Александр Чернобровкин - Время - ноль
Обляпанные грязью сапоги замполита остановились напротив Гринченко, давая афганцу время опознать. Ловко Берестнёв рассчитался за кроссовки.
– Этот?! – разочарованно спросил лейтенант.
Гринченко вскинул голову, чтобы офицер не заподозрил его в трусости. Хотел уже сказать Берестнёву пару слов на прощанье, но увидел, что скрюченный, грязный палец афганца указывает на стоявшего рядом Зинатуллова.
– Дальше смотри, – подтолкнул афганца замполит.
Больше никого афганец не опознал. Остальные трое, несмотря на все старания замполита подставить Гринченко, указывал на Рашида. Ведь для них европейцы, особенно одетые в одинаковую формы, все на одно лицо, а Зинатуллов – свой, узнаваемый. Получается, за внешность угодил Зинатуллов на пересечение игры с реальностью.
Его арестовали и первым вертолётом отправили в Союз. Поостыв, командир группы, наверное, вспомнил, что война – исключительно грязное дело, а накажешь солдата, который эту грязь разгребает и ходит по уши в ней запачканный, от остальных потом много чего не сможешь потребовать, а от него самого будут требовать победные донесения, не сильно интересуясь, как их добился. Когда командир заставы положил ему на стол рапорт о том, что пленные взбунтовались, напали на часового, а Зинатуллов, рискуя жизнью, – герой, награждать надо! – спас Перевезенцева, отстоял одними кулаками, командир группы сделал вид, что поверил, и дело замял.
Рашид Зинатуллов уехал на дембель последним из своего призыва. Из гауптвахты зашёл в казарму переодеться в новую форму, давно уже приготовленную, оттуда – в штаб за документами и, молча пожав руку только Сергею Гринченко, вышел за ворота части. Там он поставил на землю трофейный портфель-дипломат, повернулся к зданию штаба и, грозя двумя руками, длинно выругался, мешая татарские и русские проклятия.
4
Последние пять лет на Новый год или сразу после праздника на Сергея обязательно сваливалась какая-нибудь крупная неприятность. И 1989 год начался с того, что милиция как завела на них дело.
– Кладанула нас жидовка, – сообщил старший лейтенант Коваленко, обернувшись к заднему сиденью, на котором расположились Сергей, Виктор и Толик.
Ехали в Жданов потрошить бармена припортового ресторана. Этот тип хвастался в кругу друзей, что загребает по пятьсот рублей в день. Был он на заметке у милиции и как скупщик валюты, но взять его на горячем никак у мусоров не получалось, и Коноваленко решил опередить коллег.
– И как она объяснила, откуда у нее столько денег и золота? – спросил Виктор.
– Детишки оставили, когда уезжали на Землю Обетованную.
А им, плача, говорила, что детки забрали все, оставили без копейки денег на старости лет. Слезы с вишню текли по жирному, с обвисшими щеками, усатому лицу, и трудно было не поверить. Поэтому Сергей искал без особой охоты, пока на кухне в мешочке с гречневой крупой не обнаружил завернутую в белую тряпочку и перевязанную черной ниткой солидную пачку денег. Потом Толик нашел в диван-кровати сразу два таких свертка, а Спиря в ворохе белья – еще один.
Деньги были натыканы по всей квартире, даже в клетке с желтыми, зелеными и голубыми попугаями. Нашли более ста тысяч. Под конец Коноваленко принес из ванной комнаты аккуратный полиэтиленовый мешочек, перевязанный застиранной бледно-розовой ленточкой. В мешочке лежали полтора десятка обручальных колец, десяток перстней и столько же пар сережек, шесть царских червонцев и с полсотни золотых зубов.
Когда уходили, еврейка плакала без слез.
– Так что, ребятки, мы теперь в розыске, – сказал Коноваленко. – Фотороботы сделали. Ты, Спортсмен, получился хорошо, фотогеничен, – пошутил милиционер. – Она тебя, стоматолога-любителя, до гробовой доски не забудет!
Еврейка до пенсии работала стоматологом, и Спортсмен, выбивая сведения о тайниках, вспомнил, наверное, собственные страдания в кабинетах зубных врачей и выдернул ей несколько зубов плоскогубцами. Давно не пользованные, покрытые ржавчиной плоскогубцы вогнали ее в ужас, особенно когда Виктор с трудом разжал их и облачко рыжей пыли медленно полетело к полу.
– Забирайте, что хотите! Нет у меня ничего, нет!.. – картавя сильнее, чем раньше, причитала она и все дальше и дальше отодвигала от плоскогубцев голову.
Натуральных зубов у нее было всего ничего, но Спортсмен возился с ними долго. Ржавое железо сжимало желтую кость. Спортсмен надавливал книзу, слышался хруст, и вялая кровь заливала рот. Еврейка кричала, стучала искусственными зубами по плоскогубцам, будто хотела перекусить их, но не выдала ни одного тайника.
– Пришить надо было, – произнес Виктор, – тогда не проболталась бы.
– Умная мысль приходит опосля, – сказал Коноваленко. – И я похожим получился. На оперативке показывают наши физиономии, я и говорю: «Ты смотри, вылитый я!», а они ржут, дурачье! – и сам засмеялся, скромненько как-то.
Спиря подхихикнул.
– Смех смехом, а гулянки по кабакам заканчивайте, – став вдруг серьезным, приказал старший лейтенант. – И вообще, поменьше светитесь в людных местах. Слышь, Спортсмен?
– Постараюсь, – недовольно буркнул Виктор.
– Постарайся.
Бармена пришлось ждать до часу ночи. Он прикатил на белых «Жигулях», припарковался у своего подъезда. В лифте после него остался тяжелый дух перегара. Пьяный-то пьяный, а быстро сообразил, кто и зачем пожаловал в гости, но до телефона не успел добежать. Жил он в трехкомнатной квартире улучшенной планировки с двумя служебными помещениями или попросту – комнатами без окон. Делать обыск в такой квартире глупо: за ночь не справишься. Да и по морде бармена видно, что долго молчать – не в его характере.
Коноваленко понял это и посмотрел на сообщников, спрашивая, кто возьмется. Сергей кивнул. Такой же подонок, обворовывающий пьяных клиентов, разлучил его с женой. Посмотришь – гнида гнидой, ряха тупая, видать, извилины, как и мускулы, жиром заплыли, пуговицы на рубашке руба стоят, еле сходится на животе, задница шире плеч, а ведь получается, что эта мразь удачливее в жизни, походя срывает лучшие ягоды, оставляя тебе зелень, кислицу. Ничего, сейчас отрыгнет нажранное.
Бил бармена под музыку. Японская стереосистема добросовестно задавала рабочий ритм и как бы подбадривала голосом иноземной певицы. После первой же порции бармен надломился, запросил пощады. Не поверил ему, продолжал бить, и жертва немного оклемалась, пообвыкла к боли.
– Ничего, заговоришь, – пообещал Сергей и потащил бармена в ванную комнату.
Наполнив ванну до краев холодной водой, окунул в нее голову бармена. Шея напряглась, изогнулась кверху – так притопленный мячик пытается выпрыгнуть из-под ладони. Когда она ослабла и к поверхности устремилась тоненькая цепочка пузырьков, ослабил давление. Голова с шумом выскочила из воды. Разрешил сделать короткий вдох и снова окунул. Минут через двадцать бармен раскололся, выдал тайники в квартире. В них были в основном советские деньги. Коваленко вернулся в ванную комнату и спросил у бармена, курившего поощрительную сигарету и щурившего глаза от дыма – руки у него остались связанными:
– А где валюта?
– Нету, – прошептал бармен, трусливо выглядывая из-под мокрого колтуна, нависшего над глазами.
– Макни пару раз, – сказал Коноваленко.
Водные процедуры восстановили память.
– В гараже...
– Где именно?
Молчание. Сергей вдавил голову в воду, подержал до первых пузырьков.
– В яме... в правой стенке... за ящиком с запчастями.
– Поедешь с нами, покажешь.
– Я лучше объясню, – забормотал бармен. – За заправкой налево, потом, перед забором, еще раз налево и сразу въезд в кооперативный гараж. Первый проезд, седьмой бокс с той стороны, где будка сторожа. Зеленые ворота.
Старший лейтенант внимательно слушал и кивал головой. Так, наверное, кивает, когда допрашивает у себя в кабинете.
– Молодец, подробно объяснил, но придется тебе, дружок, прокатиться с нами: вдруг напутал что-нибудь.
– Не напутал... не надо... – взмолился бармен.
– Афганец, уговори товарища, – предложил старший лейтенант и пошел узнать, пересчитали ли добычу.
Подержал голову в воде чуть дольше, чтобы «уговорить» сразу. К чему ломается? Начал – договаривай до конца. Это тебе не у Проньки за столом – половиной не отделаешься. Наверное, боится, что убьют. Будто здесь нельзя...
Подумал – накаркал. Отпущенная голова не подпрыгнула, как раньше, а медленно поползла вверх, утягиваемая телом, оседающим на пол. Бармен лениво опустился на колени, по-приятельски прижался к Сергеевой ноге. Шея замерла на краю ванны, рот завис над водой, и казалось, что бармен хочет сделать последний глоток.
Сергей отступил на шаг, и голова упала на пол. Опрокинулось темно-синее пластмассовое ведро, закачалось из стороны в сторону, и тень от ведра то падала на зрачки и они меркли, то отодвигалась и свет лампочки наполнял их живым блеском.
