Анатолий Афанасьев - Зона номер три
Лобан ринулся было к экрану, чтобы подтвердить деревенскому пеньку истинность своих слов, но что-то его остановило, помнилось, кровавый детский призрак мигнул за панелью. В задумчивости замер Лобан.
— Чего же ты их боишься, — улыбнулся Савелий, — коли они такие хорошие?
Лобан осторожно заглянул за телевизор, но никого там не обнаружил.
— Каждый раз так, — в отчаянии пожаловался Савелию. — Покажется, кукукнет, подмигнет — и нет никого. Только звук, будто шину спустили. Издевается, что ли?.. Помоги, Савелий. Озолочу, ей-Богу.
— Бога-то зачем поминаешь? — усовестил Савелий. — Золота мне не надобно, а совет могу дать. Только вряд ли он тебе пригодится.
— Какой совет?
— Брось эту лавочку и беги отсюда. Из Москвы беги. Адресок укажу.
— Какой адресок?
— Река, лес, простор. Деревенька на берегу. У меня егерь знакомый. Ему работник нужен. Ты мужчина еще крепкий, хотя пропитой. Гвоздь-то в стену забить сумеешь?
Лобан даже рот открыл.
— Ты что же, мужик, тоже глумиться вздумал? Решил, раз Лобан умом пошатнулся, любую дерзость стерпит?
Савелий сокрушенно покачал головой.
— Не слышишь ты меня. Выходит, не дошел до предела. Помайся еще в одиночку. Но помни: без покаяния не спасешься.
— А знаешь, что я могу с тобой сделать за эти слова? — хоть грозился Лобан, но взгляд у него был затравленный, диковатый. Он вдруг начал задыхаться и валиться набок. Савелий его подхватил, перенес на кушетку, усадил покрепче. Он видел, как Лобану худо, но сочувствия не испытывал. Хотел уж двинуться на волю, но Лобан жалобно окликнул:
— Савелий, будь добр, погоди!
— Что еще?
— Дай хоть подумать. Насчет лесника твоего.
— Подумай, конечно, токо недолго. У меня в Москве, кроме Хохрякова, никаких дел нету. Свижусь с ним — и айда.
— Васька Щуп живым не выпустит. В Зоне сгноит.
— Ничего, отобьюсь как-нибудь.
— Савелий, ты кто?
Уже от дверей Савелий отозвался:
— Об этом себя спроси. Когда догадаешься, полегчает.
В машине пьяненькие Ешка-бомж и проститутка Люба обсуждали грядущую денежную реформу. Прошел грозный слух, что Чубайс готовит указ, по которому у народа отымут всю накопленную валюту, как в девяносто втором году отняли рублевые сбережения. Люба никак не могла понять, как Чубайс это сделает, если доллар везде доллар, и в России, и в Европе, и в Австралии. Рубль, разумеется, другое дело, с ним никуда, кроме СНГ, не сунешься, а с долларом она поедет хоть в ту же Турцию, а там его отоварит. Как Чубайс ей запретит? У нее за годы беспорочной привокзальной службы было заховано в чулок около пяти тысяч зеленых, и она не без гордости осознавала себя вполне обеспеченной женщиной, готовой к любым надругательствам. Бомжу Ешке были смешны ее иллюзии. Он пытался ей втолковать, что ее обывательские ухищрения бессильны перед системой, но тщетно. Как раз когда вернулся Савелий, спор, подогретый бельгийским Денатуратом, достиг горячей точки, и они обратились к нему, как к третейскому судье.
Вникнув в суть, Савелий веско сказал:
— Конечно, отымут. Души вытрясли, дак неужто теперь остановятся.
Водитель буркнул из-за баранки:
— Бабам не втемяшишь. Они еще при советской власти коптят.
Перепуганная Люба решила немедленно ехать в магазин и купить телевизор «Самсунг», о котором давно мечтала, а также кое-что из дорогих нательных вещей. Ешке пообещала за подмогу в доставке телевизора выставить вторую бутылку бельгийского спирта, а Савелию было все равно, чем заняться. Да и компания была ему по душе: люди пропащие, но с каким-то остатком человеческих свойств по сравнению с Лобаном. Прежде чем попасть в магазин, пришлось сделать солидный крюк до Востряковского кладбища, где Люба хранила свои капиталы. Никто не удивился, что она спрятала деньги в таком неподходящем месте, каждый понимал, что куда ни прячь, все одно рано или поздно своруют. На кладбище Савелия поразило обилие свежих могил — целые ряды, — где были зарыты молодые мужчины двадцати-тридцати лет. Необязательно жертвы чеченской бойни, много было юных лиц, усыпленных навеки неизвестно кем и почему. Пока Люба бегала куда-то в одном ей известном направлении, Савелий с Ешкой покурили возле совсем сегодняшней могилки, где на табличке было обозначено: «Соня и Витя Ковровы. 1975-1996 гг. Братва вас помнит, пацаны». Портретов Вити и Сони не было, может, не успели укрепить, а может, уже сорвали. Вокруг много было покореженных, разбитых памятников и оградок.
— Чудно, — грустно заметил Савелий. — Будто мор свирепствует в округе.
Евлампий почтительно спросил:
— У вас в деревне разве не так же?
— У нас вовсе скоро некого будет хоронить.
— Как полагаешь, Савелий Васильевич, кто все это затеял? И почему?
От пожилого человека Савелию стыдно было слышать такие слова, и он не ответил. Только дымом загородился, как марлей.
В магазине «Электроника» оказался такой богатый выбор продукции, что у Савелия глаза разбежались. Он до того видел только один телевизор, старый черно-белый «Рекорд» у тетки Александры, к которой они вдвоем с матушкой в иной вечерок забредали, чтобы поглазеть на вольную, счастливую жизнь латиноамериканских буржуев. А тут, в магазине, на десятках экранов ломали кости, убивали друг дружку могутные парни, кривлялись под музыку полуголые соблазнительные девки, зубоскалили, Делили призы сытые россиянские рожи, да и много еще было такого, от чего голова шла кругом. В этом нарядном магазине уже разверзлась преисподняя, и вежливые продавцы в опрятных костюмчиках заманивали в нее покупателей.
Люба выбрала самый большой телевизор, с самым большим экраном и с какими-то необыкновенными приставками; пока его проверяли и пока любезный молоденький продавец объяснял ей секреты прекрасного ящика, она от волнения даже протрезвела. Озадаченный Ешка цокал языком и бормотал только одно:
— Не донесем, нет, не донесем! Очень тяжелый.
Упакованный в картонный ящик телевизор действительно выглядел неподъемным. Тут же подкатился подозрительный живчик в кожаном берете, весело спросил:
— Куда доставить, господа?
Люба отпихнула его локтем:
— Проваливай, сморчок! Без тебя разберемся… Савелий Васильевич, миленький?!
— Донесу, — благодушно успокоил Савелий, но ему тоже не понравился кожаный берет. Он тут был не один, целая стайка таких же беретов носилась по залу, пересмеивалась, заговаривала с покупателями. Управлял этими озорниками смуглый горец, сидящий на стуле у входных дверей, прямо напротив будочки валютного размена. Береты время от времени скоплялись возле него, получали какие-то указания и снова вспархивали по залу, точно темно-коричневые бабочки.
Савелий без усилия взвалил ящик с телевизором на горб и попер к выходу, но там горец перегородил ему путь, уперев ногу в косяк двери.
— Зачем пуп рвешь, такой уважаемый бородатый мужчина, — оскалился горец в усмешке. — Доверь ребятам, помогут. Будешь доволен.
— Убери ножку, — попросил Савелий, — сломается.
Горец радостно заухал, будто услышал добрую шутку, пропустил Савелия. Вдогонку пожелал:
— Не споткнись, деревня!
Проститутка Люба, шагавшая сзади, прошипела:
— Только попробуй, хачик проклятый!
— Ая-яй! — огорчился горец. — Такая красивая девушка и такая грубая!
Водитель от своей «Волги» заранее махал руками:
— Да вы что! Для такой махины грузовик нужен. Куда я его впихну?
Все-таки открыл багажник, и Савелий опустил телевизор на борт. Водитель оказался прав: телевизор не умещался никаким боком.
— Проблема, — задумался Ешка. — Может, в салон попробуем?
— Попробуй себе на башку поставить, — раздраженно посоветовал водитель. — Говорю же: ищите рафик.
В этот момент и случилась трагедия. Словно выпущенный из пращи, мимо промчался один из кожаных беретов, толкнул в бок Ешку. Ешка повалился на багажник, а телевизор кувырнулся на асфальт. Высота была небольшая, но в коробке что-то явственно хрустнуло, будто лопнул воздушный шарик.
Ешка, матерясь, поднялся с земли, проститутка Люба застыла, как изваяние, а водитель некстати поинтересовался:
— Скоко за него отдала?
Люба, придя в себя, отвесила ему оплеуху, но водитель не обиделся, правильно оценил движение уязвленной женской души. Только посоветовал:
— Теперь чего уж, поздно ручонками махать.
Распаковали коробку, и Савелий вынул телевизор. Так и есть: поперек волшебного экрана пролегла тоненькая, как паутинка, стеклянная трещинка. Люба горько зарыдала, опустясь на погубленный телевизор, и начала задыхаться.
— Может, поменяют? — безнадежно предположил Ешка.
— Поменяют, — согласился водитель. — Вместо одного два дадут.
Никто не заметил, как Савелий вернулся в магазин. А он уже стоял напротив ухмыляющегося горца, сидящего на стуле возле «Обмена валюты». По бокам горца замерло трое его соплеменников — черноволосые, небритые, настороженные, угрюмые, как стая волков перед броском. В одинаковых кожаных куртках.
