немолодой мужчина с лицом, похожим на сдувшийся и потертый футбольный мяч, по позе которого было ясно, что он не сам явился в отделение и явку с повинной писать не собирается. На столе перед Боцманом стояли бутылка «Агдама» и блюдце с красиво нарезанным яблоком.
— Хоть бы раз я что-то новенькое увидел, — обречено проворчал Василий Павлович, заходя в кабинет.
Тульский, увидев начальника, вскочил, а Боцман, не изменив позы, пробасил уверенно:
— Работаем, Палыч, ничего новенького. Токарев жестом усадил Артура обратно на диван и спросил:
— Долго ли беседа длится?
Начальник розыска, конечно, не знал, кто этот задержанный, по какому поводу — но сделал осведомленный вид, — подозреваемый должен был осознать, что начальство в курсе всего, а стало быть — деваться некуда…
— Ой, долго! — засокрушался Боцман. — Плетет себе лапти и плетет… Андрюшенька, портвешку хочешь?
— Не откажусь, — затравленно прошепелявил задержанный.
— Аза что же я тебе, Андрюша, налить должен? За то, что заснул на унитазе и не слышал, как в твоей квартире Остроумова расчленили?
