Виктория Платова - Куколка для монстра
…Все полы в коридорах были устелены мягкими дорожками с высоким ворсом. Ворс скрадывал шаги и делал любого человека, идущего по ним, похожим на воришку с самыми серьезными намерениями. Только один раз я забыла, куда повернуть, я спутала коридоры – черт бы побрал мой пространственный идиотизм! – и остановилась у входа на другую половину дома: видимо, апартаменты хозяина. И сейчас же прямо передо мной, как будто из-под земли, вырос мрачный сосредоточенный охранник.
– Что случилось? – отрывисто спросил он, оглядывая меня с головы до ног и сморщив узкий массивный лоб. – Что вы здесь делаете?
Я неловко оправила узенький официантский передник и пропищала:
– Заблудилась.
– Вы в обслуге? – продолжал допрос он, цепляясь глазами за мою одежду.
– Я официантка.
– Фамилия?
Перепугавшись насмерть, я чуть не забыла фамилию:
– Рябовичева. Герберт Рафаилович в курсе.
Охранник вынул сотовый, весело забегал пальцами по кнопкам, дождался ответа и спросил:
– Рафаилыч, у тебя телка не пропадала? Фамилия Рябовичева…
Выслушав ответ, он смягчился, даже складка на лбу разгладилась:
– По коридору и направо.
– Спасибо… Простите, ради Бога…
Неплохо же тебя охраняют, Валентин Константинович! В отличие от Юлика Дамскера, убитого мной в его же собственном кабинете. Ему не повезло. Впрочем, какая разница, где тебя пристрелят, господин Кожинов!.. Но, если там будут сшиваться такие молодцы, мне не выбраться живой. Предаваясь грустным мыслям, я вернулась в комнаты, прилегающие к кухне – «людские», как выспренне называл их Герберт Рафаилович. Девочки, нанятые обслуживать банкет, только что закончили подготовительную работу и получили передышку. В их устало скрещенных ногах, в их негромких голосах было предвкушение скорого и богатого расчета: не каждый день выпадает обслуживать банкеты такого уровня. Мне нечего было делать среди них, я вдруг почувствовала, что выгляжу белой вороной в этой маскарадной униформе официантки. Кивнув им, – что с меня взять, застенчивая девочка, не очень ловкая, больше шести тарелок на поднос не берет! – я прикрыла дверь.
Пистолет оказался на месте.
Я приоткрыла дверь подсобки с особыми предосторожностями, дождавшись, пока в коридоре никого не будет. Фигаро идет пятым, время еще есть, нужно успокоиться и взять себя в руки. Подумав, я сняла передник, спрятала его в подсобку и осталась в коротеньком черном платье, вполне элегантном; платье было выдано мне Гербертом Рафаиловичем по приходе, он лично проконтролировал, как я переодеваюсь: «Все должно быть на высшэм уровнэ, прэлэсть моя, такое событие раз в пятьдэсят лэт бывает, жэнщина должна ласкать глаза, даже когда подает поросенка с хрэном…»
Стараясь избегать коридора с бдительным охранником, я отправилась в другую часть дома – туда, где были артисты. Я знала примерное расположение импровизированных гримерок, да и выглядела теперь как бедная сестричка, пришедшая навестить преуспевающего братца-актера.
Впрочем, предосторожности на сей раз оказались излишними: я без труда нашла нужный тупичок по стайке курящих миниатюрных балеринок в пуантах, участниц па-де-де, как презрительно охарактеризовал их Лапицкий. Балеринки – предмет вожделений Олега, если не считать почти мифическую Марго.
Зачем я решила найти его – я и сама не знала.
– Мне нужен Олег Куликов, актер. Фигаро, – обратилась я к юным дивам, похожим друг на друга, как кордебалет в «Дон Кихоте» Минкуса.
Они совсем по-детски подтолкнули друг друга локтями и наклонили зализанные головки.
– Это где-то здесь, – неуверенно сказала одна из них.
– Четвертая дверь по коридору, – подсказала вторая, проявив завидную осведомленность: видимо, Олег все-таки успел улыбнуться ей своей неотразимой светской улыбкой.
– А что, уже пора? – видимо, они приняли меня за кого-то из администраторов.
– Нет-нет…
Я нашла четвертую дверь и вошла без стука, как будто бы хотела застать Олега врасплох, увидеть, как он тайком меняет свое униженное, измученное лицо на торжествующую маску Фигаро.
Мой Фигаро сидел у зеркала, уронив голову в колени.
– Эй! – окликнула я его.
Он вздрогнул, поднял голову и посмотрел на меня. Загримированное лицо было неестественно красивым – мертвые потухшие глаза и рот, похожий на открытую рану.
– Ты даже здесь не можешь оставить меня в покое!
– Прости. Хотела узнать, как ты.
– Со мной все в порядке. Уходи.
– Да. Сейчас. – Теперь и я понимала, что мой визит был глупостью, но оторваться от мертвых глаз, в которых отражалась и моя будущая судьба, не могла.
– Уходи, – еще раз повторил он, и почти тотчас же раздался веселый и настойчивый стук в дверь.
– Кто? – машинально спросил Олег.
– Это я, Марго, родной мой!
Лицо Олега исказилось, как у мальчика, пойманного родителями за мастурбацией в туалете.
– Сейчас. Сейчас я открою.
Он повернулся ко мне и жарко прошептал:
– Это Марго. Не хочу, чтобы она видела тебя здесь.
– Вы же расстались…
– Все равно не хочу. Спрячься куда-нибудь. – Он обшарил глазами комнату и наткнулся на шкаф с зеркальными купейными створками. – Давай сюда.
– Не будь кретином, не уподобляйся героям анекдотов, – так же шепотом ответила я, – у нас же не адюльтер, а серьезная работа.
– Если ты не заткнешься и не сделаешь, что я говорю, я пристрелю тебя из казенного пистолета. Я это сделаю, клянусь, вы из меня все внутренности вытянули…
– Пожалуй, сделаешь, – рассудительно сказала я и полезла в шкаф, хорошо пахнущий отсутствием вещей.
– Сиди и не вякай, – напутствовал меня Олег. Я слышала, как он сказал в коридор:
– Здесь не заперто. Входи.
– Я, как всегда, ломлюсь в открытые двери, – голос женщины, Марго, – а это была Марго, – низкий, глубокий, завораживающий, был знаком мне и заставил сердце биться сильнее.
Я знала, знала этот голос!
– Ну, здравствуй, мальчик! Рада тебя видеть.
– Ты… Что ты здесь делаешь? Тебя тоже пригласили? – Олег был немного смущен, даже его обычно великолепный тембр потускнел от смущения.
– В некотором роде, – веселилась Марго. – Что-то ты неважно выглядишь. Измучила тебя твоя солисточка?
– Какая солисточка?
– Ну, француженка. Французский «Новый балет», так, кажется, называется сия богадельня? Ты ведь был в Париже? Я читала. Видишь, старушка Марго собирает публикации о своем мальчике, как престарелая провинциальная двоюродная тетка.
– Нет у меня никакой солисточки, – он попытался уйти от ответа.
– Не ври мне, мальчик. Мы ведь друзья, да?
– Мы друзья, – с горечью сказал Олег, – мы всего лишь друзья…
– Вот видишь, мы друзья, но, когда ты начинаешь врать мне, мы снова становимся любовниками.
– Да? Тогда я буду врать тебе всегда.
– Не нужно. Я хочу кое-что сказать тебе… Я должна была, обязана посмотреть на нее. Рискуя вывалиться из шкафа, я потянула дверцу в сторону и в узкую щель увидела часть комнаты, Олега и женщину, которую он называл Марго.
Конечно же, я помнила ее. Я ничего не помнила о себе, я не помнила, при каких обстоятельствах видела это лицо, должно быть, в каком-нибудь заплеванном кинотеатре моей прошлой жизни, но я хорошо знала эту гордую посадку головы, тяжелые седеющие волосы, которые ей даже в голову не пришло закрашивать, резкие складки у рта, придающие ей неизъяснимую прелесть, выразительные резко очерченные губы и властные глаза.
– «Кое-что» – это что? – спросил Олег, близость Марго как будто бы парализовала его.
– Ты все-таки неважно выглядишь. Ты неважно выглядишь, а я счастлива. Неприлично счастлива.
– Разве можно быть неприлично счастливым?
– Можно… Можно. Теперь все можно, мальчик.
– Неужели?
– Ты когда-нибудь видел свою старушку такой?
– Такой молодой?
– Нет.
– Такой красивой?
– Нет.
– Такой неприлично счастливой? – наконец решился Олег.
– Да, да, да, – она засмеялась грудным смехом, как будто в комнате зазвенела тысяча колокольчиков. – Да! Я прожила целую жизнь, но он стоил того, чтобы прожить целую жизнь и только сейчас прийти к нему. Когда я была молодой киношной потаскушкой, я наверняка не оценила бы его… Я бы просто прошла мимо, Господи, какой ужас, я и сейчас могла пройти мимо… Я чувствую себя девчонкой.
– А ты и есть девчонка. Тебе не дашь больше двадцати.
– Начал врать, мальчик?
– Я действительно так думаю.
– Мне сорок девять. Мне всегда будет сорок девять», потому что в сорок девять я встретила его. Ты понимаешь?
– Нет.
– Что там, у Гете, насчет мгновения, ну-ка!
– «Свистят они, как пули у виска, мгновения, мгновения, мгновения», – с выражением произнес Олег, к нему на секунду вернулась беззаботность сцены.
