Эллери Куин - Девять месяцев до убийства
— Стало известно или нет, Холмс…
— Я просто хотел сказать, что нет никакой уверенности, что их было пять. Вы нашли трупы пяти жертв Потрошителя. Остальные, вероятно, разрезаны на куски и запрятаны более основательно.
— Веселенькая идейка, — пробормотал Лестрейд.
— Можно взглянуть на труп этой «пятой» жертвы?
— Он лежит там, внутри. О, простите, я не представил. Это доктор Мюррей. Он здесь главный.
Доктор Мюррей был хил и очень бледен лидом. Он, казалось, излучал спокойствие, что сразу расположило меня к нему. Такое спокойствие часто встречаешь в тех людях, которым по роду занятий приходится подолгу быть в окружении мертвых.
В ответ на представление Лестрейда он поклонился и сказал:
— Я действительно заведую этим моргом, но предпочел бы сохраниться в памяти потомков и как директор приюта для бедных. Там, в приюте, я могу хотя бы кому-то помочь. А тем несчастным, которые поступают сюда, уже ничто не поможет.
— Ничего, это мы еще поглядим. Негодяй ответит за все! — прервал его Лестрейд и повел нас к дверям.
В нос нам ударил сильный запах фенола, столь хорошо знакомый мне со времен пребывания на службе Ее Величеству в Индии. Помещение, в которое мы вошли, наглядно свидетельствовало, насколько мало люди заботятся о сохранении достоинства мертвых. Это, собственно, была даже и не комната, а, скорее, длинный, широкий коридор, на стены и потолок которого не пожалели извести. По одну сторону, во всю длину стены тянулось некоторое возвышение из досок, на котором стояли грубо сколоченные деревянные столы — на определенном расстоянии друг от друга. Добрая половина этих столов была занята недвижными телами, с головой закрытыми простынями. Однако Лестрейд повел нас не к этой, а к противоположной стене.
Там было еще одно возвышение, на нем — стол, а на столе — покрытые простыней человеческие останки. Можно было догадываться, что над этим столом следовало бы повесить табличку — «Новое поступление».
— Энни Чэпмен, — мрачно сказал Лестрейд. — Последняя жертва убийцы.
С этими словами он откинул простыню.
Когда речь заходила о преступлениях, едва ли был человек более деловитый и бесстрастный, чем Холмс; но в этот раз и на его лице появилось выражение сострадания. Должен был признаться, что и мне тоже стало не по себе, хотя я навидался смертей — и в постели, и на поле брани. Эта девушка была истерзана так, как будто побывала в лапах хищного зверя. Но, к удивлению моему, сострадание на лице Холмса сменилось чем-то вроде разочарования.
— А лицо-то у нее вовсе не порезано, — пробормотал он, и это прозвучало чуть ли не как упрек.
— Потрошитель обыкновенно не трогает лиц своих жертв, — сказал Лестрейд. — Он ограничивается более интимными областями тела.
Холмс уже обрел свою выдержку и холодную рассудительность. Теперь он был готов, не моргнув глазом, наблюдать даже вскрытие. Он коснулся моей руки.
— Обратите внимание, с каким искусством была проведена вся эта ужасная работа, Ватсон. Все это подтверждает то, что мы прочитали в газетах. Этот негодяй орудует своим ножом вовсе не как на душу бог положит.
Инспектор Лестрейд хмуро поглядел на тело.
— Вот по этому разрезу внизу живота не чувствуется никакого особого умения. Убийца мог сделать его кухонным ножом.
— А потом он аккуратно анатомировал низ живота и, вероятно, с помощью скальпеля, — негромко сказал Холмс.
Лестрейд пожал плечами.
— И вот эта вторая рана, прямо в сердце. Она тоже от кухонного ножа.
— Левая грудь была ампутирована по всем правилам хирургического искусства, Лестрейд, — сказал я, и по спине у меня пробежал холодок.
— Потрошитель изрезывает свои жертвы то больше, то меньше. Видимо, все зависит от того, сколько у него есть времени. В некоторых случаях он не успевает сделать почти ничего.
— Это те случаи, когда ему кто-то мешает за его дьявольской работой.
— Как вижу, я вынужден взять назад некоторые свои скоропалительные выводы.
Холмс, казалось, сказал это больше себе, нежели нам.
— Без сомнения, это сумасшедший. К тому же интеллигентный. Вероятно, даже гений.
— Значит, теперь вы убедились, что Скотланд-Ярд в данном случае имеет дело вовсе не со слабоумным, мистер Холмс?
— Ну конечно, Лестрейд. Для меня становится делом чести помочь вам — разумеется, насколько позволят мои скромные силы.
Лестрейд так и вытаращил глаза. Он никогда не слышал, чтобы Холмс столь скромно оценивал свои таланты.
Он даже не нашелся, что ответить — настолько обескуражило его это замечание.
Вскоре, однако, он все же оправился — по крайней мере настолько, что оказался способен повторить свою обычную просьбу:
— Если вам посчастливится сцапать этого дьявола…
— Я не притязаю вовсе ни на какие почести, Ле-стрейд, — ответил ему Холмс. — Все лавры в этом случае достанутся Скотланд-Ярду.
Он запнулся, а потом добавил с хмурым видом:
— Если мы вообще пожнем какие-то лавры.
Он повернулся к доктору Мюррею.
— Может быть, вы разрешите нам осмотреть ваш приют для бедных, доктор?
Доктор Мюррей поклонился.
— Почту за честь, мистер Холмс.
В тот же момент открылась дверь, и вошло существо весьма жалкого вида. В этом жалком подобии человека сострадание вызвало многое, но более всего мне запала в душу совершенная пустота его глаз. Лицо без всякого выражения, полуоткрытый рот были явными признаками сумасшествия. Волоча ноги, существо взобралось на возвышение и воззрилось на доктора Мюррея пустым взглядом, как будто безмолвно спрашивало какого-то разрешения. Тот улыбнулся в ответ так, как улыбаются детям.
— Да, Пьер, ты можешь прикрыть тело.
На лице, дотоле бесстрастном, отразилось крайнее усердие. Я невольно подумал, что так себя ведет верный пес, которому хозяин бросает со стола добрые куски. Доктор Мюррей подал нам знак, и мы спустились с возвышения.
— Мне, пожалуй, пора, — сказал Лестрейд и еще раз потянул воздух своим носиком хорька, чувствуя запах фенола.
— Если вам понадобятся еще какие-то справки, мистер Холмс, — дружелюбно сказал он, — то без церемоний обращайтесь ко мне.
— Благодарю вас, Лестрейд, — сказал Холмс столь же приветливо.
Оба сыщика явно заключили перемирие вплоть до раскрытия этого ужасного дела. И это было, надо сказать, первое перемирие между ними на моей памяти.
Когда мы покидали морг, я еще раз обернулся и увидел, как Пьер заботливо накрывает простыней труп Энни
Чэпмен. От меня не укрылось, что Холмс тоже поглядел на этого несчастного и в его серых глазах промелькнула какая-то мысль.
Четвертая глава. Приют для бедняков доктора Мюррея— Конечно, делается все, что можно, — сказал доктор Мюррей немного спустя, — но в таком большом городе, как Лондон, это все равно, что пытаться вычерпать ложкой море. Море нищеты и отчаяния.
Мы вышли из морга и как раз пересекали вымощенный камнем внутренний двор. Сюда выходила еще одна дверь из приюта. За ней оказалось столь же убогое, хотя и несколько менее мрачное царство. Низкое, длинное каменное здание приюта было очень старым. Первоначально в нем располагалась конюшня, и до сих пор можно было различить на стенах следы от бывших перегородок между стойлами. И здесь тоже все было побелено толстым слоем извести.
Однако запах фенола уже не царил здесь безраздельно— он смешивался с не столь неприятными запахами лекарств, а также с тяжелым духом варева из овощей и запаха немытых тел.
Помещение, в котором мы оказались, было длинным, будто вокзал. По несколько бывших боксов для лошадей здесь объединяли, ломая перегородки, и получались большие отсеки, приспособленные к различным их нынешним целям. Таблички, написанные готическим шрифтом, указывали на месторасположение спален для мужчин и для женщин. Имелось также помещение для врачебных осмотров, а перед ним — комната ожидания с каменными скамьями. Таблички прямо перед нами указывали: «К молельне», «К столовой». Входы в женские спальни были занавешены. Зато входы в мужские спальни были открыты и через них можно было наблюдать, как несколько жалких личностей спят на железных нарах.
Трое пациентов сидели в ожидании приема перед этим «медицинским кабинетом». В самом «кабинете» расположился огромный мужчина, который, кажется, весь день работал трубочистом и явился сюда прямо с крыши. С мрачным видом он сидел, не сводя взгляда с симпатичной молодой дамы, которая как раз заканчивала перевязывать его огромную ногу, покоившуюся на небольшой скамеечке. Она выпрямилась и убрала со лба темную прядь.
— Глубокий порез осколком стекла, — сообщила она доктору Мюррею свой диагноз.
Доктор наклонился, чтобы осмотреть повязку. Ноге громилы он уделил никак не меньше внимания, чем это было бы сделано в самом лучшем кабинете на Харли-стрит. Потом выпрямился и приветливо заговорил с мужчиной.
