Анатолий Афанасьев - Зона номер три
— Какая беда? — спросил горец. — Говори, поможем.
— Телевизор разбился, — сообщил Савелий.
— Ая-яй! — горец в огорчении хлопнул себя по толстым ляжкам. — Какой неосторожный человек! Почему не послушал, да? Почему сам понес?
Савелий мало был Знаком с кавказцами, но ему нравилось, как они любое дело обсуждают — с шутками, азартно, напористо. Видно, что ребята боевые бесшабашные. Он и по телевизору у тетки Александры не раз слыхал: гордый, свободолюбивый народ. Не чета россиянам рабского происхождения.
— Жалею, что не послушал, — признался он. — Придется как-то исправляться. Любу жалко. Дай, пожалуйста, полторы тысячи, пойду новый, куплю.
— Ой! — сказал горец в испуге. — Повтори, не расслышал. Сколько тебе денег надо?
— Полторы тысячи Люба уплатила.
— Долларов?
— Ну да. У вас в Москве все на доллары теперь считают.
— А почему я должен тебе дать деньги?
— Как почему? Шутник-то твой пробегал. Черноусых, небритых нукеров уже всех трясло от хохота, и они передвинулись поближе для удобства дальнейших действий. Но горец-предводитель остался серьезным. Он даже немного загрустил. Произнес в задумчивости:
— Я думаю, ты не наглый. Я думаю, дурной. Наверное, совсем дикий, из леса пришел. Уходи скорее обратно, а то горе будет. Вообще из Москвы уходи. Я сегодня добрый, живым отпускаю.
— Отдай деньги, уйду.
Доброта горца мгновенно пошла на убыль. Оскаля белые зубы, он привстал:
— Русский собака никогда не понимает хорошего обращения. Мало вас в горах учили… Рахмет, выкиньте из магазина эту обезьяну.
Нукеры, гогоча, кинулись на Савелия с двух сторон, но Рахмета он перехватил на лету, перевернул вниз головой и раскрутил, как оглоблю. Башка Рахмета на бешеной скорости соприкоснулась с головой горца-предводителя, и звук при этом получился ужасный: будто лопнул сразу десяток телевизоров «Самсунг». Еще круг — и остальные нукеры посыпались на пол, как сбитые кегли, роняя финки и кастеты. Но один из них уже лежа выхватил пистолет и открыл огонь. Магазин наполнился визгом и цоканьем пуль. Зазвенела оскожами стеклянная дверь. Две пули царапнули Савелию плечо. Он шагнул вперед и, наступи пяткой, раздавил отчаянному стрелку раздувшееся злобой горло. Потом склонился над поверженным горцем-предводителем, у которого из ушей проступила голубовато-алая слизь. В глазах у него не было никакого выражения — ни испуга, ни веселья, ни боли, ни тоски.
— Давай деньги, — попросил Савелий. — Полторы тысячи. Для тебя копейки, а Любаше подспорье в хозяйстве.
Горец, бессмысленно моргая, потрогал распухшую голову. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но помешал подоспевший наряд милиции — два дюжих сержанта и майор в блестящих погонах. У майора был усталый вид. Оглядев место побоища, он спросил у Савелия:
— Неужели ты все это один наворочал?
Савелий пожал плечами, как бы говоря, что сам немало удивлен происшествием.
— Ну что ж, один труп, четверо изувеченных, огнестрельное оружие… Давай документы!
Савелий протянул зачехленный в тряпицу паспорт.
— Разбираться будем в отделении. Прошу следовать за мной… А вы, граждане, разойдитесь. Или трупов не видели? Сейчас «скорая» приедет…
Из толпы любопытных выскочил бомж Ешка и начал что-то горячо объяснять, но майор поднял руку, призывая его к молчанию. Обернулся к Савелию:
— Подельщик твой?
— Просто знакомый человек. Вместе телевизор покупали.
— Бомжа тоже в машину, — распорядился майор.
В отделении Ешку сразу кинули в камеру, а с Савелия сняли допрос. Майор отвел его в маленькую комнату с зарешеченным окошком, усадил на стул, направил в лицо горящую настольную лампу с металлическим козырьком, а сам уселся за стол, разложил бумагу и приготовился записывать. Он задал Савелию много вопросов: как зовут, откуда родом, сколько лет, чем занимаешься, зачем прибыл в Москву — и прочее, прочее в том же духе. Савелий отвечал искренне и охотно, но не все ответы пришлись майору по душе. Через пять минут он заподозрил, что задержанный, как он выразился, «крутит вола». В частности, он не мог понять, как это Савелий сорок лет просидел на печи, а потом вдруг сорвался с места и неизвестно зачем приехал в Москву. Слишком неправдоподобно. Даже по нынешним временам.
— Если ты, Савелий Батькович, — заметил майор, откладывая ручку, — решил закосить под полоумного, не торопись. Еще подумай, где тебе будет лучше — в тюрьме или в психушке.
— Мне бы плечо перевязать, — пожаловался Савелий. — Кровь перенять.
— Чего у тебя с плечом?
— Пулькой задело.
Майор ушел, оставя его одного, и вскоре вернулся с санитаром. Может, это был не санитар, а кто-то другой, но в белом халате и с медицинским саквояжем. Савелий загодя разделся, снял свитер и нательную рубаху, всю набрякшую черным. Пули прошли по касательной, но разворотили телесные ткани довольно глубоко. Жгло плечо, как паяльником. Санитар, ни слова не говоря, обработал раны и стянул плечо натуго наклейкой и бинтом.
— Укольчик сделать?
— Так заживет, — отмахнулся Савелий.
— Ну гляди. У нас нынче любой препарат на счету.
Пока санитар обихаживал Савелия, майор обошел его со всех сторон и даже пощупал в разных местах.
— Выходит, Савелий Батькович, ты такие бугры накачал, на печи сидючи?
— Природа, — объяснил Савелий. — Кому че даст, то имеешь.
Обратно натянул на себя мокрую рубаху и свитер.
— Теперь бы чайку стаканчик. Озноб унять.
Майор велел санитару озаботиться чайком. Когда остались одни, спросил:
— Ты хоть понимаешь, во что вляпался? Савелий понимал, но, как оказалось, не совсем верно. Он надеялся, что свидетели, которых было полмагазина, подтвердят, что он никого не трогал, а на него как раз напали несколько человек с ножами и железками, вдобавок в него стреляли, и он думал, что это смягчит его вину. Майор не удивился его наивности: откуда было набраться уму-разуму глубинному жителю. В процессе допроса он уже как-то поверил, что Савелий вряд ли настоящий преступник, и, вероятнее всего, действительно всю предыдущую жизнь ковырялся в навозе да задирал коровам хвосты.
— Если ты правду говоришь, Савелий Батькович, то лучше бы тебе не вылезать из деревни до скончания века. Ты думаешь, кто Москвой правит? Думаешь, Лужков с Куликовым? Ошибаешься, братец. От старых порядков не осталось и помину. Масть в столице держит частный капитал. А у кого он в руках? У еврейского банка да у лиц кавказской национальности. Это тебе любой мальчишка растолкует, это надо понять, прежде чем за дрын хвататься. Ты не чечена убил, ты на самое святое замахнулся — на Доллар. Теперь тебе так или иначе — на воле, в тюрьме ли — все одно хана. Поумнее тебя люди пытались с долларом совладать, и что? Иных уж нет, а Другие, как говорится, далече.
— Ты тоже у доллара на службе, майор?
Майор не смутился и не осерчал.
— А как ты полагаешь? У меня семья, трое детишек, недавно внук родился. Есть и дополнительные траты. Зарплата вместе с выслугой и прочими льготами около миллиона. Могу я на это прожить?
— В деревне намного меньшим обходятся.
— Но не в Москве. Нет, не в Москве.
— Понятно. Что же мне делать? Майор дождался, пока санитар поставит перед задержанным стакан чая и блюдце с бубликами уйдет. Спросил:
— Денег у тебя, конечно, нету?
— Откуда, — Савелий отхлебнул чая, напоминавшего по вкусу настой чабреца. Укусил бублик.
— Ладно, чего там, — майор затянулся сигаретой. Подержу денька три в камере, потом устрою побег. Но с условием, чтобы духу твоего в Москве не было.
— Почто такая милость?
Майор глянул весело, отрешенно.
— Эй, Савелий! Плохо обо мне подумал, да? Я русский офицер, доллару служу, все верно, но совесть не продал. Земляков подонкам не выдаю. Ты первый, кто вот так в одиночку на бусурмана выше. Других не помню. Спасибо тебе, утешил немного.
— Спасибо и тебе, — Савелий допил чай, — Почему же сразу не отпустишь?
— Сразу нельзя, подозрительно. Ты уйдешь, мне оставаться. Да и опасно. Они на улице по ют, но не с одним пистолетом. У них для тебя много гостинцев найдется.
В камере, куда Савелия сопроводили на ночлег, набилось человек пятнадцать, и бомжа Ешку уже изрядно помяли. Сидел он в углу у параши, харкал кровью.
— За что тебя? — удивился Савелий.
— Прописка, — удовлетворенно отозвался бомж, вынув изо рта выбитый зуб. — Не наш район. Положено так. Тебе тоже подкинут.
— Вона как, — озадачился Савелий. — Суровые правила.
— Иначе порядка не будет, — прошамкал Ешка. К ним уже подступали обитатели камеры. Вернее, большинство лежало на нарах и наблюдало за начинающимся представлением, как из ложи, а два вертлявых, худосочных на вид хлопчика приближались к ним кругами, пританцовывая и что-то напевая себе под нос, вроде бы еще не видя, что появился новый жилец. Под потолком болталась лампочка на проводе, освещение было хилое, но все равно было заметно, какой здесь собрался разношерстный народец. Попадались натуральные уголовники, с татуировкой, с блатными рожами, но остальные были собраны неведомо по какому признаку: двое слепых, старик, уместивший на острых коленках шарманку, трое мужчин в адидасовских тренировочных костюмах с такими будками, как у бульдогов, и, что особенно изумило Савелия, великовозрастная девица в серой хламиде, с ярким пятном на переносье и с наполовину выбритой головой.
