Федор Московцев - M&D
Было одно исключение. Парень утверждал, что является хозяином своего слова. Так оно и оказалось – он был хозяином только слова. Больше у него ничего не было.
То же самое происходит с женщинами. Многообещающе-сексуально одетая девушка, скорее всего, знает только две позиции: в рот и как обычно. Женщина в деловом брючном костюме и в очках – наверняка набитая дура без высшего образования, и очки её – без диоптрий. Заумную девицу, «интеллектуалку», хочется номинировать на «Оскар» – так искусно она разыгрывает простушку, честную давалку перед понравившимся ей мужчиной, пытаясь заманить его в постель. А неприступная красотка, демонстрирующая свою независимость, так и норовит присесть кому-нибудь на шею.
Конечно, правда не всегда хороша. По крайней мере, если сразу же выложить перед собеседником все свои карты – свои, а не неиспользуемые карты европейских автодорог – то и говорить окажется по сути дела не о чем. Людям свойственно маскироваться. Имоджин и за собой замечала такую тенденцию. Знакомясь с кем-то симпатичным, сразу начинала судорожно врать про здоровый образ жизни, ежедневные пробежки, про то, что давно бросила курить, не пьёт, ничего вредного не употребляет, и не воспринимает никаких ночных развлечений, кроме безопасного секса. Несмотря на то, что всё это – враньё, говорить такие вещи приятно. Чувствуешь себя лучше, а заодно и симпатичного человека озадачиваешь – нечего ему расслабляться.
С Ференцем она себя чувствовала комфортно, могла быть сама собой, и не играть. Он принимал её такую, какая есть, со всеми достоинствами и недостатками. Имоджин говорила себе: «Я отдалась ему, потому что он меня любит». Это была правда. Но правда была и то, что она не испытала того опьянения, которое узнала с Andrew. Имоджин уступила Ференцу, как только увидела, что возбуждает любовь, близкую к страданию. Она и её сознание поверили в подлинное чувство, согласились на него, пожелали его. Но руководясь интуицией, она постаралась скрыть цену дара, который принесла, и ничего не сказать такого, что могло бы связать её друга помимо его чувств. Он и не подозревал о некоторых её сомнениях и тревоге, продолжавшейся, впрочем, всего несколько дней и сменившейся совершенным спокойствием. Имоджин была подругой хорошего и порядочного человека, пользовавшегося успехом у женщин, обеспеченного, с безупречным вкусом, он слыл презрительным и привередливым, а ей выказывал искреннее чувство. То удовольствие, которое она ему доставляла, и радость быть красивой ради него привязывали её к другу. Он делал для неё жизнь если и не пленительной, то всё же весьма сносной и приятной. На их взаимную симпатию не влияли ни ум, ни душа. Она питала к Ференцу спокойную и ясную привязанность, и это было прочное чувство.
Из-за него она решила больше не появляться на Vaci utca, – как консуматорша, завлекающая клиентов в бар. Это занятие, вполне безобидное, могло вызвать осуждение в кругах, в которых вращался Ференц. Оставшись без работы, Имоджин сказала ему, что уволилась из отцовской фирмы, и попросила подыскать ей какое-нибудь интересное место. И он нашел – в редакции журнала Voqq, в котором главным редактором был его друг, Cžonka Gabor. Её взяли фотографом (она увлекалась художественной фотографией, и её снимки вызвали восторг у всей редакции, недовольным остался лишь один неприятный тип по имени Bydlowski, обвинивший её в китче). Кроме того, Габор сказал, что она может писать очерки и статьи на заданные темы, и он будет пропускать их, если они окажутся лучше других. Имоджин честно призналась, что совсем не умеет писать, и Габор в шутливой форме обрисовал, как это делается (разговор происходил на вечеринке, когда все уже изрядно набрались).
– … входишь в интернет, забиваешь в поисковик слово из пяти букв, смотришь, что выстрелило, и сохраняешь понравившиеся ссылки. Затем повторяешь то же самое со словом из трех букв. Из полученного материала комбинируешь фразы, предложения, абзацы, – статья готова. Мы не делаем революций и обращаемся к беспроигрышным темам о взаимоотношении полов: рассказывать мужу о прошлых связях или нет, отдаваться на первом свидании или на сто первом, степень свободы в семье, отношения с друзьями мужа, грань между комплиментами и домогательством, etc. Эти сюжеты можно эксплуатировать до бесконечности, не опасаясь вызвать реакцию отторжения. Причём ты можешь описать одну точку зрения, а в следующем номере – диаметрально противоположную; разницы – абсолютно никакой. Те же яйца, вид сбоку. Привлекай рекламодателей – за это отдельный бонус, все сотрудники этим занимаются. Например, если пишешь статью о жизни богатых людей в элитном пригороде, раскрути своего друга Ференца, чтобы он раскошелился на рекламный модуль с информацией о своей риэлторской конторе. Кстати, о богатых и знаменитых – не возбраняется их фотографировать. Мы освещаем события светской жизни – актриса Затычкина в пятый раз выходит замуж, модельер Шлаков сделал пластическую операцию и увеличил губы, и всё такое. О стоимости фотосессии со знаменитостями договариваюсь я сам. Да, да – мы платим, у нас серьезное издание, мы не пользуемся услугами папарацци – нам не нужны суды. Будь осторожна в этом плане.
Воспользовавшись его советом, она набрала в интернете материал и скомпилировала рассказ, причем название к нему придумывала дольше, чем потратила времени на саму работу.
«Издали доносится шум морских волн, в оцепеневшем безмолвии ветер нежно треплет тугие листья. Её фигура обтянута платьем матового шелка с золотисто-белой каймой; тонкую нежную шею обрамляют огненно-рыжие косы. В уединенной комнате Брунгильды ещё не зажигали свет, и стройные пальмы высились словно волшебные серые тени от драгоценных китайских ваз; посредине комнаты, словно привидения, белели античные мраморные статуи, по стенам угадывались картины в тускло поблескивающих тяжелых золотых рамах. Сидя за фортепиано, Брунгильда едва касалась клавиатуры: она была вся погружена в сладостные грёзы. Торжественно и важно звучало «ларго» – оно было похоже на клубы дыма, поднимающиеся от раскаленной золы, разрываемые ветром и сплетающиеся в затейливые узоры при разлуке с бесплотным пламенем. Постепенно нарастая, величавая мелодия разрешалась бурными аккордами, а затем возвращалась к самой себе, растворяясь в детских голосах – умоляющих, зачарованных, исполненных невыразимой прелести; она лилась над ночными лесами, глубокими пустынными ущельями огненного цвета с затерянными в них античными стелами, обволакивала заброшенные сельские кладбища. Буйно цветут весенние луга с резвящимися на них стройными фигурками, их стройность делала лохмотья не такими броскими в глаза; но вот пришла осень – и лишь ворчливая старуха осталась сидеть посреди пожухлых цветов и листьев. Придёт зима, и громадные, ослепительно ангелы, достигающие самого неба, но не касающиеся заснеженной земли, склонятся к застывшим в безмолвии пастухам и возвестят им о рождении в Вифлееме чудесного Младенца, улыбающегося беззвучно, но многословно.
Небесное блаженство, проникнутое таинственностью Святого Рождества, наполняет погруженное в глубокий сон зимнее ущелье: словно откуда-то издалека доносятся приглушенные звуки арфы, кажется, сама таинственность печали прославляет Божественное рождение. Снежинки величиной с кулак мягко струятся по морозному воздуху, оставляя неизгладимый след в душах мятежных ангелов. Очаровательная Зеферина углом зрения уловила летевшего к ней порывистого Теофила, и они устремились на южную часть неба. А на улице ночной ветер нежно овевает золотой дом, и звезды мерцают в зимнем сумраке».
Так и не решив, как назовет свой шедевр, Имоджин подумала, что это лучше, чем если бы она, как поступают многие, придумала удачное название, а к нему бы дописала бестолковый текст. И она отнесла в таком виде рукопись Габору. Он пришел в восторг от произведения, похвалил за дебют, и придумал название, наиболее полно отражавшее суть рассказа: «Покурить».
Удача не вскружила ей голову. Отложив на время литературные изыскания, она приступила к основным обязанностям. Новая работа открывала перед ней заманчивые перспективы. Имоджин мечтала о времени, когда никто из знаменитостей не сможет быть уверен в прочности своей звездной репутации, пока со своей камерой к нему не придет она, знаменитый фотограф. Под чары её объектива попадут все известные звёзды. А она будет посмеиваться над их неуемным тщеславием.
Для начала ей захотелось сделать нечто такое, что заставило бы людей замереть, как перед щитом с рекламой Marlboro. Пригласив знакомых владельцев модных бутиков с Vaci utca в качестве рекламодателей, Имоджин сделала эпатажную сессию с участием моделей; в дело пошли интерьеры гостиницы Corvinus Kempinski и замкового театра Varszinhaz с соответствующим театральным реквизитом. Композиции были выстроены так густо, что хотелось разглядывать каждую деталь. Мелочей для неё не было. Габор посчитал её снимки вычурными, буйство краски вульгарным, обилие наготы необоснованным, и назвал Имоджин сюрреалистом от фотографии, но меркантильные соображения оказались сильнее всех остальных, и ему ничего не оставалось делать, как принять работу.
