Элмор Леонард - Будь крутым
— И ты боишься, — сказала Элейн, — что с Линдой, когда она это услышит, будет припадок.
— Когда диск выйдет, они будут на гастролях. Мне пришлось решать, что предпочтительнее: не огорчать Линду раньше времени или дать ей прослушать диск. Но к тому же надо было мыслить реально, не забывать об интересах студии, для чего и готовить новую аранжировку.
— Если без этого не обойтись, — сказала Элейн, — то ей придется смириться. В нашем деле тоже так. Режиссер представляет картину. Можно даже сказать, свое создание, и, естественно, ожидает похвал. Показывает материал, студия знакомится с материалом и говорит, что впечатление у них среднее, нужны переделки. Режиссер, если он тупой, взвивается: «Я умываю руки!» Если он с гонором и воспринимает себя слишком всерьез, он говорит: «Пошли они к черту! — имея в виду экспертов. — Что они понимают!» Студия объясняет ему: «Мы руководствуемся словами Куросавы, что главное в кинематографе — это показать людям то, что они хотят увидеть. Картина должна быть прибыльной, иначе производство встанет». Так как же поступает режиссер, если он не глуп?
— Переделывает картину, — сказал Чили. — Переснимает ту или иную сцену, меняет текст… Я забыл, к чему мы это вспомнили?
— Она бросит все к черту, — сказала Элейн, — или же смирится и примет новую аранжировку.
— Ну да, — несколько удивленно согласился Чили. — И больше ничего.
— Нет, есть кое-что еще. — Поставив стакан, Элейн взглянула ему в глаза. — Ты хитришь. Если бы дело было только в том, примет ли она новую аранжировку или не примет, ты бы сказал ей все как есть. Сказал бы: «Вот послушайте» — и проиграл бы ей новую запись.
— Я думал так и сделать, но потом передумал.
— Нет, ты захотел сначала отправить ее в турне, чтобы она попривыкла к восторженным толпам и поклонникам — она ведь очень привлекательная девушка, — ощутила вкус успеха и каково это — властвовать над толпой, чтобы она уже почувствовала себя звездой. И только потом услышала диск.
— Правильно, Элейн, — сказал Чили. — Очень хорошо, что ты это понимаешь. В «Форуме» она объявила новое название группы — «Линда Мун». Пощекотала свое самолюбие.
— Итак, она услышит песню на гастролях, — сказала Элейн. — Не в студии звукозаписи, когда вы с ней один на один и ты смотришь на нее с таким серьезным, хмурым видом…
— Да-да, ты совершенно права! — Чили положил сигару в пепельницу и поднял обе руки в знак того, что они теперь свободны. — И знаешь, как это будет? При участии радиостанции Сан-Диего. Ник Кар обрабатывает тамошнего директора. Группа в тот вечер выступает в городе, в клубе, который называется «Пузом кверху». Линду приглашают на студию поговорить с диск-жокеем о предстоящем выступлении. Он спрашивает, слышала ли она уже диск. Нет, отвечает она, еще не слышала. Тот говорит, что диск только-только получен и он даст ей прослушать. И дает ей прослушать.
— И ты там тоже будешь участвовать, — сказала Элейн.
— Придется.
— Иначе ты не узнаешь ее реакции. Реакции в присутствии диск-жокея, который поздравит ее и начнет расписывать, как ему нравится диск. Если, конечно, парень этот не хам и не полный олух. Таким образом, ты ставишь ее перед фактом, и она реагирует — так или иначе.
Чили теперь опять ухватил зубами сигару.
— Сцена что надо, верно? Может стать ключевой в картине.
— Или в жизни этой девушки, — сказала Элейн.
— Так про это и картина — про жизнь этой девушки и ее карьеру. Состоится она? Тут может все и решиться.
— А если тебе не понравится то, что произойдет?
— Тогда мы вернемся к старому испытанному приему — пусть выкручивается Плут, тот самый сценарист, что работал над «Поймать Лео».
Элейн потушила сигарету и сказала:
— Почему бы тебе не поберечь сигару, а я бы угостила тебя мятной конфеткой?
— Чтобы потом ты вновь закурила?
— Сказать по правде, — заметила Элейн, — я курю больше с тех пор, как бросила. Но не думаю, что мне это вредит.
23
Во вторник вечером Раджи сказал Элиоту:
— Разве тебе не полагается тоже следить за ним, как слежу я? Что ты хочешь — дать ему ускользнуть, чтобы потом не знать, где его искать? Давай по очереди: один день — ты, другой — я. Начнем с тебя.
В среду Элиот позвонил Раджи из машины.
— Господи, я совершенно без сил. Всю ночь колесил по округе, а он был у Элейн, этой бабы со студии.
— А чего было колесить? Сидел бы в машине и следил за домом.
— Да вы что, спятили? Это в Беверли-Хиллс, где по ночам и машин-то на улице нет? Сядешь в машине, так тут же к тебе подойдут с вопросом, что это ты здесь делаешь.
— И ты решил колесить.
— Да. С перерывами, чтобы глотнуть кофе и каждый час наведаться к ее дому — проверить, там ли еще его машина. В десять утра, ну, может быть, чуть позже, когда я ехал вверх по Маунтин-драйв, он проехал мне навстречу. Близко так проехал. Я проводил его до «Времен года», что на Доуени. Видел, что обслуге он там известен — как же, Чили Палмер, — засуетились, словно дико рады его видеть. Бросились ставить его машину, а он прошел в отель. Тогда я принялся узнавать номер. Позвонил и попросил позвать мистера Палмера. Он ответил, и я повесил трубку. Значит, он в отеле.
— И в каком номере?
— Я снова позвонил. Спросил: «Это пять-три-ноль-восемь?» Он сказал: «Нет», и я опять повесил трубку.
— Так ты узнал номер или не узнал?
— Я же говорю: он мне его не сказал.
— Ну существуют же способы узнать…
— Какие, например?
— А что сделал ты?
— Припарковался напротив, через улицу. Машина его все не выезжала. В час дня я позвонил ему. Телефонистка сказала, что он просил не беспокоить, хотите — оставьте сообщение. Ну, думаю, спать лег. Провел ночь с Элейн, вернулся к себе в номер и отсыпается.
— Знаешь, что бы ты мог сделать? — сказал Раджи. — Подняться и поискать дверь с табличкой «Не беспокоить»!
— Это что же, все двенадцать этажей обрыскать? И чтобы горничные меня засекли? А потом, подумайте только, на скольких дверях там вывешена такая табличка! Теперь слушайте. В три часа он выходит и едет в Силвер-Лейк, где у них фирма помещается. Сейчас он там.
— А ты где?
— В гостях у друга в Вест-Голливуд.
— Так кто же пасет Чили Палмера?
— Я думал, вы.
— А откуда я машину возьму?
— Вы придумали план, — сказал Элиот, — только не подумали о том, как его осуществить.
В среду вечером на дежурстве был Раджи. Вслед за Чили он проехал от самого Силвер-Лейк по Сансет и Маунтин-драйв, а потом через Лома-Виста до самого дома этой бабы со студии. Потом он вернулся к себе домой, где его ждала мисс Сайгон, которую по средам отпускали из этого ее привокзального стриптиз-бара. Наутро в девять часов он позвонил Чили Палмеру в отель. Ему пришлось дозваниваться, прежде чем тот взял трубку, и было уже почти пол-одиннадцатого. Раджи сказал:
— С вами говорят из цветочного магазина в Беверли-Хиллс. Нам надлежит доставить вам букет, но заказчик запамятовал ваш номер. Уточните его, пожалуйста, восемь… а как дальше?
Абонент попросил оставить цветы у портье и повесил трубку. Этим же днем он отправил мисс Сайгон в Силвер-Лейк посмотреть, стоит ли перед студией «БНБ продакшн» старенький «мерседес» Чили. Она позвонила ему сказать, что потеряла «мерседес».
На поверку слежка оказалась не такой простой штукой, как кажется.
В четверг вечером было дежурство Элиота. Он проводил преследуемого до дома Элейн, после чего развернулся и отправился в Вест-Голливуд к другу — тому самому, с которым делил камеру в исправительном заведении «Кулани». Звали этого друга Энди, и он любил разыгрывать роль эдакого рубахи-парня из чернушных фильмов сороковых годов. Увидев входящего Элиота, Энди мог сказать: «Привет, олух царя небесного!» А мог сказать так: «Здравствуй, незнакомец! Каким ветром занесло в наш городок?» А мог встретить его словами: «Привет, морячок! Надолго к нам причалил?» Иной раз Энди брал себе роль маленькой сиротки Энн, потому что волосы у него были пышные, рыжие, и Элиоту тогда приходилось надевать на голову тюрбан, который соорудил для него Энди, и превращаться в Панджата, дружка ее богача-отца, развлекающего Энни и всячески балующего ее. Элиоту больше нравилось, когда не надо было никого изображать и они с Энди были такими, какие они есть. Энди ставил танцы для видео, занимался подтанцовкой. Он предпочитал классическую хореографию и натаскивал Элиота, репетируя с ним движение для его кинопробы. Он вставал в позу, Элиот занимал свое место у него за спиной. Энди начинал считать: «Пять, шесть, семь, восемь», и Элиот принимался повторять за ним все то, что он делал. Играть было давней мечтой Элиота, к которой он возвращался вновь и вновь, не смея признаться в ней Раджи, мечтой, зародившейся, когда он был еще администратором и организовывал шоу. Что ж, теперь мечта станет явью, если же не станет, кому-то будет грозить смерть.
