Виктория Платова - Куколка для монстра
…Он все-таки сделал то, на что его натаскивали, несмотря на сидящую рядом счастливую Марго, женщину его жизни.
Он выстрелил. Четыре глухих хлопка, следующие один за другим.
Наши выстрелы прозвучали почти одновременно, я даже опередила его на какую-то долю секунды. Но я не стреляла в того, в кого должна была стрелять. Кожинов интересовал меня меньше всего, это и без меня сделает Олег. Телохранитель Кожинова, дорогой ахалтекинский жеребец, рухнул, как сноп, с дыркой в голове. Но прежде он все-таки остановил взгляд на колонне, за которой стояла я, в его глазах даже мелькнуло профессиональное озарение, смутное предчувствие догадки. На большее его не хватило. И это была моя работа, отличная работа, выполненная с ледяной головой. Теперь у тебя есть шанс, Фигаро, настоящий шанс.
Но телохранитель за спиной босса никого не интересовал, сам босс, после четырех хлопков, которые даже сначала никто не принял за пистолетные выстрелы, заваливался на стол, заливая кровью белоснежную скатерть, цветы и платье Марго.
Четыре выстрела. Почему четыре, тупо думала я, ведь у Олега было только три патрона. Мой выстрел не в счет, он был адресован другому человеку…
Марго не кричала. Ее лицо исказила судорожная улыбка непонимания, не обращая внимания на темную кровь, забрызгавшую ей платье и лицо, она склонилась над телом Кожинова, нежно и трепетно, так же, как склоняются надо лбом больного ребенка. Происходящее не укладывалось в ее гордой голове.
«Милый, милый, что с тобой?» – в каждом углу огромного зала слышался ее просящий шепот.
Этот шепот влюбленной женщины, казалось, парализовал Олега, он терял драгоценные секунды всеобщего замешательства – одну, две, три…
– Марго! – он и не думал бежать, завороженный женщиной, которую любил. – Марго… Я не…
Это были его последние слова. Он упал, изрешеченный пулями, стреляли сразу из нескольких мест – все уже пришли в себя. Визг женщин переплетался с деловитым спокойствием мужчин, бросившихся к столику Кожинова.
И молчанием Марго.
Убитый актер, лежащий в луже крови на натертом до блеска паркете, казалось, никого не интересовал. Я знала, что это лишь вопрос нескольких секунд, может быть – минуты.
Нужно уходить, ему ты не поможешь, ты сделала все, что могла, трезвая Анна.
Стараясь не привлекать внимания, я вышла из зала, крепко прижимая к груди поднос, который заслонял пистолет, и зажимая рот рукой: скромную девушку стошнило при виде обильно льющейся крови, только и всего.
Должно быть, у меня получилось довольно правдоподобно: никто меня не задерживал, никому до меня не было дела. Увидев на пути в коридор подсобки стайку праздных официанток, я сказала срывающимся придушенным голосом:
– Там… Там убили… Хозяина убили…
Девушки бросились к дверям в зал, которые еще никто не догадался закрыть. Это предоставило мне свободу маневра: все так же имитируя шоковое состояние (на всякий случай) и держась за стену, я добрела до подсобки, как в тумане спрятала пистолет, предварительно стерев с рукояти отпечатки пальцев официантской заколкой. Но стоило мне заложить кирпич на место, в дверях подсобки выросла туша Герберта Рафаиловича.
– Что ты здэс дэлаэшь? – спросил он. Ни следа от армянской вальяжности в голосе и фигуре.
– Там . Убили… – попыталась выкрутиться я.
– Знаю. Что ты здэс дэлаэшь?
– Ничего.
Его моментально ставшие холодными и собранными глаза ощупали меня.
– На выход, бистро, – властно сказал он. – Чэрэз пять минут закроют всэ двэри.
– Что? – не поняла я.
– Чэрэз чэтыре. Машина за углом, «пятерка», пикап.
– Вы? – Я не могла поверить. Толстый метрдотель тоже участвует в этом грязном деле. – Вы тоже…
– Бистро, прэлэсть моя!
Я подчинилась, я сразу же нашла заботливо открытую дверь, указанную армянином, – она выходила на улицу, в тыл дому, пробежала до угла и села в «пятерку». За рулем околачивался Виталик.
Совершенно опустошенная, я легла на заднее сиденье и только теперь почувствовала настоящую тошноту. Виталик резво взял с места.
Несколько минут мы ехали молча.
– Как прошло? – наконец спросил Виталик.
– Лучше не бывает, – мне не хотелось разговаривать.
– Мужичок-то наш уже того… У святого Петра? Я вспомнила залитые кровью грудь и лицо Кожинова, квадратную челюсть, превратившуюся в крошево.
– Не знаю. Да.
– Ну, с боевым крещением, королева. Добро пожаловать в ряды ниндзя-черепашек.
– Оставь меня в покое.
– А говорила, не справишься. – Виталик никак не хотел заткнуться. – Видишь, глаза боятся, а руки делают. А актеришко? Тоже Богу душу отдал?
– Замолчи.
– Ладно, молчу.
Он действительно затих, и остаток пути мы ехали молча. Я даже не следила за дорогой, все будет так же: дурацкий особняк, решетки на окнах, кроссворды Виталика. А может быть, они потеряют ко мне всякий интерес? И остаток жизни я буду вынуждена гнить в этой образцово-показательной тюрьме с камином, лишь изредка выезжая на королевскую охоту?..
Первые приступы тошноты прошли, и неожиданно пришел покой. Именно это чувство должна испытывать Анна: сделала свое грязное дельце и красиво ушла. Красиво уйти – в этом есть смысл. Я старалась не думать о Марго и Олеге, я ни в чем не виновата, я искренне пыталась спасти его, я даже рискнула своей жизнью. Ничего не получилось. Не нужно тебе никого спасать, Анна. Ты не спасительница. Судьба очередной раз ткнула тебя в твое собственное корыто: к черту сантименты, будь собой. Ты неплохая машина для убийств, пора выходить на профессиональный уровень. Эта мысль убаюкала меня, и, незаметно для себя, я уснула.
…А проснулась от тяжелого удара по щеке, это не была театральная пощечина Олега, так бьют собаку за лужу на персидском ковре. Вскрикнув от боли, я открыла глаза: в машине сидел Лапицкий. Его лицо сияло, даже складки у рта разгладились, а жесткий подбородок стал мягче.
– Это тебе за самодеятельность, – сказал он суровым голосом, совершенно не соответствующим смягчившемуся подбородку. – Твое счастье, что все срослось как надо. Зачем ты убила телохранителя?
– Вы и это знаете?
– Хотела спасти этого сопляка, да? В кого тебе приказано было стрелять?
– Какая разница, если они оба мертвы. Все получилось именно так, как вы хотели. Теперь вам дадут звезду. На грудь и на погоны.
– Ты дура. Говори, хотела вытащить и помахать платком в аэропорту? Хотела спасти?
– Да, да, да…
– Ну что ж, ты дала ему шанс. Он им не воспользовался, это было его право.
– Я сделала это только потому, что вы обещали ему свободу. Вы, а не я. Обещания нужно выполнять, вас этому не учили в вашем гнусном ведомстве?
– Ты решила выступить в роли моего адвоката? Я в этом не нуждаюсь. А вообще, ты молодец. Девка что надо. Я в тебе не ошибся. И стреляешь идеально, когда хочешь. А здесь нужно вдохновение, наитие, по-другому не назовешь. Я знал, что ты такая. Тебя не взнуздать.
Странная характеристика. Я ожидала чего угодно, только не этого. И в то же время в глубине моей души рос протест против этого человека, который обращается с моей жизнью как хочет. Давно пора поставить его на место.
– Слушай, ты, дерьмо, – твердо сказала я, глядя перед собой. – Ты можешь использовать меня как хочешь, ты можешь держать меня за своими сраными решетками сколько угодно, но не смей называть меня девкой. Может быть, я и была девкой, но только не для тебя. Иначе ты плохо кончишь, обещаю тебе. Ты ведь знаешь мой послужной список.
– Точно такая, как я думал! – восхищенно сказал капитан, пропустив «дерьмо» мимо ушей.
Но его дешевое опереточное восхищение мало трогало меня.
– И еще одно. Не смей называть меня сукой. Потому что сука – это ты. Легавая сука. А я всегда буду свободной, куда бы ты меня ни засадил.
Эти слова всплыли на поверхность из самых глубин моего тела, и я имела на них право, потому что действительно была свободной: я была свободной от тщетных попыток вспомнить прошлое, которое больше не волновало меня. Я была свободна от поиска себя самой – я ухе нашла себя, когда почувствовала покой от пистолета в руке, от упоительной власти над человеком. Должно быть, Анна перешла на новую ступень: теперь ей недостаточно было сомнительной сиюминутной власти над плотью мужчин, ей была нужна абсолютная власть над плотью вечности. Эрик убит, Фигаро убит, единственные люди, к которым я относилась с симпатией, убиты. Слово «любовь» ни о чем мне не говорит, пустой звук, мятый фантик копеечной карамели. Гореть тебе в аду, Анна, но там ты найдешь приятное общество. Впрочем, отправляться в ад я не собиралась. Я собиралась с шиком пожить, Лапицкому нужна такая циничная стерва, как я, у меня всегда будет достаточно работы. Здесь наши интересы совпадают, я постараюсь не разочаровать ни его, ни себя… От этого внезапного осознания, обретения себя я даже не услышала, о чем мне говорит Лапицкий.
